— Кирюх, а ты где? — спрашивает. — У тебя дверь нараспашку!

— Дан… — слова в горле застревают. Язык не поворачивается сказать. Умом понимаю что щенок в таком состоянии, что вряд ли выживет.

Минут десять прошло, в клинику взрываются трое. Дан, Федя и Настя. Парни с администратором разговаривают, выясняют что да как. Настя рядом со мной опускается, обнимает. Терпеть не могу, когда меня из жалости обнимают. Врезать хочется. Зубы сжимаю и терплю. Не хочу её обидеть.

— Кира, он поправится. — говорит, и как будто сама в это верит.

И тошно от этих слов. Глупые все. Они его не видели, а я видела. Тремя лапами в могиле. Какой поправится?! Осторожно разжимаю её руки и в сторону отвожу.

— Вы че пришли? — спрашиваю.

— Тебя поддержать. — говорит Федя, садится на освободившееся место на лавочке вклинившись в очередь.

Смотрю на Дана. Тоже переживает. Дергается весь, нервничает.

— Это Марина твоя, его отравила! — говорю и чувствую горечь на языке.

— Не могла она. — отвечает уверенно. Отмахивается. Даже мысли такой не допускает. — Я дома был все время.

— А может вы вместе травили? — спрашиваю. — Он вам трахаться помешал? — понимаю что истерика начинается, перестаю себя контролировать. Но сил не хватает остановиться.

— Кирюх, ты гонишь? — смотрит в глаза требовательным взглядом. Злится. — Пиздюк мне как родной!

В мою спину бьётся открывающаяся дверь. Быстро встаю на ноги, в лицо врачу заглядываю. С ужасом жду приговор.

— Анализы показали что у щенка отравление крысиным ядом. — говорит, строгим взглядом на меня смотрит.

— Крысиным? — переспрашиваю. — Где он его сожрать мог? Это же яд! Его просто так в аптеке не купишь!

— Отраву для крыс можно купить в любом СЭС.-говорит врач. — Её покупают дачники, чтобы крыс на участках потравить. Иногда дворники разбрасывают на помойках. Ваш пёс мог незаметно съесть отраву во время прогулки.

— Если он сдохнет, вы с Мариной у меня сами крысиный яд жрать будете! — кричу Дану. По лицу его вижу, что сам в шоке.

— Я уверен, что на помойке. — говорит уверенно, к выходу поворачивается. — Я все узнаю. — быстро выходит на улицу.

А я точно уверена, что не могла просмотреть! Он всегда на поводке, к мусорным бакам даже не подходим.

— Он умрет? — поворачиваюсь ко врачу. Хочу слышать честный ответ.

— Яд попал в организм сравнительно недавно. Мы промыли желудок, поставили капельницу. Полежит под наблюдением у нас в реанимации. Я думаю, через несколько дней он оправится.

Администратор зовёт пройти на стойку для оплаты. А я кошелек не взяла. Дверь то не закрыла, о деньгах тем более не подумала.

— Я сейчас, домой сбегаю. — говорю.

Федя встает со скамейки, карточку свою прикладывает, даже не смотрит на сумму.

— Я отдам. — говорю.

— Кирюх, пойдем мы тебя домой проводим. — отвечает. За плечи обнимает.

— Нет! — мотаю головой. — Я здесь буду.

— Идите! — вмешивается администратор. — Как будут новости о его состоянии, мы вам позвоним.

Бросаю взгляд на белоснежную дверь, в которую унесли моего щенка. И как же я его брошу? Ненормальные все! Он же маленький ещё, ему страшно будет. Он должен чувствовать что я рядом, до конца. Да и как я потом сама на себя в зеркало буду смотреть, если друга оставлю?

— Кирюх, пойдем. — Федя крепче мои плечи сжимает и к двери разворачивает.

Вырываюсь, как дикая, а саму истерика душит. И слез нет, совсем.

— Идите! — повторяет администратор. — Вы нам только посетителей пугаете! Ваша собака под наблюдением, ничего с ним не будет. Если только отравили, значит поправится. У нас и не таких спасали. Идите! Я Вам позвоню. Вы ему здесь ничем не поможете!

Может они и правы. Выхожу на улицу. К клинике Кит подходит. Тоже взволнован, видимо Дан уже доложил. Протягивает мне стакан со свежим кофе, а мне бы чего покрепче. За плечи обнимает, в глаза сочувственно заглядывает.

— Кирюх, — говорит. — Все хорошо будет. — к себе притягивает.

