Начались тосты. Иные из них были похожи на речи, и тогда шеф-повар с середины стола кричал:

— Регламент!

Остряк… Грачев опять пробрался на другой конец стола, к молодежи, обнял сзади сколько сумел обхватить:

— Молодежь, а от вас никто ничего не скажет? Все мы, старики?

— Вот Костя у нас!

Поднялся обрубщик Климович. Этот здесь, наверно, как друг жениха или невесты. Невеста на другом конце стола даже вилкой по бутылке застучала, чтобы все стихли. Климович, понятное дело, волновался, волосы на лбу взмокли. Достал бумажку. Конечно, у Грачева все как надо организовано…

Я поднимаю свой бокал,

Чтоб явью для обоих стал

Высокий, светлый идеал

Любви и верности святой…

Стихи были длинными. Потихоньку снова стал усиливаться гул голосов. Шеф-повар не очень громко, но все-таки сказал:

— Регламент.

— Потише, товарищи, — сказал ему Корзун.

Между Костей и Корзуном сидели Брагины, соседом его был Аркадий. Хотя Корзун и относил Аркадия к самым безнадежным интеллигентам, разумея под этим племя хитрое и паразитическое, за столом он всегда настраивался доброжелательно к ближайшему соседу и недоброжелательно к более отдаленным.

— Это шеф-повар, — объяснил он Аркадию. — Живет человек.

— Хорошо живет? — поддержал разговор Аркадий.

— Умеет.

Иронию Корзуна Аркадий не заметил и посмотрел на весельчака уважительно.

— Молодец, — продолжал Корзун.

— Молодец? — Аркадий счел себя обязанным порадоваться.

— Отчего ему не веселиться? Шеф-повар. Представляешь?

Жена дергала его за рукав.

— Нет, — сказал Аркадий, начиная представлять.

— Вот кого-нибудь поймают, посадят, ну и что? Семья обеспечена, деньги припрятаны. Выйдет — поживет.

— Дайте слушать, — сказала Аня.

Утром она заметила пригласительный билет на холодильнике: «Что это?» — «Да так… Разве тебе хочется?» — «Никуда мы с тобой не ходим. Так закиснуть можно». А Аркадию-то казалось, ей достаточно общения с ним.

Раз они здесь, глупо быть недовольным. Аркадий, вспомнив о своем решении быть всегда довольным, ласково дотронулся до плеча Корзуна.

— М-мм… Давайте послушаем.

— Больно уж длинные стихи подобрали.

— Подобрали? По-моему, он сам их сочинил.

— Это мой обрубщик Климович… А я так бы делал: попался, так вся семья отвечай — жена, дети, родители. Ведь знали же, пользовались… Тогда неповадно было бы.

Жена опять дернула его за рукав.

— М-мм, — сказал Аркадий, растерявшись.

— А по-твоему, что? Воспитывать? Довоспитывались. Меня дед ложкой по лбу воспитывал. Снимал штаны и воспитывал. Так я, между прочим, в двенадцать лет уже трудодни зарабатывал. И школу окончил. А мне в школу пять верст надо было ходить. И, как видишь, вечерний институт осилил. И еще в это время младшую сестренку кормил.

«Я не имею права насмехаться над ним», — подумал Аркадий.

— Я не против воспитания, — продолжал Корзун. — Воспитывать тоже надо. Но одним воспитанием ничего не сделаешь.

— Конечно. — Аркадий обрадовался возможности согласиться.

— Все-таки сознание у людей еще… Чего там скрывать. Я тебе скажу, Грачев — головастый мужик, каких мало, но при Васине порядка куда больше было. А ведь не скажешь, что он не воспитывал. Когда надо, он и воспитывать умел. Рассказывают, он как-то вызвал к себе пома по кадрам. Тот пришел, секретарша говорит: «Петр Сидорыч занят, просил подождать». Пом сел, ждет. Люди выходят из кабинета, входят, а ему все: «Просил подождать!» Так он четыре часа просидел! А потом ему Васин говорит: «Я специально тебе показал. Вот как ты народ ждать заставляешь». Это ведь тоже воспитание, верно?

— Конечно, — сказал Аркадий. — Это тоже воспитание.

Он все еще не внушил себе симпатии к Корзуну.

Выбрались из-за стола оркестранты, гости задвигали стульями.

Начались танцы.

С Лерой. кажется, все было в порядке. Костя Климович, склонившись, читал ей свои стихи. Все подряд. Лера опустила руки на колени и смотрела на них. Костя ей понравился, и теперь она страдала. «Но это пускай», — подумал Аркадий.

