Птичка села на свою ласточку и поехала кататься.

Вот в чём осталась ещё хоть капля удовольствия. Она колесила по пустеющему городу, проносясь мимо огней витрин и окон жилых высоток. Пустынные дороги ей всегда нравились больше всего. Кладя на поворотах мотоцикл, Птичка оттачивала своё умение и одновременно играла с судьбой, ища такой же встречи, которую нашёл Ферзь случайно.

Она было подумала, что может быть, правда, выехать на трассу и встретиться с фурой лоб в лоб? Но такой вариант был нечестным — могли погибнуть другие люди из-за неё. Она не хотела никого забирать с собой.

Было одно место на пересечении Староволынской улицы с Минской, когда шёл крутой поворот, поток машин иссякал здесь к обеду и к позднему вечеру. Впереди была больница, оградившая себя солидными железобетонными стенами двухметровой высотой. Они сейчас белели впереди в свете фар проезжающих машин, и как будто манили её подъехать поближе.

Птичка остановилась на обочине, глядя вперёд. Сердце буквально выпрыгивало из груди, глаза застилало какой-то белёсой пеленой. Она моргала, проводила по глазам ладонью, а ничего не помогало. Сняв перчатки, Птичка осторожно дотронулась до век и надавила на них. Пелена никуда не исчезала.

Решив, что устала, Птичка оставила эту затею и подняла голову, снова посмотрев на стену. Она стояла впереди — нерушимая, гладкая, убийственно твёрдая. Отсюда до неё было метров сто, разогнаться можно было и с более дальнего расстояния. Но ей наверняка хватит и этого.

Горло сжалось до угольного ушка, Птичка, как заворожённая, смотрела вперёд, а перед глазами проносилось детство, поездки по стране с родителями, их счастливые лица, потом рождение братьев, юность, Хорт, Ферзь, разбитая пополам чашка, и песочные часы. В которых сыплется, сыплется песок и уже остались маленькие, несчастные песчинки, катающиеся по стеклу и ищущие выхода вниз.

Задрожав, как несорванный осенним ветром листок, она мучительно закрыла глаза, надела шлем и медленно уехала от этого места. Всю дорогу домой её трясло, как в лихорадке. Она с трудом различала дорогу впереди и из-за этого ехала сорок километров в час.

Перед глазами стояла картина, нарисованная её воображением, которая появится возле этой стены завтра на рассвете. Части мотоцикла, перемешанные с её останками, обтекатели, прошившие ей спину и вышедшие наружу из груди. Кровь, яркая в утреннем свете. Всё мёртвое, дымящееся, стонущее от той перегрузки, которая произойдёт от бешеной скорости и внезапной встречи со стеной. Резкая остановка, мгновенная смерть.

А вместе с нею умрёт и та боль, которая, как паразит, живёт внутри уже столько лет. Умрёт одиночество и какие-то пустые надежды, которые она сама и поселила в себе.

Хорт просто не смог уехать. Когда поднимался на лифте в свой номер за вещами, ощущение внутри было такое, как будто кто-то аккуратно сложил ему в грудь каменные блоки и заштукатурил сверху. Дойдя до двери и ввалившись в комнату, он без сил упал на постель, хотя нестерпимо хотелось в душ — за последние дни он там не был ни разу, только влажные салфетки Птички немного скрашивали жизнь. А ведь сколько они проводили время в постели и в других тесных и безлюдных местах — сложно было перечесть.

Смутная тревога сгустилась в душе, перейдя из состояния предчувствия в уверенность. Что-то в словах Птички было жуткое, от чего у него вставали волосы на затылке. Это было как раз в той части, где она говорила вещи, непонятные ему. Что-то о весне.

Он до самого вечера так и не смог выйти из номера. Сначала позвонил и заказал билет на самолёт, решив лететь домой, забрав с собой байк, как багаж. Потом снова набрал номер аэропорта и отменил заказ.

Мучительная тоска съедала его изнутри. Птичка стояла перед глазами. Ей не просто надо было помочь, её нужно было спасать.

Но вдруг это было не так? Может быть, он это придумал? Она была не похожа на слабую личность.

Да, она была сильна. В чём-то, но далеко не во всём. Если появилась трещина, значит, она когда-нибудь разломит пополам.