И я его обнимаю за талию. Лицом в широкую грудь утыкаюсь. Чувствую его поддержку, как будто готов разделить со мной все переживания, и легче становится. А он стоит не двигается, крепче в себя вжимает сильными руками. По голове гладит, успокаивает. Поднимаю голову, смотрю на Федю с Настей. Тоже волнуются, искренне, как за себя. Понимаю что я не одна. Что мне есть с кем разделить эти переживания. И они готовы принять часть этих переживаний на себя, чтобы мне легче стало. Даже успокаиваюсь немного. Появилась уверенность в том что Адик обязательно поправится. Не может он умереть, когда столько людей за него волнуются.

Идём все вместе ко мне домой, Кит за плечи обнимает, своим духом не даёт ни на минуту усомниться в том что все будет хорошо. Придерживает, чтобы не навернулась в своих стоптанных кедах. И плевать им, на то что я в пижаме по улице иду, лохматая после сна и зареванная. Готовы защищать даже от косых взглядов со стороны.

Поднимаемся в лифте и за несколько этажей крики слышим. Девки орут, как будто насилуют кого-то. Выходим. Дан стоит, красный весь, наряжен так, что еще немного и вены на шее лопнут. Кулаки сжимает, злой как сам дьявол. Взгляд дикий, безумный. И Марина перед ним на коленях, верещит как свинья резанная, слезами обливается, тушь по щекам размазывает. Прощение вымаливает и за ноги его хватает. И у соседки дверь на распашку. Ну а как же, такая драма прямо за дверью, как тут усидеть и не вмешаться. Из открытой двери слышно как ребёнок заливается.

— Богдан, я не хотела! — ревёт Марина, содрогается от рыданий. — Я не знаю как так вышло! — хватает его за колени и лицом прижимается.

Смотреть противно. Я все понимаю, но вот так в ноги к парню падать? У неё точно с головой не в порядке! Это же не нормально!

— Богдан, да будь ты человеком! Видишь как она страдает! Да прости ты её! — встревает соседка. Как будто ребёнка собственного не слышит, что плачет. Или не понимает, или не хочет понимать, что она ему сейчас нужна, а не Марине.

Усмехаюсь. Теперь то этой курице точно ничего не поможет. Смотрю на неё и так хочется по голове её кудрявой втащить. За все страдания моего щенка. А Марина орёт, ноги Дану сжимает, он и пошевелиться не может. Мы вчетвером стоим, смотрим на этот концерт. Никто не вмешивается, кроме соседки. Кит меня обнимает, крепко. Защищает своей поддержкой от внешних раздражителей. И так спокойно мне с ним. Я как в танке. Даже вопли эти не раздражают.

— Богдан, да она ведь как лучше хотела! Всех уже задолбала эта псина! Как начнёт гавкать, ребёнка мне пугает! Сдохнет и всем только радость! В подъезде псиной вонять не будет! — орёт соседка. Пытается Дана вразумить.

Я стою и искренне не понимаю, почему отравление моей собаки интересует её больше, чем её орущий ребёнок, который заливается на протяжении всего времени, что мы здесь стоим. Отхожу от Никиты, хватаю её за волосы. Да посильнее, прям у корней, и в квартиру её хочу затолкнуть, чтобы наконец ребёнком занялась. Случайно промахиваюсь, из-за того что упирается, и в дверной косяк её лицом прикладываю. И звук такой, как будто в голове у неё совсем пусто. Орать начинает похлеще Маринки.

— Я тебя посажу! Дрянь такая! Я посажу! Жизнь всем портишь, а теперь еще и руки распускаешь! — орет так, что уши закладывает.

Кит ее хватает за плечи, живо заталкивает домой, дверь закрывает и спиной наваливается, чтобы не открыла. Соседка орёт, в дверь колотит как сумасшедшая.

— Я сейчас полицию вызову! Я мужу сейчас позвоню! — не сдаётся, в дверь бьёт со всей дури, так, что даже Кит с трудом устоять может. Федя рядом с ним встаёт. Вдвоём оборону держат.

— Богдан, миленький, я же люблю тебя! — плачет Марина.

— Слышь, ты, ебанутая. — Дан срывается на крик. — По хорошему говорю, уйди!

— Я руки на себя наложу! — ревёт Марина. За штаны его хватает, дёргает.

— Давай! — кричит Дан. — Где отраву взять, сама знаешь.

Стуки из двери соседки прекратились. Притаилась как мышь. Замок изнутри закрыла для безопасности, и слушает стоит. Федя от двери отходит и к Марине идёт. Под мышки её хватает, на ноги ставит. А она снова свалится хочет, ноги подгибает. Дан ее за кофту хватает, удерживает. Вместе к лифту её тащат, грубо, не церемонятся. А лифт здесь, ещё не уехал.