Заворачиваю в бумагу последние образцы и кладу в рюкзак. Ставлю его на холмик, сажусь и с трудом просовываю руки в лямки.

До остановки автобуса семь километров лесной дороги. Но на нее еще надо выйти из этой пустыни с острыми ребрами высотой до двух-трех метров. Мешают и многочисленные протоки, оставленные драгой.

Тихо. Поселок далеко, с остановленной драги не доносится ни звука. В мертвой воде протоки нет никакого движения. Наверно, надо идти к тому проходу между двумя высоченными гребнями. Похоже, что между ними перемычка плотного грунта.

Перемычка оказалась широким мелким ручьем, соединяющим соседние протоки. Дно чистое, покрытое мелкими камешками и песочком…

Но кто-то очень добрый, видно, вспомнил меня в этот момент, когда сапог уже готов был повиснуть над чистым песчаным дном.

Шаг не был сделан. А камень, брошенный в ручей, как будто кто сглотнул. Выплеснулся черный фонтан.

Бросило в жар. Стащил рюкзак, кинулся искать какую-нибудь палку, чтобы измерить «дно». Жердь легко вошла и твердого грунта не достала.

Долго сидел на камнях отвала. Стоило шагнуть — и был бы сейчас на дне этого глубокого корыта, заполненного студенистой грязью…

Лето в самом накале. В редком березовом лесу не очень жарко, встречаются легкие ветерки. Настроение отличное: дневной план сбора минералов почти выполнен, а на обратном пути набрал под размытым суглинистым берегом озера мешочек черепков нехитрой посуды древних здешних обитателей. В музее этим черепкам обрадуются, а для меня они не в тягость.

Распорядок дня суров — пора обедать. Процесс не столько желанный, сколько необходимый. Быстренько жую хлеб с сахаром, запиваю давно остывшим чаем из помятой алюминиевой фляги.

Допивать чай или оставить? Не люблю, когда в полупустой фляге булькает за спиной. Еще подростком от военруков усвоил: не должно быть слышно ни твоих шагов, ни бряканья инструмента и оружия, ну, конечно, и бульканья всякого. Но опыт («друг ошибок трудных») подсказывает, что оставить воды все же немного надо.

Лес Ильменского заповедника…

Р-р-р-аз! В правое ухо, как пуля, влетел кто-то активный и безжалостный, неудержимо рвется вперед! Вибрация, жужжание, боль — полная потеря контроля над собой в первые секунды. Молоток, рюкзак, шляпа — все полетело в стороны, сам катаюсь по земле, очки тоже куда-то улетели. Затем навалились страх и отчаяние. Что я смогу сделать? Зверюга лезет прямо в мозг! Мгновенье тупого оцепенения… Но вот лихорадочно замелькали варианты, выход должен быть! Где рюкзак?

Из дрожащих рук фляга вываливается, вода льется впустую. Пересиливая боль, повторяю все снова. Ухо полно воды, зверь поутих.

Какое созданье — человек! Чуть стало полегче, и уже почти смешно. Пригодился детский опыт, полученный на чистых пляжах тихой нашей реки, в меру своих сил питающей могучую Волгу.

Вот так ушами чай и пьют!

Через год примерно вышел из уха темный комочек, поменьше сантиметра в длину: маленькое продолговатое тельце с перепутанными и изломанными ниточками. А крылышек я и не разглядел…

Миасский песчаный карьер геологи посещают редко, а многие и вообще в нем не бывали.

Расположен карьер на предгорном склоне, заводская часть города — под ним. Здесь когда-то протекал древний Миасс, а по прибрежной равнине бродили мамонты. В стенках виден разрез типичных речных отложений. Он состоит из множества слоев песка, отличающихся крупностью зерен или оттенками общего серо-желтого цвета. Местами видны прослои грубого песка-речника, милого сердцу любого уральского старателя. Попадаются в песке и глыбы ильменских пород, каким-то образом сюда занесенные. Наверно, они свалились весною со льдин, в которые вмерзли у берега зимой.