И в её трещинах виноват он. Это его вина, тянущаяся за ним уже десять лет. Конечно, не умри Ферзь, всё было бы гладко, но случилось так, как случилось. И Птичка сломалась.

А он сейчас просто добивал её своей неуверенностьютью и одновременно упорством.

Хорт решил, пусть думает, что он уехал, а ему необходимо со стороны понаблюдать за ней. Убедиться, что всё в порядке, и спокойно уехать, оставив всё, как есть.

На следующий день, в четверг, он рано утром приехал к её дому и проследил, как Птичка уезжала на работу. Как будто за ней черти гнались, понеслась на своём спорт-байке в сторону мастерских «W. E.». Гоняла она совершенно безбашенно, и удивительно, что ни разу не была в серьёзных авариях, только пару раз мышцы тянула или падала без последствий. Как кошка, приземляющаяся на лапы.

Хорт позвонил Чёрному и договорился о встрече, предупредив, чтобы он ничего не говорил Птичке. Молодой мужчина чувствовал, что без этого разговора не обойтись, как бы ему этого ни хотелось. Тот удивился и согласился встретиться в половину девятого в маленьком кафе на Смотровой.

Чёрный руки ему не подал и не поднялся с места, когда Хорт приехал туда. Мужчины сели друг против друга и молча смотрели в глаза.

— Что тебе нужно? — наконец не выдержал Чёрный.

— Твоя дочь — расскажи подробно, что произошло тогда, когда Ферзь погиб. Мне надо знать.

— Зачем? — хмыкнул Чёрный. — Хочешь понять, почему она такая? Там нечего особенно глубоко копать. Ты сначала увёз её из дома, она пошла бы за тобой и пешком. Девчонка влюбилась без памяти. Ты поиграл, отомстил мне и уехал, оставив её с мужиком, старше неё на охренеть сколько лет и совершенно незнакомым. Ты ведь его тоже мало знал?

— Да, — согласился Хорт нехотя.

— Она быстро забыла тебя, как и положено девочке в её года. Переключилась на этого Ферзя. Они приехали, заявили, что у них всё серьёзно. Я одобрил, видел, что он намного лучше тебя, с мозгами и отдаёт себе отчёт в том, что она ещё слишком молода. Ездил к ней из Казани. Потом попал в аварию, его больше не стало. Она…., - Чёрный вздохнул, отвернувшись. — Её я один раз снял с подоконника на балконе. Она стояла там и смотрела вниз. Наверное, хотела спрыгнуть и не смогла. Не мог её отодрать от окна, она вцепилась в него так, что занемели пальцы. Провела два месяца в клинике, чуть-чуть отошла, но с тех пор она вот такая — не слишком весёлая и постоянно думает о чём-то. Училась на отлично в универе, работает тоже зверски, её ценят. Вот и всё.

— Я так и думал, — кивнул Хорт, сжимая и разжимая кулаки.

— Так зачем тебе это всё? — уставшим голосом спросил Чёрный.

— Она снова в той яме, как тогда, — ответил Хорт. — Я её вытащу оттуда.

Глаза отца Птички блеснули заинтересованным и живым огнём.

— Если ты это сделаешь, я скажу тебе спасибо, Хорт. И всё забуду, что было раньше.

Хорт наблюдал за Птичкой, когда она каталась по городу. Ехать за ней и оставаться незамеченным, было несложно. В таком потоке машин легко затеряться.

Мужчине не понравилось, когда она остановилась на обочине, хотя причин для этого не было. Он вильнул перед носом «Тойоты», перестраиваясь в другой ряд, чем вызвал панику у девушки, сидящей за рулём.

Хорт остановился возле тополей на повороте на другую улицу так, чтобы Птичка не видела его. Она долго сидела на байке, глядя вперёд, и Хорт никак не мог понять, куда она смотрит и зачем остановилась. А потом, переведя взгляд туда же, куда и она, мужчина похолодел.

Молодая, красивая женщина, так много значившая для него, глядела на сплошную бетонную стену впереди больше двух метров высотой.

Что она там видела — было страшно представить, и Хорт занервничал. Можно было подъехать к ней сейчас, но он колебался.

Птичка решила разбиться, налетев мотоциклом на бетон, не увидев в жизни дальше ничего для себя стоящего. И виноват в этом был Хорт.