Ника спряталась в саду, в своём тайном месте, и старалась сдержать слёзы, вспоминая разговор с яром (она никогда не называла его отцом, даже в мыслях). Яр Никай, до этого почти не обращавший внимания на существование дочери, вдруг велел привести её, окинул тяжёлым взглядом и коротко приказал:

– Через два дня отправишься с торговым обозом в Стоволье, в монастырь чистой Литории. Пусть обучат тебя чему положено. А то похожа на огородное пугало, какой яр возьмёт такую в жёны. Ступай, готовься к отъезду.

Мысли путались в голове. Стоволье, монастырь… Ника всю жизнь провела в родном Беринкроме, облазила все окрестные леса, видела устье Иликона и отроги Большой гряды, но про остальные владения только слышала от слуг. Бескрайние поля Стоволья, сочные луга Улгая, торжища Роздани и рудники Лотии – всё это казалось таким же сказочно далёким, как и золотые башни Келе-Агона. Жажда увидеть мир, страх надолго покинуть родной дом, пусть и опустевший со смертью матушки и братика, желание убежать подальше от сурового взгляда яра и пугающее слово «монастырь» – всё перемешалось в бедной маленькой голове.

Ника смотрела на старые деревья, по которым они с Илиником совсем недавно лазили, играя в разбойников. Вон на тех ветках у них было логово, где они обсуждали, как ловчее украсть пирожки с кухни. А вон там у них были качели…

И вдруг всё переменилось. Слуги испуганно шептались, служанки плакали, матушка закрылась в своих покоях… Ника всё чаще слышала страшное слово «хворь». Эта хворь представлялась ей страшной скрюченной старухой, которая бродила по замку ночами, и кого она коснётся, тот утром не проснётся. В замке стали появляться странные люди, которых звали лекарями и знахарями. Один из них сказал, что хвори поселяются в волосах, и всех в замке коротко остригли, а волосы сожгли на костре из сушёного мха под заунывное пение знахаря и его помощника. Ника тому знахарю не поверила: ну как старуха могла поселиться в её волосах? Шарпынья лопотень какая-то! Все служанки рыдали, прощаясь со своими косами. Девочка тоже всхлипывала, вспоминая, как матушка расчёсывала резным гребнем её непослушные густые волосы, как они после мытья завивались колечками, а матушка улыбалась и приговаривала: «Я колечко завиваю, Эвью-ветра призываю. Ты лети, лети по кругу, отыщи мне мила друга!» Ника была рада, когда глупого лекаря выгнали из замка.

Другой лекарь заставил всех пить ужасное снадобье из толчёных кореньев и сушёных жуков. От этого питья многих мутило и выворачивало, но лекарь говорил, что так и надо, это хворь выходит из тела. Третий лекарь сказал, что нужно непременно носить на шее луковицу, и этот был хуже всех. Нику заставляли надевать бусы из очищенных луковиц, из-за которых она всё время плакала, чихала, тёрла глаза и вообще вся чесалась.

Но никакие снадобья и заговоры не помогли. Матушка, Илиник и многие слуги умерли от этой проклятой старухи-хвори, и яр Никай прогнал всех лекарей, а двоих даже велел высечь. С тех пор в Беринкроме стало тихо, пусто и холодно. И всё равно это был её дом.

Но ослушаться яра было немыслимо, и Ника, утерев слёзы, отправилась собирать вещи.

Во время сборов выяснилось, что Нике нечего надеть в дорогу: из старых платьев она выросла, а о пошиве новых после смерти матери никто не озаботился. Яр только отмахнулся досадливо:

– Я и так даю этим чистюлям кучу сребров, пусть сами её и оденут.

Служанка Пина побоялась дальше надоедать яру такими пустяками и решила поступить по своему разумению, тем более что она-то и должна была сопровождать ярскую дочку в Стоволье. Она перетрясла сундуки и подобрала кое-что из тёплой одежды умершего Илиника: длинный дорожный плащ, дублет и штаны почти впору.

– Вот и славно, вот и умница Пина! Оно и сподручнее мальчиком-то в дороге прикинуться, а то всякое, яринка, бывает. Да и волосы у Вас как раз обрезаны после болезни. И плащик-то какой добротный, тёплый, новый совсем! Вот и будете братика любимого вспоминать, светлого сокола нашего… – Пина сделала вид, будто смахивает слезу. Она до сих пор побаивалась, что кто-то узнает, что это она стащила два отреза дорогой ткани из сундука покойной хозяйки.

