Весь день он сторонился людей, стараясь сохранить в себе рассветную тишину. Пора было уезжать. Он ждал студийного автобуса, поднялся на пригорок, и река и все за рекой до самого горизонта оказалось внизу. Он сел на траву лицом к теплому солнцу, распахнул пальто. Счастье невозможно без ничегонеделанья, счастье невозможно без ничегонеделанья… Откуда это? Из писем больного Чехова…

…Вечерами Аня любит сидеть на балконе, слушать шум двора: детские крики, шелест шин по асфальту, обрывки телепередач из окон, голоса. удары выбивалки по ковру.

— Ты меня не слушаешь?

— Ну что ты. — Аркадий в доказательство повторил ее последние слова, успев ухватить их краем сознания. — А дальше?

— Уже забыла… Да ну тебя, я засыпаю.

Темнело. Аня сидела в кресле старика Брагина, поджав под себя ноги, уронила голову на подлокотник. Аркадий собрал остатки ужина, унес на кухню. Когда вернулся, Аня спала в кресле. На коленях лежал плюшевый медвежонок из Олиных игрушек. Стало совсем темно. Не зажигая света, он приготовил постель в спальне родителей. Аня пробормотала:

— Я не сплю.

Высвободилась из рук, нетвердо пошла в спальню и сказала виновато:

— Я очень устала.

Он постоял у мягко закрывшейся двери и в эту минуту был уверен, что любит ее.

У него есть Аня. Одни ищут свободу, другие — якоря. У отца есть Оля, у матери — ее всегдашняя готовность помогать. У него есть Аня, которую он любит.

«Чем я недоволен?» — удивился он.

«Твоя беда, — говорила Лера, — что ты считаешь себя обязанным быть счастливым».

А почему не так? Или в нем какой-нибудь изъян? Впрочем, как знать. Он как ящик со стекляшками. Чтобы они не разбились, ящик надо плотно набить стружкой или ватой, любой ветошью, лишь бы не осталось пустот. Так и он набивает работой свою жизнь. Возможно, то же у всех. Аня?

Но можно ли научиться у Ани? Есть вещи, которые можно терять, но нельзя найти.

Он всегда упрекал себя, что не умеет жить настоящим, жить сегодняшним днем, простыми радостями. А что такое жить настоящим? Когда мы осознаем мгновение, оно становится прошлым. Сознавать жизнь уже означает жить прошлым и будущим. Простые радости? Их нет. Когда они становятся целью, они создают гурманов и сладострастников. Те, изощряя вкус, делаются его рабами.

Простое стремление к чувственным удовольствиям взрывается человеком изнутри. Человек и в бездуховных наслаждениях обязательно ищет идеал, в плоти ищет соответствия мысленной модели, и принцип удовольствия самоуничтожается.

Жить просто, по-человечески? Янечка, Янечка, ты прячешь рожки под прической, а в туфлях — раздвоенные копытца.

Он лег и погасил свет.

— Аркадий, ты спишь? — услышал он издалека голос Ани.

Голос был тихим. Может быть, ему показалось? «Конечно, показалось», — подумал он, прислушиваясь. Как просто и ясно все, и как хорошо, и можно ли быть таким безнадежно скучным? И можно ли любить такого человека? Ему казалось, что завтра он станет другим — любым, каким угодно, лишь бы не наскучить Ане, лишь бы она любила его. Нет, она не сможет, она уже разочаровалась…

— Аркадий… Ты спишь?

Сохраняя невозмутимость, Корзун неторопливо пересек полутемный и пустой вестибюль ресторана и стал подниматься по лестнице в зал. Жена пыталась взять его под руку, но навстречу им бежали встречать молодоженов нарядные парни и не давали ей поравняться с мужем.

Молодожены приехали на двух серо-голубых машинах. На антеннах за багажниками развевались голубые и розовые ленты. Машины остановились перед крыльцом. Жених, совсем еще мальчик, бережно вел под руку невесту в фате, уставшую от общего внимания, но привлекательную и заразительно счастливую.

Молодые шли быстро и на лестнице догнали Корзуна. Жена толкнула мужа в спину: «Быстрее!» — но он ничего не чувствовал и не слышал. Он волновался, а от волнения всегда цепенел и потому казался особенно монументальным. Так Корзуны и появились в зале на шаг впереди молодых. Жених догадался немного задержаться, чтобы дать Корзунам время исчезнуть с пути. Шеренга гостей втянула их в себя, оркестр заиграл туш, и молодые пошли, осыпаемые цветами.

