Здесь же дело решили не откладывать в долгий ящик. На основе уже упомянутых работ, ведущихся на «Ловелле», НАСА совместно с «Энергией» разработала проект установки для получения Гелия-3 из реголита. Изюминка проекта заключалась в том, что монтировать ей компоненты планируется в трёх многоразовых грузовых кораблях постройки американской фирмы «Боинг» — они сейчас вовсю используются для доставки грузов и людей на «Ловелл» с Земли на Луну и обратно, транзитом через «космический батут» на Гагарине. В настоящий момент в эксплуатации находится два таких кораблика; под «реголитовый» проект достраивают ещё сразу три новых, под названием «Мун харвестер». Они опустятся на поверхность Луны в заранее выбранном месте и все вместе составят обогатительную фабрику; сырьё для неё будут доставлять автоматические и телеуправляемые тележки-сборщики, созданные на основе «лунных багги». А по исчерпании запасов реголита вблизи фабрики (даже если предположить, что такой момент настанет в обозримом будущем) все три «Мун харвестера» просто поднимутся и перелетят на новое место, где всё начнётся сначала.

Но это всё, так сказать, внешние новости — те, что приходят из окружающего мира, и неважно, находится он на дне земной атмосферы, на Луне или на соседней орбите. Внутренние же таковы: группа «3-А» в полном составе успешно прошла медкомиссию и готова приступить к выпускной практике. И тут кроется главный сюрприз — мы-то, ничтоже сумняшеся, полагали, что нас попросту распределят по службам и подразделениям «Гагарина», в лучшем случае, поинтересовавшись склонностями и желаниями каждого. Но, видимо, психологам Проекта это показалось мелким, и в знакомых плотных конвертах (переданных, правда, на этот раз не лично И.О.О., а куратором нашей группы) содержались одинаковые предложения: выбрать любое из действующих подразделений Проекта и отправиться туда на практику. И тут же, мелким шрифтом — перечень исключений, состоящий из одного-единственного пункта: работы по строительству станции «Лагранж», да и то, лишь потому что возвращение оттуда в установленный срок (месяц после начала практики) невозможно по объективным причинам, так как запуск «батута» на Лагранже» ожидается никак не раньше, чем через пять месяцев. А так, выбирай что хочешь: хоть комплекс «космического батута» на Куру, во Французской Гвиане, хоть сборочный завод Байконура, хоть службу рекреационных «парков» здесь, в «жилом» бублике «Гагарина».

Именно так и поступила Оля Молодых — единственная из нашей московской троицы, кто намерен сохранить верность профессии космического садовника, к которой нас попытались приохотить ещё в «ботаническом саду» «Астры. Андрюшка Поляков тоже не сомневался ни секунды — он приписан на практику на межорбитальных кораблях и хвастается, что после занятий на тренажёрах может рассчитывать на ложемент пилота-стажёра — для начала, на челноках, курсирующих между низкими и геостационарными орбитами Земли, благо, число объектов, нуждающихся в транспортном сообщении, растёт, как на дрожжах. Ох, чует моё сердце — если когда-нибудь мы и правда составим экипаж будущей «Зари» (Звездолёт Аннигиляционный, Релятивисский, Ядерный, если кто не помнит) — быть Андрюхе её вторым пилотом.

Витя Середа, как и Оля, остаётся на «Гагарине», в инженерной службе станции. Будет сутки напролёт ползать по техническим тоннелям,вылавливать утечки, а то и наружу, на броню станции выберется, там много чего нуждается в постоянном обслуживании и ремонте. Он и раньше постоянно ходил, зажав под мышкой очередной альбом со схемами и чертежами внутренних и внешних систем «Гагарина» — ну, теперь сможет развернуться по-настоящему…

Больше других удивила китаянка Лань. За время своего пребывания на орбите она всерьёз увлеклась космической кулинарией, в чём ей немалую помощь ей оказала Нина Ветрова, супруга нашего бывшего вожатого и куратора группы Димы. И когда Лань узнала, что Нину приглашают заняться оборудованием и наладкой кухонного хозяйства на «туристической» американской станции, китаянка сделала всё, чтобы присоединиться к ней в этой командировке. А так как упорства этой дочери Поднебесной не занимать — то завтра межорбитальный челнок доставит их в будущий орбитальный отель, где Лань и проведёт весь месяц выпускной практики.