Сопровождать Нику и её служанку отрядили долговязого Фома, который до этого работал на конюшне. Яр вручил ему запечатанный сундучок с письмом к настоятельнице монастыря и оплатой за год обучения. И добавил:

– Головой отвечаешь. Из-под земли достану.

И Фом не сомневался – достанет.

Через два дня ранним утром из Беринкрома отправился обоз с пушниной и мёдом, а вместе с ним покинула родное гнездо Дариника, дочь яра Никая, хозяина замка Беринкрома, владетеля Тмени.

Обоз шёл до Ухони, городка в Стоволье, где проводились осенние торги.

На перекрёстке у Драконьего Хвоста, где расходятся дороги на Тмень, Улгай и Стоволье, хозяин каравана достал заветный бурдюк с лучшей тменской настойкой и резную чашу. Налив чашу до краёв, он поднял руки к небу и воскликнул:

– Эвью Могучий, бог странников, покровитель тех, кто вечно в дороге! Не оставь нас на нашем пути. Молим тебя о хорошей погоде, добрых попутчиках и лёгкой дороге. Помоги нам, Эвью-ветер!

Он с поклоном вылил настойку в дорожную пыль, и обоз тронулся дальше.

До Ухони путешественники добрались без приключений – видимо, Эвью услышал их. Там Пина и Фом распрощались с торговцами и должны были отправиться дальше по дороге на север. Но грозный яр был далеко, а праздничный город так манил невиданными зрелищами, что путешественники решили задержаться хотя бы до вечера. Лавки с заморскими товарами, акробаты и фокусники, диковинные звери и странные люди – всё вызывало восторг и удивление, всё поражало новизной и яркостью. Они и опомниться не успели, как наступил вечер. До постоялого двора у трёх дорог, где велел им ночевать яр, нужно было ехать ещё часа три, но и лошади, и они сами уже так устали, что решили искать ночлег в городе. Фом стал расспрашивать у прохожих, и с третьей попытки они нашли гостиницу со свободными комнатами, грязную и на задворках, но выбирать уже не приходилось. На ужин им подали похлёбку и пиво. После второй кружки Фом потянулся, чтобы ослабить пояс, и уронил мешок, в котором был спрятан хозяйский сундук. Тихо звякнули монеты, но некоторые из постояльцев услышали этот звон.

После сытного ужина слуга отвёл их наверх, в самую дальнюю каморку с грубо сколоченными лежанками. Около тёплой трубы дымохода под потолком была пристроена ещё одна постель, куда и забралась Ника. Положив мешок под голову и укрывшись плащом, она быстро уснула.

Разбудили её странные звуки. Какое-то мычание, бульканье, возня, и всё это в кромешной темноте. От страха Ника не могла пошевелиться. Потом кто-то зажёг светильник и стал шарить по комнате. В мельтешении света и тени Ника увидела на полу Фома, он дёргался и издавал те самые булькающие звуки. Чужих было двое. Они, наконец, нашли сундук и склонились над ним. Один светил, другой пытался открыть. Под напором ножа что-то лязгнуло, и крышка отскочила. Один из грабителей схватил лежавший сверху свиток, и оба разом вскрикнули от радости, увидев богатую добычу.

Вдруг дверь открылась, и в комнату шагнула Пина со свечой. На секунду все замерли, а потом Пина истошно заорала, грабитель уронил светильник, подскочил к ней и ткнул в живот, а второй в ту же секунду схватил сундук с серебром, и они оба выскочили. Из упавшего светильника брызнуло горящее масло и потекло огненной змейкой к брошенному свитку. Он задымил, а потом нехотя загорелся. Змейка поползла дальше, к неподвижному телу Фома. Дыма становилось всё больше. Ника закашлялась. Это её и спасло: услышав кашель, один из слуг схватил её и вытащил на свежий воздух, пока остальные тушили пожар.

Крики и беготня привлекли внимание проезжавших мимо стражников. Быстро разобравшись, в чём дело, они бросились в погоню. Грабителей нашли неподалёку: они судорожно ползали по грязи, собирая рассыпавшиеся монеты. Завидев стражников, они бросились наутёк. Одному удалось сбежать, другого схватили и привели на место преступления. Там до сих пор все бегали и кричали. Десятник велел всем успокоиться и потребовал хозяина этой грязной дыры. Тот немедленно явился, причитая и охая, но под суровым взглядом десятника взял себя в руки и стал припоминать, что вечером его славную уютную гостиницу изволил посетить молодой яр с двумя слугами. Они не назвались, но, судя по говору и совам на плаще мальчика, это беринкромцы. Потом постояльцы разошлись спать, и хозяин, дав последние наставления слугам, тоже отправился на боковую. Разбудили его крики и запах гари.