И что же? Стало людям жить лучше в этой изоляции, чем в петровской России? Родился в ней новый Пушкин? Расцвела ее культура? «Архипелаг ГУ/lar» Солженицына навсегда останется одним из самых замечательных свиде­тельств того, что именно расцвело в России, изолирован­ной от Европы.

Тем не менее даже такое очевидное банкротство раз­гадки, предложенной славянофилами, ни на минуту не предостерегло того же Солженицына от славянофильско­го метода объяснения нашей трагедии в XX веке. Разве что на место Петра как верховного агента Запада подставил он Ленина и соответственно объявил золотым веком эпоху доленинскую (даже не заметив убийственной иронии в том, что превозносил он ту самую петровскую Россию, которую прокляли славянофилы). Ирония иронией, одна­ко, но метод-то и впрямь прежний, славянофильский. Вот он в двух словах: период, предшествующий современному (в одном случае допетровский, в другом доленинский), ме­ханически объявляется золотым веком и виновником ката­строфы неизбежно оказывается некий верховный зло­дей — орудие враждебного Запада. Вот и вся разгадка.

Согласитесь, что это XVIII век, своего рода попытка при­менить механическую методологию к сложнейшим реали­ям эйнштейновской вселенной. За постулат здесь прини­мается именно то, что требуется доказать. А именно что Россия — чужая Европе, что открытость Европе способна лишь обесплодить русскую культуру, исказить, убить ее. Между тем одного взгляда на русскую историю, взятую как целое, достаточно, чтобы увидеть, что постулат этот не только недоказуем, но дело в действительности обсто­ит прямо противоположным образом.

Вот смотрите. Уже первая европейская эпоха России, связанная с именем Ивана III, породила, как мы видели, блестящую плеяду нестяжательской интеллигенции, того же Нила Сорского или Максима Грека, или Вассиана Пат­рикеева и старца Артемия. Вторая, связанная с именем Петра, создала в России великую европейскую культуру. И совершенно при этом несущественно, что мы думаем о Петре. Несущественно даже, что он сам, если верить Ос- терману, относился к Европе чисто потребительски, дес­кать, нужна она нам лишь на несколько десятилетий, а по­том мы повернемся к ней задом.

Важно другое. Важно, что эти предполагаемые несколь­ко десятилетий затянулись в России на восемь поколений. Важно, что уже столетие спустя после Петра ответила она «на императорский приказ образоваться громадным явле­нием Пушкина». Важно, что еще столетие спустя, когда имя Герцена, которому принадлежит эта знаменитая фраза, бы­ло еще в Москве по цензурным причинам непроизносимо, полностью принял его точку зрения и сам декан русских ис­ториков — и беспощадный критик Петра — Василий Оси­пович Ключевский, повторив его в своей пушкинской речи 1899 года: «Один русский писатель недавнего прошлого хорошо сказал, что Петр своей реформой сделал вызов России, ее гению, и Россия ответила ему».

Короче, важно, что открытие России «вихрю с Запада» неизменно приносило ее культуре болдинскую осень, тог­да как изоляция от Европы, связанная ли с именем Гроз­ного царя или Сталина, столь же неизменно оставляла по­сле себя одни обломки. В этой открытости, по свидетель­ству истории, секрет плодоношения русской культуры.

Другое дело, что «окна в Европу», открытого Петром, оказалось недостаточно для действительного возвраще­ния в нее России. Требовалось нечто большее. Требова­лось на самом деле сломать стену, отделяющую ее от России. Такие гигантские цивилизационные метаморфозы сами по себе не происходят. Тут нужна громадная целеус­тремленная работа, новая Великая Реформа, если хотите, равная по масштабу той, которую топором пытался осуще­ствить Петр, но выполненная с ювелирным мастерством Иваном III.