Я — поэт. И может, оттого-то

Я хочу, чтоб прочным был металл.

Может, попадет моя работа

В Индию, увидит Тадж-Махал…

— Костя, — вмешалась Тоня. — Остановись.

Костя налил в фужер воды и выпил.

— Ты бы потанцевал с нами. Костик. Есть у тебя совесть?

Аня закинула руки за спинку стула и рассматривала танцующих.

Ее платье с поперечными полосками кофейного и кремового цветов натянулось на поднявшейся груди. Аркадий пригласил ее танцевать. Наверно, этого делать не следовало. Именно во время танца, ощущая руки друг друга, они оба почувствовали отчуждение.

— Пить хочу, — сказала Аня.

Аркадий смотрел, как она пьет. «Аня очень красивая, — говорил он себе. — Аня очень красивая».

— Смотри, — Тоня показала в толпу, — вон тот высокий, видишь? Это Шемчак, главный металлург. Из-за него Валя с завода ушел.

— Валя? И бросил свою селитру?

— Что Валя? — услышала Лера. — Выгнали его?

— Нет, оскорбился и сам ушел.

— Это тот — Шемчак? — спросила Аня. — Сейчас он меня пригласит.

— Он и не смотрит в нашу сторону, — сказала Тоня. — Он меня боится.

— Что-то не верится, что он умеет бояться, — возразила Аня. — Ага. Наблюдайте.

Шемчак посмотрел вокруг себя и, как будто не заметив их, направился в сторону, но неожиданно оказался перед Аней.

— Разрешите?

Она подмигнула своим за его спиной.

Аркадий следил, как появляется и исчезает в толпе летящее платье Ани, и вдруг сообразил, что не любит ее.

«Она ведь меня тоже не любит. Но она этого не знает. И ей не нужно любить, а мне нужно. Что-то у меня не получается… Я словно пытаюсь подобрать по себе какие-то очки и все никак не подберу их».

Он смотрел на плотную толпу танцующих. Кругом — улыбающиеся лица. Вот пара: она очень полная, как почти все женщины здесь, но кожа лица упруга, на щеках симпатичные ямочки; он массивен, хорошо сложен, могучая шея багрова. Оба едва передвигают ноги, переваливаются с боку на бок и буднично разговаривают с соседней парой. Разумеется, улыбаются.

Аркадию казалось, что они все говорили громче чем надо и смеялись больше чем надо, ему казалось, они стыдятся себя, своего неумения самозабвенно веселиться.

— …она красивая. — Тоня обращалась к нему, он только теперь это заметил, но Тоня махнула рукой и повернулась к Косте: — Сними галстук, не страдай. Никто не смотрит, чего тут. Ну, потанцуем?

— А он отличный парень! — Появилась Аня. — Шемчак ваш. Со- вершенно некомплексованный!

Лера посмотрела в зал и сразу угадала:

— Вон тот?

— Конечно, вы, комплексованные, таким завидуете! Аркадий, воды! Ох, слышите, слышите, что они делают? Это же танго. Я так соскучилась по танго..

Шемчак, улыбаясь, заторопился к Ане, поклонился, прищелкнул каблуками. Оркестр неожиданно замолк, и Шемчаку пришлось остановиться. В этом неловком положении, не допуская паузы, из которой с каждой секундой выбраться было бы все труднее, он уцепился за Тоню как за спасение.

— Салют, Антонина! Смотри, сегодня все литейщики здесь собрались. И Корзуна я видел.

Тоня простила ему «салют». Это он ради Ани старается. А он теперь уже мог разговаривать с Аней:

— Мы с Антониной Михайловной ужасные враги, но иногда заключаем перемирие.

— Не может быть, — сказала Аня. — У нашей Тонечки не может быть врагов.

Они построили на Тоне мост, по которому приближались друг к другу.

— Но она может быть врагом, и очень безжалостным, поверьте. Конечно, в хорошем смысле, по-принципиальному. Сколько мы с тобой, Антонина, знакомы?.. Представляете, Аня, что зеленым юнцом я пришел в цех и попал под начало Антонины Михайловны. Это было ужасно, тем более что я сразу в нее влюбился…

— А теперь ты начальник, — сказала Тоня. — И это еще ужаснее, тем более что я в тебя не влюбилась.

— Вы большой начальник? — спросила Аня и посмотрела на Аркадия и Леру.