Рабочий день тянулся невероятно долго. Андрей немного поругал за вчерашнее пьянство, но умело скрыл все последствия от зоркого глаза начальницы. Максим звонил несколько раз. Договорились встретиться вечером. Увижусь и лично скажу о своём решении, в глаза. Дан не звонил, не писал. Видимо так сильно занят удовлетворением своей девушки. Даже смешные картинки перестал скидывать, чтобы мне на работе не скучно было.

Я миллион раз за свою жизнь слышала о том, что дружбы между парнем и девушкой не существует. Множество различных людей пытались вбить в мою голову то, что фундаментом таких отношений, всегда является скрытая симпатия и желание чего-то большего. А я всегда с пеной у рта доказывал обратное. Спорила. Приводила факты основанные на моих отношениях с друзьями. Выходит, была не права?

Выхожу из автобуса на остановке старого района. Район считается неблагополучным. Здесь как будто другая жизнь у людей. Все какие-то загнанные, удрученные. В основном наркоманы, алкаши и бывшие заключенные. Есть конечно и нормальные семьи, у которых не хватает средств на то чтобы купить жилье в более спокойном районе. Иду по разбитому асфальту мимо серых домов, мимо грязных киосков и ноги сами собой несут. Дорогу помнят. Знаю здесь каждый метр. Каждый подъезд, каждый гараж. В этом киоске раньше алкоголь малолеткам продавали, круглосуточно, даже документы не спрашивали. Не знаю как сейчас, может тоже продают. А в этом я сигареты покупала. Пока малая была, говорила что для отчима. А после борзеть стала, даже не придумывала ничего, смело говорила продавщице марку и сколько пачек. Иду, смотрю в лица прохожих, стараюсь разглядеть знакомых. И вроде не знаю никого. Люди другие, но все такие же, обречённые. Захожу в магазин. Надо наверное что-то купить. Не красиво как-то, с пустыми руками. Стою у прилавков и мыслей никаких. Вообще без понятия, что ей нужно и что ей нравится. Взгляд падает на печенье «курабье», вспоминаю, что вроде бы раньше нравилось ей. Прошу взвесить мне килограмм.

— Кирюха, ты что ли?

Слышу за спиной весёлый голос. Оборачиваюсь. Артём, один из мальчишек нашего двора, тот самый, на чьём мопеде я чуть не убилась. Выглядит не очень. Весь помятый, заросший. Лет на десять постарел. Похоже до сих пор по вене ширяет.

— А я тебя не узнал! — говорит и улыбается, демонстрируя явный недостаток зубов. — К матери, что ли? — спрашивает.

Молча киваю. Смотрю на него, пытаюсь в себя прийти. Обидно и страшно одновременно. Обидно от того, что в детстве он был нормальным, самбо занимался, подавал надежды на то что выберется из этой ямы. А потом как-то подсел. Случайно. И страшно от того, что я могла такой же стать. В шаге была, от всего этого. Пока ещё жила здесь, пыталась ему помочь, по дружески. Со своих заработанных денег долги за него отдавала, боялась что его побьют, или того хуже. Пыталась уговорить в клинику обратиться. Один раз даже в гараже заперла, с дошираком и чайником. Думала ломку переждем и все пройдёт.

— Ну мать это святое. — говорит. — Так ты по чаще то заезжай. А то забыла нас совсем.

Беру пакет с печеньем и выхожу на улицу. Хотела ещё что-нибудь купить, но уже ладно. Артём следом выходит, не понимает что мне неприятно с ним общаться. Идёт рядом, руки в карманы засунул.

— Кирюх, может по пивку? — спрашивает.

— Я не пью. — отвечаю громко, резко, чтобы сразу дошло.

— Да ты че! — говорит с восхищением. — Ну я смотрю, ты какая то не такая стала. Вся такая из себя, как эти соски по телеку.

Ускоряю шаг, а он не отстаёт. Идёт со мной до самого подъезда.

— Как Ольга Николаевна? — спрашиваю. Его маму хорошо знаю. Только хорошее помню. Как мороженное нам всем покупала и разрешала диски с фильмами домой брать смотреть.

— Матушка? — переспрашивает, как будто у него еще есть знакомые с таким именем. — Да что ей будет? Инвалидность оформила, сидит дома целыми днями, только пенсию получает. А мне не даёт! Представляешь? Ни копейки!

Стою возле подъезда, пакет с печеньем в руках сжимаю. Понимаю что еще долго буду отмываться от этой грязи. Кажется даже одежда пропахлась гнилью и мраком.

