– А-а-а!!! – заорал вдруг Буржуй и обхватил косматыми лапами ногу Принчипессы.– Говорящая лошадь!

Пока затаскивали в телегу тело бездыханной Принчипессы, немного разговорились.

– Прекрасно… – всем своим видом выражала недовольство Лошадь,– пять человек и пес с наглой мордой. Никто не предупреждал, что вас будет так много!

– Может, не поедем?– вцепилась Веро в рукав Максимильяна.

– Да нет, – тихо отвечал Максимильян, – надо ехать, если позвали. Рано еще борзеть, надо послушать, что скажут.

У Максимильяна была такая решимость докопаться до сути, что Веро немного утешилась. Оперевшись на руку брата, она залезла в телегу и мимоходом оценила обстановку: «Ну, все понятно – эконом-класс, кормить не будут». Телега была деревянная, грубо сколоченная, по противоположным сторонам бортов тянулись две скамейки.

Переступив через лежащую без чувств Принчипессу, Веро попыталась подбодрить улыбкой Томми, но только гримаса получилась. Опустилась на скамейку рядом с Хорошей, согнав Буржуя. Пес возмущенно оскалился.

– Давай-давай, – процедила Веро, – ты мне еще скажи что-нибудь недовольное!

Буржуй не стал пререкаться, перебежал на противоположную сторону, запрыгнул к Томми и устроился у него на коленях. Томми раньше такое баловство не поощрял, но в данный момент он впал в некоторое оцепенение, и Буржуй решил, что надо ловить момент.

Лошадь глянула через плечо, фыркнула, замотала головой и, дернув телегу, понеслась вперед. Разгоняться не стала, сразу перешла на четвертую скорость. Мчалась так, будто мстила кому-то.

– Чокнутая,– трясясь, хрипела Хорошая, вцепившись в бортик телеги, и костяшки ее пальцев побелели от напряжения.– Лошадь чокнутая, я таких сразу определяю. Эй, Лошадь, ты там потише, не дрова везешь!

Они мчались по неровной дороге, и вокруг поднималось облако пыли.

– Беда не в том, что она чокнутая,– отозвалась Веро, ее мотало туда-сюда, и она уже сползла на пол, уцепившись за скамейку, – проблема в том, что она говорящая.

Лошадь словно только что из кабака вернулась – шарахалась из стороны в сторону, петляла и уводила телегу в ухабы.

Максимильян, стараясь не задеть Принчипессу, которая лежала, раскинувшись посередине, переполз в начало телеги и попытался незаметно ухватить поводья…. Но потом его тоже растрясло.

По всем приметам выходило, что меньше других страдали Томми с Буржуем: сила гравитации в виде могучей природы Томми, да еще утяжелитель, в образе собаки, прочно удерживали их обоих на скамье.

Все задыхались и ужасно потели – на улице стояло жаркое лето. Но душа уже смирилась с холодами, и принять счастье погреться без гарантий – не могла.

– Не дергайтесь так!– нетерпеливо кричала Лошадь.– Думаете, я рада?! Мало того, что с утра вас караулю, так еще теперь два дня на своей пояснице тащить!

– Какие два дня?!– заорали все разом.– Лошадь, что ты мелешь?!

– До Королевы ехать прилично,– став вдруг невозмутимой, откликнулась Лошадь, – а скоро ночь, в лесу спать хотите?! Да что вы такие недовольные?! Королева не последний человек в государстве, вы должны чувствовать себя польщенными…

Когда Веро потом вспоминала эту поездку, она никогда не могла внятно рассказать, кто и что тогда кричал. Все в повозке перемешалось: и собаки, и люди, и ужас.

Но из всех собравшихся Веро почему-то лучше всех помнила Томми. Он один из всех, сидел и упорно молчал. За время суматохи, когда в телеге разве что на голове не стояли, он не проронил ни слова. Веро помнила, как обеспокоенно опустилась перед ним на корточки Хорошая.

– Томми! Томми! Ну что с тобой?! Скажи хоть что-нибудь!

Но Томми сидел как в трансе. Он не отвечал и как будто бы даже не слышал… И все же он был единственным, кто проявил сострадание. Он долго, не отрываясь, смотрел на распластанную Принчипессу, а потом спросил:

– Вы вообще проверяли, она дышит?

