В этой интерпретации Москве следовало бы, вероятно, оспорить у Нидерландов право пионера и первооткрыва­теля на тернистом пути европейского прогресса. Я не го­ворю уже о том, что если триумфальная победа мелкого вассалитета и впрямь воплощала поступь прогресса, то именно Восточная Европа и в первую очередь Россия должны были получить решающее преимущество над странами Запада, не допустившими у себя такого прогрес­сивного процесса. Запад обречен был отстать в историче­ском соревновании, а лидером мирового прогресса пред­стояло стать Москве Грозного.

Непонятно лишь одно: как быть с последующими че­тырьмя столетиями русской истории. Как объяснить, что всех этих чудес, обещанных замечательным аграрным пе­реворотом, почему-то не произошло? Более того, произо­шло как раз обратное: Россия была отброшена «во тьму небытия», а прогрессивный помещик оказался вдруг орга­низатором феодального рабства. Согласитесь, что-то здесь у Покровского не вытанцовывается.

Позднейшие его коллеги исходили, как мы знаем, из из­вестного постулата, что они сначала марксисты, а потом уже ученые. Покровский был сначала ученым, а потом марксистом. Видимо, «буржуазная» закваска все еще дава­ла о себе знать (он ведь был учеником Ключевского). Во всяком случае, он даже не попытался отвлечь внимание читателя от этой странной метаморфозы помещика, повер­гавшей в прах всю его концепцию, как делали на наших гла­зах в аналогичной ситуации, например, А.Н. Сахаров или В.В. Кожинов. Метаморфоза навсегда осталась для По­кровского загадочной и необъяснимой. «Его [помещика] победа, — растерянно признавался он, — должна была бы обозначить крупный хозяйственный успех — окончатель­ное торжество «денежной» системы над «натуральной». На деле мы видим совсем иное. Натуральные повинности, кристаллизовавшиеся в сложное целое, известное нам под именем крепостного права, снова появляются в центре сце­ны и держатся на этот раз цепко и надолго... Во имя эконо­мического прогресса раздавив феодального вотчинника, помещик очень быстро сам становится экономически от­сталым типом: вот каким парадоксом заканчивается исто­рия русского народного хозяйства эпохи Грозного»²¹.

Конечно, и этот невероятный парадокс не заставил По­кровского усомниться в марксистском понимании исто­рии. Усомнился он в себе, усомнился в возможностях тог­дашней науки, возложив свои надежды на то, что его «по­следователи в деле применения материалистического метода к данным русского прошлого будут счастливее»²². Таково было завещание патриарха советской историчес­кой науки. Таков был генеральный вопрос, поставленный им перед последователями более полувека назад.

Последователи, впрочем, первым делом бестрепетно пожертвовали учителем. Но ведь это, согласитесь, никак еще не объясняло самого парадокса Покровского.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ СМЫСЛ «КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ»

Мы были бы с вами, читатель, очень наивными людьми, если б вообразили, что после того, как концепция Плато­нова оказалась «сплошным недоразумением», а Покров­ский сам признался в своем бессилии, экономическая апо­логия опричнины рухнула — и с нею пал очередной басти­он адвокатов Грозного. Ведь знаем мы уже из опыта, что столь мощные культурно-идеологические фортеции в со­стоянии вынести любой штурм фактов, здравого смысла и логики. Что на месте одного павшего бастиона словно из-под земли вырастает новый, и конца им не видно, и ста­вить себе поэтому задачу полного их сокрушения мог бы, наверное, лишь рыцарь печального образа.

Вот доказательство: на обломках «недоразумения» и «парадокса» сложилась — и благополучно функциони­ровала на протяжении десятилетий — так называемая аг­рарная школа советских историков. Более того, в Иваниане XX века она господствовала. По авторитетному свидетель­ству Н.Е. Носова, «именно такая точка зрения проводится в трудах Б.Д. Грекова, И.И. Полосина, И.И. Смирнова, А.А. Зимина, Р.Г. Скрынникова, Ю.Г. Алексеева и до сего времени является, пожалуй, наиболее распространен­ной»²³. Это написано в 1970 году, и перечислены здесь поч­ти все светила советской историографии.

