– Маша, спасибо Вам за откровенность, – Сергей встал со своего места и подошел к окну.

Девушка судорожно вздохнула.

– Я очень рада, что мои глаза открылись. Но теперь я постоянно хочу взять чью-нибудь вещь и примерить. Вы понимаете?

После этих слов Маша, закрыв лицо руками, всё же разрыдалась.

– Не плачь, все образуется, – я взяла её за руку.

Она сквозь слезы благодарно улыбнулась.

– Вы можете меня спрашивать, всё нормально, – всхлипывая, пробормотала она.

– У кого есть вопросы к Марии? – Сергей Александрович обвёл взглядом присутствующих. И, глядя прямо на меня, спросил. – Алёна, скажите, Вы верите в историю Маши? И ещё раз напоминаю, поднимайте руку, прежде чем сказать.

Я растерялась, когда все обратили внимание на мою персону, и невнятно пробормотала:

– Я… не знаю, наверное, да.

– Теперь вы понимаете, что чувствует врач-психиатр, когда пациент открывает ему душу? Наши сеансы как раз и нацелены на наблюдение, мы должны открыться друг другу со всех сторон. Так уж устроен мозг человека: если что-то из ряда вон произошло не с вами лично, то всё, что случилось с другими, будет казаться выдумкой, не более. Но это нормально, и вы не должны обижаться друг на друга. Это нормально – не верить! Маша, Вы не должны обижаться, но Ваша история фантастична, хотя я лично знаю людей, у которых есть схожие способности. К сожалению, таким людям нелегко приходится. На сегодня мы, пожалуй, закончим. Прошу завтра всех собраться в это же время здесь.

Я шепнула Маше, чтобы она не ждала меня.

Когда все разошлись, я немного задержалась и нерешительно подошла к психиатру:

– Сергей Александрович, может, Вы мне поможете? Мне очень нужно позвонить одному человеку.

Он удивленно и настороженно посмотрел на меня.

– Я могу Вам дать свой телефон, но это против всех инструкций. Вы хотите позвонить своему э-э-э… молодому человеку?

– Да, – я вдруг почувствовала, что румянец заливает мои щёки.

– Держите, – Сергей Александрович достал телефон и протянул его мне.

Озираясь по сторонам, словно воришка, который боится быть пойманным на месте преступления, я набрала номер Вадима.

– Номер не существует или набран неправильно, – равнодушно проговорила трубка. Я, внимательно просмотрев набранные цифры, убедилась, что всё верно. Его номер я помнила так же хорошо, как и свою собственную дату рождения.

Попробовав еще несколько раз, я поняла, что всё бесполезно.

Поблагодарив молодого мозгоправа, я вышла из кабинета и побрела в свою палату. Сколько раз я обещала себе, что больше никогда не позвоню Вадиму. По всей видимости, мне нужно лечиться от этой зависимости. В груди, как раковая опухоль, снова расползалась уже ставшая привычной боль.

После ужина я снова пошла в «живой уголок».

Но там никого не оказалось, кроме Иннокентия Петровича. Старик приветливо кивнул и спросил:

– Будешь в шашки играть?

– Конечно буду! – с радостью согласилась я.

Когда мы доигрывали первую партию, я неожиданно вспомнила, как в детстве мы с отцом играли в шашки. К сожалению, я забыла его лицо, его образ был словно размыт. Но я явственно ощутила его теплые большие руки, мягкий голос. Надеюсь, что папочка ещё жив. Но почему я совсем не помню маму? Может, меня растил только отец? Нужно обязательно рассказать всё Сергею Александровичу. Возможно, ему уже удалось связаться с моими родными.

Иннокентий Петрович оказался интеллигентным, обходительным человеком и очень внимательным слушателем. Его тонкие длинные пальцы бережно обхватывали каждую шашку, словно боясь навредить.

Я рассказала, что меня тревожит.

– Мне очень плохо, я ничего не могу вспомнить, как я здесь оказалась и что со мной произошло. Я ничего не помню, и это сводит меня с ума! Я не понимаю, почему мой молодой человек не приезжает за мной. Я ничего не понимаю! – я снова почувствовала страх, к горлу подкатил ком.

Старик задумчиво смотрел на меня, как на родную. А потом словно маленькую погладил по голове. Я внезапно успокоилась, стало хорошо и уютно, совсем как в детстве.

