Во-первых, позвонили у двери, и в квартиру нежданно-негаданно ввалилась галдящая толпа молодежи со свертками в руках — бывшие ученики мамы, спутники Тониного детства. Мальчишки первых послевоенных лет, бедных не только хлебом, но и книгами, они выросли в этой комнате, у полок с остатками семейной библиотеки. С пустырей за поселком со снарядными гильзами, несгоревшими ракетами и другими бесценными для мальчишек вещами они приходили по вечерам сюда.
Теперь они принесли вино, свертки из гастронома, кто-то пришел с гитарой. Крики, смех, толкотня и без конца: «Вера Львовна, Вера Львовна!»
Его забыли представить. Он сидел около Веры Львовны молчаливый, но спокойный и уверенный. «Черт с ним, — подумала Тоня. — Черт с ним, тем лучше». Она была с друзьями.
Поздно ночью Тоня лежала в кровати, и было покойное чувство освобождения. Теперь он уже не придет, он видел ее настоящей. Он узнал пренебрежение, а это не прощается. И хорошо.
Она ошиблась — и в нем и в себе. Он пришел, а она обрадовалась. Он не заметил пренебрежения, как не замечал других неприятных для себя вещей. Но в тот вечер он увидел привлекательную женщину, которая нравится другим. Через месяц они поженились, и фамилия Тони стала Брагина, потому что его звали Степан Алексеевич Брагин.
Глава вторая
Аркадий Брагин
Они проводили женщин и остались вдвоем. Морозны и гулки были ночные улицы.
Валю Тесова дома ждала жена, но ему жалко было терять слушателя. Жене, «малой», как он ее называл, все уже было рассказано, в такой поздний час она только заворчит и не станет его слушать. А Аркадий боялся, что Валя вдруг свернет в какой-нибудь переулок и оставит его одного.
Мать вернулась давно, и родители уже спали. Через прихожую пришлось идти на цыпочках. В комнате Валя заглянул в разбросанные по столу книги.
— «Элек-тро-ценфа… «Электроэнцефало… Ты врач?
— Я медик.
— Так что же я тебе про щелок рассказываю, тебе ж неинтересно!
— Ты говори, я пойму. Так что же Корзун?
— Корзун в лужу сядет. Рано или поздно. Правда, Аркадий, она всегда свое возьмет. Но из-за этого они зажмут мою селитру. Им селитра поперек горла! Но я не сдаю-юсь…
— А что, собственно, она дает, селитра?
— Тысячи рублей экономии!
— В месяц?
— Ну да, в месяц. В год. Мало?
У матери оставалась с 8 Марта начатая бутылка портвейна. Аркадий нашел ее на кухне и принес в комнату.
— Ну, за твою селитру.
У Вали круглая голова, а волосы торчат ежиком. Может быть, его селитра вроде талисмана? Нацепить ее с кольцом на палец и носить?
— Звонят, — сказал Валя. — Или мне кажется?
— И мне к-кажется, кажется. Звонят?
— Вроде звонят. Пацан мой ночами не спит. Орет, черт.
— Сколько ему?
— Пять месяцев.
— Ну пусть орет, глотку развивает.
— Это точно. Только не высыпаюсь. Малая хоть днем часок соснет… А ведь звонят…
— Я вижу, у тебя свет, — сказал, вваливаясь с чемоданом в квартиру, Кошелев, сослуживец Аркадия. — Отчего не открывал?
— Тише. Мои спят.
— Ну, если их звонок не разбудил…
— Почему ты уверен, что не разбудил?
— Я ж говорил, что звонят, — сказал Валя.
— Вы, безусловно, знакомы..
— Нет, мы не знакомы. Кошелев Дмитрий Сергеевич.
— Валя. Садись, Дмитрий Сергеевич, ты вовремя..
— Знакомьтесь, это Валя. Он выдумал селитру. А из селитры Бертольд Шварц выдумал порох. Кажется, так.
— Не хотелось тащиться в Боровое, — сказал Кошелев, — до утра ждать автобуса. А на такси в такую даль денег нет. Сам понимаешь, после отпуска… Все деньги жене оставил, она задержалась.
— Молодец, чего там. Как отдохнул?
— Бесподобно! Две пары лыж сломал!
— Кошелев, где ты потерял инстинкт самосохранения? Или ты его дразнишь?
— Ничего я не дразню. Это ты меня дразнишь.
— Валя, разве я его уже дразню?
— Кстати, об инстинктах, — сказал Кошелев. — Я есть хочу.