Буржуй первым замер, удивляясь, почему ему самому эта мысль в голову не пришла. Потом он подпрыгнул, рванулся и подлетел к Принчипессе. Поднял правое ухо, припал к ее груди, долго и напряженно вслушивался. Не говорил ни «да», ни «нет», а потом поднялся и с видом парня, который сделал все, что мог, кивнул, возвращая миру надежду…Потом лизнул Принчипессу в нос.

– Фу-у-у…– тут же пришла в себя Принчипесса, – фу-у-у, Буржуй.

– Гляньте, живая,– наклонил голову Томми, и было непонятно, то ли он обрадовался, то ли удивился.

– О-о-ох… – простонала Принчипесса,– что-то плохо мне…

А Буржуй уже куда-то вперед смотрел.

– Я же говорил! Говорил! Вон там впереди домик с садом, из трубы дым идет.

И тогда Томми тоже встал…

Он поначалу на Лошадь не мог смотреть. Не мог сердцем принять ее фамильярно-грубый тон. Буржуй его тоже не радовал, но это хотя бы собака, и к тому же почти своя. И потому, чтобы отвлечься, Томми первым повернулся в ту сторону, куда Буржуй показывал.

Приложив руку к козырьку, чтобы лучше видеть, Томми так и остался стоять, прощаясь с остатками здравого смысла… Чудак. Он еще говорящей Лошади удивлялся.

– Плохо тебе? – сказал он, наконец, медленно оборачиваясь. И было в этом голосе что-то леденящее.

– Плохо тебе?– повторил он тихо-тихо, но все вздрогнули, и даже Лошадь басы поубавила.

– Плохо тебе?– промолвил он в третий раз.– А мне кажется, что плохо еще не начиналось.

И когда подъехали ближе к дому, чувства всех захватили. Лошадь остановилась напротив калитки и повернула голову, чтобы узнать, почему пассажиры замолчали. И так, удивленная, стоять и осталась…

…Хорошая перекрестилась, Буржуй стал икать, у Веро слезы из глаз брызнули. Принчипесса снова отключилась. Она, видно, нашла свой метод снятия стресса, на том и успокоилась. Только Максимильян ничего не понимал. Он снова всех оглядел, потом оценил риски и взглядом вернулся к Томми.

Ему почему-то показалось, что Томми сейчас хуже всех…

…Росомаха к Томми в тот день на кухню раз десять спустилась…

Томми когда-то хотел стать актером, в школьных спектаклях играл, потому и с Веро мог соперничать в выдержке – выслушивал от начальства любую околесицу, ничем не выдавая, что они идиоты. У него талант был, но иногда его могучая природа ему карты путала. Например, при поступлении на актерский факультет Томми так страстно и мужественно сыграл роль Джульетты, что приемная комиссия рты пооткрывала и была единодушна: лучший выход для маленького, съежившегося от страха Ромео – покончить с собой, не дожидаясь финала пьесы. Путаясь тогда в юбке, Томми сел на край сцены и печально решил для себя, что он плохой актер, раз ему женские роли не удаются.

Он всегда все хотел делать хорошо. Это ему подсказывало горячее, доброе сердце…

В тот день, когда Росомаха спустилась на кухню и, зашвырнув меню грядущего банкета, сказала, что надо все переделать, потому что Удаву не понравилось, все снова увидели доброе сердце Томми. Он тогда один заступился за персонал, поясняя, что когда Удав выходит из недельного запоя, ему не только ничего не нравится, его вообще от еды мутит. И это не повод, добавил он, раскатывая тесто для пиццы, чтобы из-за одного барана швырять труды людей, которые над меню две недели без продыху трудились.

Росомаха этого, конечно, снести не смогла, концерт закончился не на высокой ноте. Томми зашвырнул фартук, свято веря, что на этом они попрощались… Потому видеть ее сейчас там, где с одной стороны собака говорит, с другой— Лошадь выступает, а с третьей – белая горячка подкрадывается, для Томми было особенным испытанием.

…Росомаха стояла на крыльце в синей широкой юбке. На плечи небрежно накинута кружевная косынка, волосы спрятаны под соломенной шляпой. В сумерках уходящего летнего дня было что-то новое в этой женщине, что-то свободное и подчеркнуто независимое… и вместе с тем что-то знакомо-тоскливое. Это оттого, наверное, что в руках она держала лопату, а брови были сдвинуты так сердито, что становилось понятно – встрече она не рада.

– Она-то что тут делает? – жалобно протянула Хорошая, и вопрос повис в воздухе.