– Иннокентий Петрович, можно нескромный вопрос?

– Спрашивай, – разрешил старик.

– Вы тут долго лежите? И, главное, по своей воле?

– Я думаю, сюда мало кто попадает по своей воле… месяца два уже кукую, а в это отделение перевели меня месяц назад. Я был первым после ремонта. В мужском, конечно, плохо было. Силой меня туда привезли, соседка моя, Нинка, расстаралась, упекла. Но в пограничном мне нравится, да и дочь с внуком приезжают. Еду привозят. Честно сказать, не хочу я назад. Там дочка только жить начала, мужичок к ней стал захаживать. А отдельного жилья у них нет. Пусть лечат. Пусть. Здесь хорошо мне. И ребята здесь хорошие.

Перед сном мне стало так плохо, как никогда. Меня всё раздражало, я не хотела никого видеть, кроме Вадима… Это была настоящая любовная ломка. Неужели он обо мне даже не вспоминает? Сейчас я бы всё отдала, лишь бы он был рядом.

Маша, понимая, что со мной происходит, не стала приставать с расспросами. Я пролежала полночи ворочаясь. Ближе к утру я всё же провалилась в короткий и беспокойный сон.

Утром, как ни странно, я проснулась в куда более хорошем настроении. По крайней мере, мне не хотелось реветь. Маша поставила передо мной чашку с горячим чаем.

– Попей, станет легче. Вижу, ты опять мучилась.

– Я должна поговорить с врачом. Ты не знаешь, он у себя будет сегодня? – я сделала глоток и чуть не обожгла нёбо.

– Не знаю, – Маша, пожала плечами.

В эту минуту меня снова пронзила острая боль. Я схватилась за голову.

– Что с тобой? – участливо спросила подруга.

– Кажется, уже проходит, – я, скривившись, продолжила. – Я не хочу здесь больше находиться! Пусть объяснит мне, на каких основаниях я должна здесь торчать!

К горлу подступала истерика, от которой мне самой было плохо, но и остановиться я не могла. Я устала от того, что ничего не помню, от неопределенности, от самой этой больницы, первые воспоминания о которой больше походили на отвратительный фильм ужасов, а не на реальную жизнь.

– Я выйду и разыщу Вадима! Мне нужно поставить точку в наших отношениях.

Не успела я произнести последнюю фразу, как дверь в палату открылась, и мы увидели Сергея Александровича. Как оказалось, он каждый день делал обход.

– На ловца и зверь бежит, – усмехнулась Маша. – Извините, я пока схожу в туалет, – Маша поспешно оставила нас.

– Доброе утро! Как Вы себя чувствуете? – он поставил стул возле моей кровати. – Лежите, отдыхайте, я на минутку. Пришёл посмотреть на Ваше самочувствие. Как у Вас со сном?

– Плохо, – я всё же села и, накрыв ноги покрывалом, сделала глоток чая.

– Что случилось? – он участливо посмотрел на меня.

– Я практически не сплю, даже ваши таблетки не помогают. И боли головные иногда…

Врач задумался, а потом, достав блокнот, что-то записал.

– Постепенно всё наладится. Будем надеяться, наркотической зависимости у Вас нет. А по поводу бессонницы – мы попробуем поменять препарат; возможно, тот, который мы прописали, Вам просто не подошёл. И вообще, после сильных стрессов и переживаний очень часто у людей бывают различные нарушения сна. Это нормально. Всё лечится покоем и отсутствием раздражающих факторов.

– Послушайте, я хочу покинуть вашу больницу. Немедленно. Мне здесь плохо. И я ничего не могу вспомнить. Хотя нет, я вспомнила папу! Где он сейчас? Почему ко мне никто не приходит?

Истерика, чуть отступившая с приходом врача, вновь набрала обороты.

– К сожалению, это невозможно. Алёна, прошу, успокойтесь и возьмите себя в руки. Вам совершенно точно необходимо лечение. У Вас была попытка суицида и употребление наркотиков.

Я почувствовала, что мне не хватает воздуха.

– Ваш диагноз ещё не полностью подтверждён, я не могу понять природу вашей амнезии. Не исключаю, что она случилась на фоне приёма наркотических средств. Тем более у Вас была попытка суицида. Мы просто обязаны Вас понаблюдать. И еще, Алёна, я не хотел Вам говорить, но посещений не будет.