Корзун еще не вышел из оцепенения и ничего не воспринимал. Минута, которая должна была принести торжество, пропадала даром. Он пережил ее раньше, неделю назад, когда получил приглашение на свадьбу к молодому Грачеву. Сколько человек с завода могли получить приглашение? Может быть, десять или двадцать из тридцати тысяч. И сегодня, когда они с женой одевались, их одежда неожиданно приобрела для него особое значение. Она уже принадлежала не только им, но была частью картины «На свадьбе у Грачева». Корзун чувствовал уважение к своим вещам. Жена тоже была частью этой картины, что помешало Корзуну привычно прикрикнуть на нее, когда она замешкалась перед входом.

Будет ли на свадьбе прежний директор? Семь лет старший Грачев занимает его место. Прежнего директора Корзун видел-то всего три раза за много лет работы, да и то издали, во время митингов, но он твердо знал: прежний директор был директор, казалось, он всегда был директором, и никто не задумывался и не вспоминал, был ли до него другой директор. Старики знали о нем много историй, почти легенд, в которых он был крутым, карающим быстро, как молния, и не ошибающимся хозяином. Тогда был порядок. Корзун любил пересказывать молодым эти истории, подчеркивая в них решительность прежнего в сравнении с нерешительностью теперешнего. Нет, против того Грачев слаб. Слишком высоко стоял для Корзуна тот, чтобы его мог заменить знакомый-перезнакомый Грачев, недавний начальник цеха и предзавкома, почти ровесник, который выдвинулся на глазах у всех.

Но все сомнения в Грачеве рассеялись, когда Корзун получил приглашение на свадьбу его сына. Правда, в торжестве был неприятный привкус. Корзун старался не вспоминать о том, что попал-то он на свадьбу случайно. Старший Грачев, стараясь сделать ее поскромнее, выбрал столовую-ресторан на окраине района. Как водится, послали приглашение администрации. Заведующая пойти не захотела, отдала пригласительный билет жене Корзуна. Вот как он сюда попал. Этого никто не знает, а увидят его здесь многие. Он уже и сам забыл, что приглашен как муж повара. Да не в этом дело — увидят, не увидят. Важно, что он здесь… Но привкус оставался. Тем более шеф-повар тоже здесь, что наполовину обесценивает присутствие самого Корзуна. Шеф-повар будет подходить к ним как к своим.

Толпа гостей в голом пространстве зала беспорядочно шевелилась, распадалась на кучки. Радостно и шумно встречались знакомые. Корзуны как оказались около стены, так и не двигались с места. Корзун тоже высматривал знакомых в толпе. Громко хохочет шеф-повар, пристроился к какой-то компании. Этот нигде не пропадет. Корзун уже сердился, что шеф-повар не подходит к ним. А там — Брагина посреди зала с маленьким старикашкой разговаривает. У всех на виду, себя показывает. Тесть ее — давний друг Грачева, оттого-то она здесь. И эти брат и сестра, интеллигенты, рядом с ней стоят. В старикашке что-то знакомое… Грачев к нему подходит…

Корзун так и не узнал в «старикашке» бывшего своего директора. Он заметил в беспорядочном общем течении направленное движение к стеклянной стене. Вдоль нее во всю длину зала был накрыт стол, и надо было занять места не слишком близко, но и не слишком далеко от новобрачных. Корзун издали наметил два стула и, подхватив жену под локоть, устремился к ним. Они оказались у стола первыми, и хоть какая-то женщина громко говорила всем: «Садитесь, садитесь, товарищи, пожалуйста, садитесь», жена локтем прижала руку Корзуна и шепнула:

— Погоди.

Тут вокруг задвигали стульями, и Корзуны сели. Грачев торопливо обходил гостей за их спинами, около некоторых задерживался. Корзуну он положил руку на плечо и сказал полушепотом:

— Следить, следить, следить за рюмками, следить, вон там не налито, следить…

Совсем простым дядькой оказался Грачев. Однако голова у него — будь здоров. Ведь один только раз он видел Корзуна на совещании и, поди ж ты, запомнил. А Корзун не верил раньше, когда говорили, что директор помнит наизусть все заводские телефоны.