А вот Юлька ещё не определилась — и некоторые признаки указывают на то, что она ждёт моего решения. Что ж, я не против, даже за — тем более, что идея на этот счёт у меня имеется, и идея поистине грандиозная. Завтра на станцию прибывает начальник лунной станции «Ловелл» — он был на Земле, знакомясь с готовящимися к запуску «Мун Харвестерами» — и вот теперь возвращается в своё хозяйство транзитом через батут «Гагарина». На станции он задержится на пару суток, и в кают-компаниях уже висит объявление о том, что все желающие могут принять участие в беседе на тему перспектив развития лунных поседений. Разумеется, я пойду, и Юльку с собой позову, предварительно объяснив ей суть моей затеи. А когда встреча закончится, постараюсь улучить момент и обратиться к «хозяину Луны» со своей просьбой. Наглость, конечно, неимоверная — но, вдруг, да выгорит? В конце концов, названия станции «Ловелл» не значится в том сделанном мелким шрифтом списке, верно?

…здесь хотя бы никому не грозила такая напасть, как пролежни — тела, завёрнутые в спальные мешки и заключённые в сетчатые коконы гамаков, висели вдоль потолка подобно личинкам каких-то несуразно огромных насекомых.

Запах. Такой густой, что его, казалось, можно резать ножом. «Густопсовый» — так, кажется, говорила Димина бабка-сибирячка? А он, дурак, смеялся, пытаясь представить себе — как это на самом деле. Вот, значит, и представил: убийственная смесь запахов нечистого белья, пота, мочи, экскрементов, да мало ли ещё чего, испускаемого почти десятком человек в замкнутом, скверно вентилируемом пространстве, не превышающем объёмом обычный «ПАЗик». Запасы воды в дюралевой бочке, где они заперты, невелики, системы регенерации отходов нет, а потому о мытье никто не пытается заикаться — да и негде тут мыться, нет соответствующих приспособлений. Хорошо, что обонятельные рецепторы как-то притерпелись к здешней атмосфере, и всё равно Диму время от времени тянуло надеть «Скворец» и наглухо задраить шлем — чтобы хоть ненадолго испытать облегчение.

Но — нет, нельзя. Пот, раздражающий зуд нечистой кожи буквально сводили с ума, а ведь в гермокостюме даже почесаться невозможно.

— Ветров, ты как, занят чем-то? Может, на руках?..

Неопределённое пожатие плечами — чем он может быть занят? Впрочем, собеседник жеста не заметил — темнота, на фоне иллюминатора едва различается очертание лица, повёрнутого в профиль.

Борьба на руках, или как её называли американцы, которых полно на «Гагарине», армреслинг — одно из немногих, доступных им физических упражнений, тем более ценных, что ни тренажёров, ни эспандеров или чего-то, из чего их можно соорудить, в лихтере нет. К тому же в невесомости борьба на руках превращается в достаточно сложную процедуру, требующую участия как минимум, ещё двоих кроме соревнующихся, которые будут их удерживать, не давая разлететься по салону.

— Нет, Вась, прости, неохота. Жарко, сил нет…

Монтажник понятливо кивнул (движение чёрного профиля на воне подсвеченного Солнцем иллюминатора) и отстал. Жарко сейчас всем.

Жара, вернее, избыток тепла, которое само по себе не уходит из висящей в пустоте дюралевой коробки, тепло — это ещё один из факторов, о котором они не вспомнили, когда обсуждали перспективы долгого ожидания. Пока устройства, отводящие лишнее тепло в пространство в виде излучения как-то справляются, но нагрузка на них была слишком велика, да и не были они рассчитаны на столь долгое использование. А избыточного, ненужного, тепла было много, слишком много — и работающей внутри лихтера аппаратуры, и от человеческих тел, и от безжалостного Солнца, минута за минутой, час за часом, сутки за сутками нагревающего обёрнутую к нему корму лихтера, несмотря на двухслойные защитные панели. Указатель температуры внутри лихтера давно уже не опускался нише тридцати восьми, время от времени подползая к сорока, и надежды на то, что это измениться не было никакой. Они уже давно отказались от освещения, обходясь слабым свечением приборных шкал — даже белые, неживые лампы «холодного света» выделяют какое-никакое, а тепло, каждую калорию которого приходится отводить наружу, в безвоздушное пространство — которое, как известно из школьного курса физики, есть наихудший из существующих проводников тепла.