Само собою разумеется, что нельзя вернуться в Европу после стольких столетий блуждания по самодержавной пустыне, просто провозгласив ее в один прекрасный день «нашим общим домом», как наивно полагал М.С. Горба­чев. И тем более объявив ее зловредным очагом восточно­го деспотизма, как А.Н. Сахаров. Или в очередной раз изобличив «общую цивилизационную тупиковость запад­ного пути», как В.В. Ильин. Именно поэтому главное, что сказал я в статье, так рассердившей интернетовского кри­тика, заключалось в том, что возвращение России в Евро­пу требует стратегии — глубоко и тщательно продуман­ной. И долговременной. Ибо в отличие от Горбачева не следует себя обманывать: путь не будет ни легким, ни быстрым.

Смысл этой стратегии, само собою, в том, чтоб создать в обеих заинтересованных сторонах сильную политичес­кую базу реинтеграции России в Европу. У стратегии много лиц — политическое, правовое, экономическое, оборонное, демографическое, какое угодно. Но ведь и историческое тоже. Может быть, историческое даже в первую очередь. Во всяком случае, если речь идет о возвращении в Европу. Ибо до тех пор, покуда обе сто­роны руководятся вековыми предрассудками и стереоти­пами (настаивая, например, на «ордынском» происхожде­нии России или поверив, что единственными лидерами, каких знала она в своей истории, были самодержцы), бу­дем мы лишь расширять пропасть между ней и Европой. А проблема ведь в том, чтобы перебросить через нее мост, покуда это еще возможно. Другими словами, в том, чтоб расчистить почву от мифов. А как такое без истории сделаешь? Вот и пытаюсь я в этой книге возвести свою, историческую, часть этого моста.

КОНЕЦ СТАРОЙ МОДЕЛИ

Одной из главных задач теоретических глав было раз­рушить общепринятую биполярную модель политической вселенной. Иначе говоря, тот центральный миф, из кото­рого с неизбежностью проистекала вся гигантская мифо­творческая толща, как тина облепившая наш предмет (и продолжающая, как мы только что видели, его облеп­лять). Не мне судить, удалось ли это предприятие.

Мы видели, однако, достаточно отчетливо, как мета­лось самодержавие между обоими полюсами этой моде­ли, уподобляясь, подобно хамелеону, то одному, то дру­гому, но никогда с ними не отождествляясь. Его двойст­венный, пульсирующий, неопределенный ритм просто не улавливался традиционной парадигмой. Каждому, кто хоть краем уха слышал об основополагающей по этому предмету книге Томаса Куна «Структура научных револю­ций», понятно, что это означает³. Только рождение новой парадигмы (по Куну), «новой национальной схемы» (по Федотову) сделало бы очевидным, что самодержавная го­сударственность явила нам новый, третий, если хотите, полюс политической вселенной, которой, по «старому ка­нону» положено было иметь не больше двух.

И добро бы ограничивалось дело одной Россией. А то ведь непонятно и то, к какому, собственно, из двух полю­сов следует отнести, скажем, Германию или Италию Ново­го времени. Эти-то на протяжении столетий неспособны оказались создать какое бы то ни было централизованное государство, будь то абсолютистское или деспотическое. Разумеется, в XX веке обе расплатились за такую анома­лию тоталитарной суперцентрализацией (а Германии так и вовсе пришлось, как мы знаем, пережить три подряд ци- вилизационных катаклизма). Но дает ли это нам право от­нести германскую или итальянскую государственность, основанную на такой скачкообразной, если можно так вы­разиться, истории, к какому бы то ни было из полюсов традиционнной модели? Поскольку ясно, что нет, то ведь в одной Европе набирается уже, считая Россию, четыре полюса.

Но не ограничивается ведь дело и Европой. Как быть, например, с Японией? Она тоже ведь аномалия — азиат­ская страна, прожившая по меньшей мере 80 процентов своего исторического времени с обычной, казалось бы, военно-имперской государственностью и вдобавок еще в изоляции. Если на то пошло, вот уж кто имел бы право жаловаться на свое «историческое одиночество». Но вме­сто жалоб предпочла Япония почему-то войти в Большую Семерку, т. е. стать одним из лидеров «тупикового», по мнению неоевразийцев, западного мира. Так что же, еще один, пятый перед нами полюс? Да нет, конечно. Про­сто оказывается, что парадигма, описывавшая политичес­кую вселенную с помощью биполярной модели, безна­дежно устарела. Она не более чем реликт мира, ушедше­го в прошлое.