Литмир - Электронная Библиотека

Здесь бой закипал, страшный, яростный. Здесь дело нужно было делать, а не только крест целовать. Как мож­но было спасти страну от неотвратимо наступающего са­модержавия? И можно ли было в тот поздний час сделать это вообще? Кто знает? Но если и было это возможно, то требовало чего-то гораздо большего, нежели манифе­сты. Немедленный созыв Земского Собора; восстановле­ние земского самоуправления и призыв в Москву всего, что уцелело после опричнины от нестяжательского духо­венства и «лутчих людей» крестьянства и городов; торже­ственное восстановление Юрьева дня; организация и во­оружение той самой коалиции реформы, что уходила кор­нями в благополучные, либеральные, доопричные годы. Это, может, и помогло бы предотвратить трагедию. Или, по крайней мере, дать достойный бой наступающему са­модержавию.

Но для этого понадобился бы лидер масштаба Ивана III, понадобилась бы четкая программа европейской перест­ройки страны. Вот тогда манифест царя Василия мог бы сработать — как отправная точка ренессанса русского аб­солютизма, как начало реальной борьбы за его восста­новление. Но ничего ведь похожего и в голову не пришло новому царю. И потому был он обречен остаться проход­ной, а вовсе не эпохальной фигурой в политической исто­рии. Кем-то вроде полузабытых уже сейчас мастеров ана­логичных манифестов, как Александр Керенский в России или Шахпур Бахтияр в Иране.

По каковой причине, и к глубокому нашему сожалению, суждено было подкрестной записи Шуйского остаться в истории лишь свидетельством очередной агонии евро­пейской традиции России.

Очевидная неспособность государственного мифа объ­яснить пусть и простые, но жизненно важные конфликты прошлого означала конец его диктатуры в русской исто­риографии. А с нею тихо умерла и вторая эпоха Иваниа­ны, которая этой диктатурой, собственно, и держалась.

Глава 10 ПОСЛЕДНЯЯ КОРОНАЦИЯ?

Наблюдателю, который на грани веков, где-нибудь око­ло 1900-го решился бы предсказать дальнейшее движе­ние Иванианы, пришлось бы, я думаю, констатировать, что политической (не говоря уже о моральной) репутации Грозного царя нанесен смертельный удар. При всей спор­ности позиции Ключевского его приговор опричнине вы­глядел, казалось, окончательным. Отныне она должна была восприниматься лишь как символ политической ир­рациональности, как нервная судорога страны, впавшей в жестокий приступ самоистребления. Какие бы новые факты ни были открыты историками XX века и к каким бы новым заключениям они ни пришли, одно должно было остаться бесспорным: Иван Грозный и его опричнина реа­билитации не подлежат. И стало быть, еще один «историо­графический кошмар» исключается. Ни новых Татище­вых, ни новых Кавелиных больше не будет.

Чванливая бравада Ломоносова, сентиментальное не­годование Карамзина и холопские восторги Горского рав­но должны были казаться теперь порождением темной, архаической, чтоб не сказать мифологической, эры Ива­нианы. И мифы медленно отступали перед беспощадным светом разума. Отступали, казалось, навсегда. Историки осознали, что в Иваниане переступлен какой-то порог, за которым нет возврата к допотопным эмоциям и «госу­дарственным» символам. Едва ли может быть сомнение, что авторитет, логика и спокойная мудрость Ключевского сыграли в этом повороте решающую роль.

В конечном счете сводилось все к тому, что драма ухо­дит из Иванианы и превращается она в более или менее бесстрастное и академически респектабельное занятие архивистов и профессоров, бесконечно далекое от любо­пытства профанов и политических бурь. Из центра фило­софских схваток, из способа самоосознания общества она возвращается в материнское лоно историографии — таков, вероятно, был бы прогноз объективного наблюда­теля в точке пересечения двух столетий.

Исходя из положения дел в тогдашней Иваниане, он был бы совершенно прав. Исходя из положения дел в тог­дашней России, ошибся бы он непростительно. Ибо глав­ная драма была как раз впереди: третий «историографи­ческий кошмар» поджидал Иваниану за новым поворотом в судьбе страны. Из полу-Европы она снова возвращалась в Евразию. И масштабам этого цивилизационного обвала суждено было превзойти все, что в ней со времен оприч­нины происходило.