От высоты вертикальных бортов слегка кружится голова, а стоит зайти в один из закутков карьера, как очутишься в необычной стране. Кругом песчаные стены, под ногами чистый песок, над головой — синее небо. Картины, никоим образом Уралу не соответствующие! Нерабочие борта карьера сплошь источены норками ласточек-береговушек. Местами в карьере высятся огромные куски породы, оставленные тут по таинственной прихоти горняков. Эти башни еще сильнее подчеркивают экзотичность пейзажа.

В дождевой канавке одного из спусков в карьере увидел машинист экскаватора Иван Алексеевич Дряхлов маленькие темные косточки. И не только увидел, а и собрал, и сохранил — похвальное дело, полезное для науки. Я никак не смог определить их, посчитал за заячьи. Но главное: кости древние, значит, в них могут быть минералы.

На базе заповедника лихорадочно просматриваю под бинокуляром одну косточку за другой. Особенно интересны сломанные, в их полостях как раз и любят скрываться кристаллики фосфатов и других ценных для минералога соединений. Вот обломок трубчатой кости. Иглой осторожно выкатываю из него песчинки. На листе бумаги их собралась уже целая кучка, но ни на песчинках, ни на стенках кости никаких минералов нет. Только тонкие буро-черные пленочки окислов марганца, но где их нет?

Свое дело сделано, теперь пора находку отнести специалистам, а не ковыряться в ней! Так легко повредить объект, относящийся не к твоей области. Но наш биолог Владимир Григорьевич Давыдов не стал подсчитывать недостающие песчинки, а сразу высоко оценил находку в целом: «Древний сурок! Большая ценность для науки». Палеонтологов материал должен заинтересовать.

Раз так, надо успеть собрать оставшееся, поскольку экскаваторам стоять в карьере без дела не положено.

Ползаю по раскаленному песку спуска. То здесь, то там встречаются темные косточки — разрозненные части скелетов древних сурков. Попадаются острые дугообразные резцы, похожие на миниатюрные бивни мамонтов. Все в отличной сохранности, блестит, как лакированное. «Везет людям!» — думаю о тех, кому попадут в руки эти «свежие» косточки. Хоть одна бы была разложенной, но день, видимо, не минералогический.

Позднее я здесь нашел и череп с хорошо сохранившимися резцами. Оставил его в куске слежавшегося песка — для музея. Наконец попалась и «минералогическая» находка — кусок оленьего рога, превращенный в какой-то белый рыхлый минерал.

В очередной раз ухожу со спуска, с тревогой оглядываясь на машины. Они с каждым днем ближе, ближе не только к «сурчиному» спуску, но и к краю древней песчаной речной террасы, за которой идут уже скальные породы Ильмен. Когда-нибудь дойдут и до них. И, конечно, это случится гораздо скорее, чем кажется сейчас. Исчезнет еще одна страница древнейшей истории…

Пиросмалит[4]

Рюкзак стал чугунным, февральский воскресный день кончается. Удалось найти хорошие образцы сплошного пирротина (магнитного колчедана). Раньше они мне в этом карьере не попадались. Пирротин вообще музейных достоинств. Хороши и куски породы с густо-фиолетовым флюоритом. Жаль, что на свету здешние флюориты быстро выцветают, становятся почти белыми.

Постепенно продвигаюсь из экскаваторного забоя вдоль карьерного уступа. На каждом шагу встречается что-нибудь привлекательное, но все с собой не заберешь. От наиболее непонятных глыб отбиваю осколки и кладу уже прямо в карманы, не снимая рюкзака. Потом разберемся. Как правило, весь такой материал идет на выброс.

Об осколках в телогрейке вспомнил, когда в очередной раз собрался «на БАМ» — строительство музея заповедника.

В лаборатории просмотрел осколки под бинокуляром. С излома самого невзрачного из них на меня глянули веселые блестящие шестиугольные донца многочисленных кристалликов-карандашиков.

Перед паяльной трубкой кристаллики легко плавились в черные магнитные капельки — в них много железа. Сплавленные с бурой, они давали красно-фиолетовое стекло. Значит, много и марганца. Когда плавил кусочки, почувствовал резкий запах какого-то газа. Проверил еще — хлор. Минералы с приличным содержанием хлора довольно редки. Результат обещал быть необычным!