— Кирюх, а у тебя не будет на сигареты. Рублей двести? — спрашивает.

— Нет. — говорю. Знаю, что если дать один раз, потом не отстанет. Будет при каждой встрече деньги вымогать. — Не держу наличку.

— О-о-о. — изображает на своём лице важность. — Вот ты теперь какая! Забыла как мы с тобой тут за гаражами бухали? А я ведь любил тебя! Да! Планы строил! Если бы не уехала, была бы сейчас моей женой и горя не знала!

От этих слов становится дурно.

— Меня мама ждёт. — говорю, отворачиваюсь и захожу в подъезд, почти молюсь, чтобы следом не пошёл. Выходит и правда? Дружба между парнем и девушкой, всегда подпитана чем-то большим? Или он просто так ляпнул? Думал что я сейчас же осознаю какого жениха упустила и за голову схвачусь? Может просто позлить хотел? Из-за того что денег не дала.

Стою перед железной дверью и духу не хватает постучать, надписи на стене разглядываю, которые я ещё много лет назад маркером писала. И запах в подъезде все тот же, воняет ссаниной и перегаром. На двери застаревшие царапины и вмятины, еще с того раза, когда отчим ключи забыл и пьяный ломился. Резко выдыхаю и стучу. Чем быстрее я это сделаю, тем быстрее это закончится.

Мама дверь открывает. Суетится, подсказывает куда обувь поставить, как будто я сама не знаю. На кухню зовёт. Светится вся, от радости и нежности, оттого что меня видит. А я на лицо её смотреть не могу. Каждый шрам, как ножом по сердцу. Лицо все в шрамах, места живого нет. Губы шитые-перешитые. Врачи собирали её тогда как Франкенштейна, по частям. А глаза все такие же. Добрые. Ласковые. Родные. Печенье берет и радуется как ребёнок, тому что это я для неё купила. В вазу высыпает, на стол ставит. А на столе салат мой любимый, с курицей и ананасами. Колбаса нарезанная и котлеты, тоже мои любимые, с кинзой и чесноком. Сажусь на стул. Даже поздороваться не могу, ком в горле стоит. Слезы душат. Выть хочется. На себя злюсь, за то что ни разу за это время ей ничего не покупала. Хотя возможность есть. На печенье это смотрю, мысленно себя матом покрываю.

— Кирочка, ты кушай. — говорит ласково, взволнованно. Тарелку ко мне пододвигает и светится вся, как будто праздник сегодня.

А мне кусок в горло не лезет. Все думаю сколько она денег на продукты потратила, чтобы это приготовить. И есть у неё вообще деньги? Может это последние были. Встаю и к холодильнику иду, дверцу открываю. А он отключен. Шнур из розетки выдернут и сверху лежит. Внутри темно и пусто. И кричать хочется, и в ноги ей падать, прощение просить за то что совсем про неё забыла.

— Кирочка, чего ты не кушаешь? — спрашивает. — Ах, ты же наверное фигуру бережёшь! — руками взмахивает, волнуется. — У тебя же работа такая ответственная! А я, дура, и не подумала, представляешь. Надо было без майонеза салат делать. — суетливо бежит к чайнику, воду из под крана заливает. — Ничего, мы сейчас с тобой чай пить будем. Чай то тебе можно? — спрашивает и в глаза заглядывает. Переживает, как школьница на экзамене.

И хочется сказать ей что я ем все, могу себе позволить хоть быка в сбитых сливках, и что котлеты с салатом у неё самые лучшие. Но не могу. Молча киваю.

Мама чай наливает, ставит передо мной кружку, ещё мою детскую, с объёмным Микки Маусом. Сама напротив садится, тоже с чаем. Печенье берет, откусывает, восторженно причмокивает.

Я беру печенье, подношу к губам, и чувствую как от него плесенью несёт. В руках держать противно, не то что есть. Опять в магазине просрочку впихнули. Кладу его обратно в вазу, смотрю на нее, а она с удовольствием ест, нахваливает его, как лучшее блюдо Мишленовского ресторана. Понимаю, что это потому что Я его привезла.

— Зачем звала. — спрашиваю.

— Кирочка, я поговорить с тобой хочу. — отвечает, салфетку в руках мнет. — Меня с работы уволили, сокращения, ты понимаешь…

— Деньги нужны? — спрашиваю. Не хочу растягивать разговор.