— В мире есть царь, — вспомнил к случаю Валя, — этот царь беспощаден. Голод — названье ему.
— Ты не прав, — указал ему Аркадий. — Ты меня извини, ты, Валя, не прав.
— Ты идеалист, Аркадий, — влюбленно сказал Валя.
— Ты извини меня…
— Он признает свою ошибку, — успокоил Аркадия Кошелев. — Правда, Валя?
— Конечно, я не прав, — согласился Валя и заинтересовался: — А впрочем, почему?
— Ты меня извини..
— Он тебя извиняет, — сказал Кошелев.
— А все-таки, — выяснил Валя.
— Теперь у родителей главная забота — заставить детей есть. Не хотят дети есть. В России голод уже не царь..
— Точно, — мгновенно согласился Валя. — Вот взять моего пацана…
— Мы живем по ту сторону голода. У нас нет голода.
— У меня он есть, — напомнил Кошелев терпеливо. — Голод.
— Почему же ты дразнишь?
— Да ничего я не дразню!
— Ты меня извини. Мы все дразним свои инстинкты.
— Кто это «мы»?
— «Мы»? Спроси у психологов. Шизотимики по Кречмеру, или цребротоники по Шелдону, или, как это…
— Дальтоники, — подсказал Валя.
— Плагиат. Это я сказал — фисгармония.
— При чем тут фисгармония? — обиделся Валя.
— А я говорю — плагиат…
Кошелев откинулся в кресле.
— Ну и набрались вы, братцы.
— Я-то при чем? — спросил Валя. — И, кстати, это Жанна сказала: фисгармония. Тебе сказала.
— Вы молодцы, — сказал Кошелев. — Вы вместе сказали: фисгармония.
— Представляешь, Валя: Кошелев познакомился с девушкой, а она оказалась социологом. И что ты думаешь?
— Поженились?
— Кошелев, разве вы поженились?
— Привет, старик.
— Ах да… Я лично социологов не люблю. На трон свергнутого голода они посадили временщика — шлюху потребительства. Что они сделали с человеком, Валя?
— Я, кажется, того, — сказал Валя. — Немного. Мне пора.
— Социологи не говорят, что личность исчезает, — сказал Кошелев. — Личность создается творческим характером труда.
— Кошелев, у меня труд какой? Творческий?
— Жениться тебе надо, — сказал Кошелев.
— На социологе?
— Хоть на черте.
— До свидания, — сказал Валя. — Малая, наверно, уже милицию на ноги подняла.
— Погоди, Валя. Ты, Кошелев, гуманист. За это я принесу тебе домашнюю наливку.
— Ты ему есть принеси, — сказал Валя. — Он весь голодный… Жениться, конечно, надо, — говорил он Кошелеву. — Взять мою малую. Кажется, она кто? Дите еще, двадцать лет. И образования у нее всего десять классов, да и то вечерних, да и то десятый не закончила. Но она все понимает…
— Брагин, ты что тащишь? Разве такие наливки бывают? По цвету — денатурат!
— Ничего, тут у нас специалист по химии, он тебе определит, что это.
Однако Валя уже исчез. Он знал свою меру и умел незаметно исчезать из компании. Эта его способность обычно очень сердила друзей.
Кошелев стал объяснять Аркадию смысл жизни. Аркадий разложил ему кресло-кровать и слушал, пока Кошелеву не надоело говорить. Ему жалко было, что Валя ушел так внезапно. Потом Кошелев уснул, а Аркадий спать не мог и стал думать, что же с ним сегодня случилось. Может быть, просто тревожит какой-нибудь пустяк, просто засела где-то заноза и надо все хорошенько вспомнить, найти ее, вытащить и заснуть спокойно.
…Сегодня утром он дремал в институтском автобусе. Институт онкологии стоит среди соснового леса, в двух десятках километров от города, и весна, которая уже началась в городе, здесь еще не чувствовалась. Лаборатория у Аркадия была такая маленькая, что, сидя на стуле, можно было дотянуться до любого предмета в ней. За спиной в углу стоял баллон со сжиженным газом, и от него вдоль всей стены тянулся спектрофотометр. Над письменным столом на самодельных полках до потолка лежали справочники, книги и катушки кардиограмм. Слева у ног была смонтирована центрифуга, когда ее изредка включали, то от ее грохота весы под стеклянным колпаком теряли точность.
Справа за окном был виден лес. Низко над соснами, разворачиваясь в полете веером, пролетела стая ворон, черных в белесом небе. Аркадий слушал их нервное весеннее карканье и ничего не делал.