Я говорю сейчас не о бесстыдных гимнах «повелителю народов» и «великому государственному деятелю», кото­рые предстояло услышать следующему поколению рус­ских читателей Иванианы от следующего поколения рус­ских историков (тех самых, заметим в скобках, гимнах, что приведут в отчаяние Веселовского). И не о том, что снова будет рационализирована иррациональность тер­рора и оправдано неоправдываемое. Как все это произо­шло, мы еще увидим.

А пока, чтоб дать читателю возможность представить себе масштабы грядущей реабилитации первого русского самодержца, сошлюсь лишь на один факт. Никогда, даже во время обоих предшествовавших «историографических кошмаров», не позволил себе ни один русский историк от­крыто оправдать вместе с опричниной величайшее зло, принесенное ею России, — порабощение соотечественни­ков, крепостное право. Крепостничество гирей висело на ногах адвокатов Грозного. Его откровенная реакцион­ность бросала мрачную тень на светлые ризы «прогрессив­ной опричнины». И вот в 1940-е само крепостное право объявлено было прогрессивным. Так и скажет И.И. По­лосин: «Усиление крепостничества тогда, в XVI веке, озна­чало усиленное и ускоренное развитие производительных сил страны... Крепостничество было естественной стихий­ной необходимостью, морально омерзительной, но эконо­мически неизбежной»1.

Как видим, политика и драма никуда из Иванианы не ушли. На самом деле вступала она в самую трагическую свою эпоху. Случилось это, конечно, не вдруг. И замеча­тельно интересно посмотреть, как готовилась эта новая, можно сказать, коронация Грозного.

«АГРАРНЫЙ ПЕРЕВОРОТ»

Государственная школа тихо умирала в начале века. Не­смотря на фундаментальные труды П.Н. Милюкова и Г.В. Плеханова, ее триумфы были уже позади. Знамени­тые схемы, когда-то властвовавшие в историографии, будь то «борьба государства с родовым строем» или «борьба со степью», вызывали теперь у профессионалов лишь сни­сходительную усмешку. Подобно новым монголам, вторг­шимся в цивилизованную, но вырождающуюся страну, ор­ды специалистов, исповедовавших классовую борьбу и экономическое объяснение истории, одну за другой раз­рушали крепости государственной школы, с варварской дерзостью ниспровергая ее обветшавшие мифы.

Если первый властитель дум русской историографии XX века Сергей Федорович Платонов и признавал с изде­вательской академической вежливостью, что «научный метод историко-юридической [государственной] школы оказал могучее влияние на развитие науки русской исто­рии», то имел он в виду лишь «количественный и качест­венный рост» трудов русских историков2. О «гиперболах» основателя школы Кавелина говорил он с тем же презре­нием к архаическому дилетантизму, с каким Кавелин го­ворил в свое время о метафорах Карамзина. Другой влас­титель дум Михаил Николаевич Покровский не был даже вежлив: он откровенно потешался над старыми мифами.

Его едкие насмешки заслуживают воспроизведения. В писаниях историков государственной школы, говорит он, «развертывается грандиозная картина, как «борьба со степью» создала, выковала русское государство. Степня­ки, как хищные звери, нападали на Русь; чтоб спастись от этих набегов, все государство было построено по-военно­му: половина, служилые люди (помещики) должны были жить в постоянной готовности для боя; другая половина, тяглые люди (купцы, ремесленники и крестьяне) должна была содержать первую... Так государство во имя общего интереса закрепостило себе общество; только когда борь­ба со степью кончилась победой русского государства, на­чалось раскрепощение: сначала в XVIII веке была снята по­винность с дворян, потом в XIX пало крепостное право и для крестьян... В этой грандиозной картине имеется один недостаток: она совершенно не соответствует действи­тельности. Наибольшее напряжение борьбы со степью приходится на XI—XIII века... но как раз тогда не образова­лось единого государства и никакого закрепощения не бы­ло... А в XVI—XVIII вв., когда возникли и Московское госу­дарство и крепостное право, татары уже настолько осла­бели, что и мечтать не могли о завоевании Руси»3.

94
{"b":"835152","o":1}