Между тем очень просто доказать — основываясь на исследованиях и выводах самих советских историков (ра­зумеется, тех, кто не причислял себя к аграрной шко­ле), — что парадокс Покровского ничуть не меньше, чем концепция Платонова, основан на элементарном недора­зумении. Крупное землевладение в средневековой России вовсе не было адекватно крупному хозяйству. Как раз на­против, было оно лишь организационной формой, лишь защитной оболочкой, внутри которой происходил дейст­вительно прогрессивный, единственно прогрессивный процесс крестьянской дифференциации. Здесь, как гово­рит Носов, «развитие идет уже по новому, буржуазному, а не феодальному пути. Имеем в виду социальную диффе­ренциацию деревни, скупку земель богатеями, складыва­ние крестьянских торговых и промышленных капиталов. Но именно этот процесс и был резко заторможен, а потом и вообще приостановлен на поместных землях»²⁴.

Точно так же описывает эту метаморфозу вотчинного хозяйства в поместное академик С.Д. Сказкин: «...бар­ская запашка превращается в крупное, чисто предприни­мательское хозяйство. В связи с этим изменяется и значе­ние крестьянского хозяйства. [Оно] становится источни­ком даровой рабочей силы, а для самого крестьянина его надел и его хозяйство становятся, по выражению В.И. Ле­нина, "натуральной заработной платой"»²⁵.

Надо быть уж очень ленивым и нелюбопытным, чтоб не спросить, что же на самом деле описывали Сказкин и Но­сов. Экономические результаты «Ивановой опричнины» в XVI веке или сталинской коллективизации в веке XX. Разве не состоял действительный смысл коллективизации в том самом «изменении значения крестьянского хозяйст­ва», о котором говорил Сказкин? В том самом превраще­нии приусадебного участка, оставленного крестьянину, в его «натуральную заработную плату», о котором гово­рил Ленин? В том самом превращении труда крестьянина в даровую рабочую силу для обработки «барской запаш­ки» новых помещиков? Разве экономический смысл обе­их опричнин состоял не в разгроме и ограблении «лутчих людей» русской деревни (в сталинские времена это назы­валось раскулачиванием), о котором говорит Носов?

Совпадение, согласитесь, поразительное. И ни сном ни духом не повинны в нем Носов или Сказкин. Виновата ис­тория. Виновата новая опричнина, результат которой за­кономерно повторил результат опричнины старой: сель­ское хозяйство страны было разрушено. Если так, то о ка­ком «экономическом прогрессе» может идти речь? Опричнина предстает перед нами — одинаково и в XVI и в XX веке как чудовищное воплощение средневековой реакции — в экономическом смысле ничуть не менее, чем в политическом. И в этом действительный ответ на пара­докс Покровского. Ответ самой истории.

НОВАЯ ОПРИЧНИНА

В 1930-е так называемая школа Покровского рухнула. Формально обвинили ее в вульгарном экономизме. И сажа­ли ведь за это. Обвинительные статьи формулировались, конечно, иначе, но сроки-то давались именно за «вульгар­ный экономизм»! Действительная причина была, разумеет­ся, в другом. Слишком уж назойливо эксплуатировали по­следователи Покровского призрак революции, находя его, как мы видели, даже в опричнине. Между тем в 1930-е со­зревало в России новое самодержавие. И оно жаждало ста­билизации. Свою революцию оно уже совершило и новых ему отнюдь не было нужно. Соответственно потребовалась историография, которая соединяла бы его со старым, по­рушенным в 1917-м самодержавием, а не отделяла от него. Для этого готово оно было идти на жертвы, готово было да­же предпочесть старых профессоров новым революционе­рам. Происходило непредвиденное и невероятное. Р.Ю. Виппер, например, который впервые опубликовал свою книгу об Иване Грозном в 1922 году, когда марксиз­мом от него и не пахло, мог 20 лет спустя с гордостью напи­сать в предисловии ко второму ее изданию: «Я радуюсь то­му, что основные положения моей первой работы остались непоколебленными и, как мне кажется, получили, благода­ря исследованиям высокоавторитетных ученых двух по­следних десятилетий, новое подтверждение»²⁶. Виппер тор­жествовал по праву: марксисты пришли к нему, а не он к марксистам. И опять, как Кавелин в 1840-е и Платонов в 1920-е, выдвигал он стандартный и неотразимый аргу­мент — «исследования двух последних десятилетий».