И если, несмотря на это, российская политическая сис­тема, в отличие от своих предполагаемых эллинистичес­ких или восточнодеспотических прародителей, все-таки развивалась (не может Пайпс как профессиональный ис­торик России отрицать очевидное), то объясняется это... чем бы вы думали, читатель? «Из всех режимов эллинис­тического и восточно-деспотического типа Россия была ближе всех к Западной Европе»⁵³. Нет, это уже не Виттфо­гель и не Тойнби. Это Пайпс. Неприкосновенный, так ска­зать, запас — на случай, когда не работают теоретические аргументы, — у всех у них в загашнике один и тот же. В последнем счете теория у этих авторов неизменно капи­тулирует перед географией. Перефразируя известное вы­ражение маркиза де Кюстина, можно сказать, что «патри­мониальное государство» Ричарда Пайпса есть деспо­тизм, умеряемый географией.

Как все дороги вели когда-то в Рим, все западные тео­ретические интерпретации русской истории, которые мы рассмотрели, неотвратимо ведут к деспотизму. И стало быть, к той самой биполярной модели, которая, как мог убедиться читатель, делает объяснение русского истори­ческого процесса невозможным.

Глава 7

ЯЗЫК, НА КОТОРОМ МЫ СПОРИМ

С чем же остались мы после всех наших скрупулезных расследований советской и западной историографии? По­хоже, с тем, с чего начинали. Как не знали мы, почему именно российская государственность оказалась предме­том столь яростного и противоречивого мифотворчества, почему, говоря словами американского историка Сирила Блэка, «ни одно общество в современной истории не бы­ло объектом столь конфликтующих между собою посту­латов и интерпретаций, как Россия»¹, так и не знаем. Как были для нас проблематичны природа и происхождение ее государственности, так и остались. Проще говоря, по- прежнему нет у нас авторитетного, подтвержденного ис­ториографией ответа — откуда Россия. А это ведь очень даже практический вопрос, очень жгучий, чтоб не упо­треблять затрепанное слово «судьбоносный». Ибо, не зная, к какой семье народов принадлежит Россия, откуда она, можем ли мы быть уверены в том — куда она?

В Европу ли предстоит ей, подобно блудной дочери, вернуться, как вернулась после векового блуждания по имперской пустыне Германия? Или отвернуться от Евро­пы, настаивая на своей чужеродной наследственности — будь то византийской или «чингисханской», как хором уверяли нас западные теоретики вместе с их доморощен­ными евразийскими коллегами? Вот же в чем на самом де­ле вопрос.

Ортодоксальные советские историки отчаянно, как мы видели, пытались доказать, что ничем по сути не отлича­лось русское самодержавие от европейского абсолютиз­ма. Западная историография отвергла их аргументы с по­рога. Отчасти, конечно, из-за марксистских претензий на последнюю истину. Но главным образом потому, что они так никогда толком, как мы видели, и не определили, что есть самодержавие и что абсолютизм. Западные их оппо­ненты, с другой стороны, столь же твердокаменны в сво­ем убеждении, что Россия принадлежит к деспотическому семейству. Но при этом не смогли договориться между со­бой, что, собственно, имеют они в виду под деспотизмом.

Короче, сколько-нибудь конструктивный спор оказался невозможным. У спорщиков просто не было общего язы­ка. Вместо него было то, что я называю дефиниционным хаосом. Ну что, в самом деле, получилось бы, если б уче­ные спорили, допустим, о прародителях человека, причем один имел в виду обезьян, а другой Адама и Еву? Срам да и только...

А мы, читатели, зажатые между этими непримиримыми полюсами, оказались перед той же старой и не имеющей решения дилеммой. Или — или, говорят нам, выбирайте между черным и белым, между деспотизмом и абсолютиз­мом — и третьего не дано.

«МИРОСИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ»

Это все, конечно, об историках традиционных. Помо­жет ли нам, однако, ультрасовременная «цивилизацион- ная» теория, затем, казалось бы, и придуманная, чтобы «снять», говоря гегелевским языком, это непримиримое противоречие? Посмотрим. Вот концепция признанного лидера «миросистемной» (или «макроисторической») школы Иммануила Валлерстайна. Термины, которыми он оперирует, нисколько не похожи на те, что мы слышали от традиционных историков (и, отдадим ему должное, упо­треблять их удобнее). Во всяком случае, ни деспотизма вам тут, ни абсолютизма, не говоря уже о такой экзотике, как «патримониальное государство» или «евразийство».

Вкратце суть дела сводится к следующему. На протяже­нии всего начального периода человеческой истории — времени «мир-империй» на языке Валлерстайна — от 8000 года до н. э. до 1500 года нашей — никакой, собст­венно, истории не было. Во всяком случае, в смысле поли­тической динамики, движения и социальных трансформа­ций, в каком мы сегодня это слово понимаем. Вместо ис­тории был лишь грандиозный провал во времени, на девять с половиной тысяч лет затянувшаяся стагнация, черная дыра, бессмысленное топтание на месте, состояв­шее из «процесса расширения и сокращения, которые, похоже, являются их [«мир-империй»] судьбой»².

Конечно, и в это время появлялись на земле островки динамического развития, Валлерстайн называет их «мир- экономики». Описывает он их, правда, довольно расплыв­чато: «...Обширные неравные цепи из объединенных структур производства, рассеченные многочисленными политическими структурами»³. Как бы то ни было, все эти девять с половиной тысяч лет оказывались они по разным причинам «слабой формой» и «никогда долго не жили... они либо распадались, либо поглощались мир-империя­ми, либо трансформировались в нее (через внутреннюю экспансию какой-либо одной политической единицы)»⁴.

Так и продолжалось примерно до 1500 года, когда вдруг «одна такая мир-экономика сумела избежать этой судьбы. По причинам, которые требуют объяснения, со­временная миросистема родилась из консолидации миро­вой экономики. Вследствие этого у нее было время до­стичь своего полного развития в качестве капиталистичес­кой системы»⁵. То есть, говоря общепонятным языком, началась история. Течение времени обрело вдруг смысл, который еще полтора столетия назад сформулировал Ге­гель (разумеется, «миросистемный анализ» никаких таких выводов из изложенной выше теории не делает. По причи­не политической корректности гегелевские термины, как «прогресс в осознании свободы», для него табу, хотя именно они здесь вроде бы логически следуют).

Как видим, масштабы исследования и дефиниции, не­ясность которых преследовала традиционных историков, изменились здесь до неузнаваемости. Но помогает ли нам это выскользнуть из старой биполярной ловушки? Посмотрим, что имеет в виду Валлерстайн под «мир-им­периями». Оказывается, что в них «основной логикой си­стемы является взимание дани с непосредственных про­изводителей (главным образом сельских...), которая передается вверх к центру и перераспределяется через тонкую, но важнейшую сеть чиновников»⁶. Вам это ниче­го не напоминает, читатель? Для меня тут почти букваль­ное описание виттфогелевского «агродеспотизма». Здесь и дань, которая взимается с непосредственных произво­дителей, и монополия государства на национальный до­ход страны, и «агроменеджериальная элита», поработив­шая общество.

Добавим к этому, что Валлерстайн употребляет слово «история» в применении к периоду мир-империй в кавыч­ках⁷, и увидим, что автор практически во всем соглашает­ся с Виттфогелем (и, заметим в скобках, с Марксом). Только Маркс называл это «азиатским способом произ­водства», а Виттфогель заключил из этого, что большая часть истории человечества приходится на эру хронически застойной антицивилизации. Так или иначе перед нами не­ожиданно возникает, пусть в маске «мир-империй», один из полюсов все той же биполярной модели. Тот самый, к которому классики западной историографии на наших глазах настойчиво пытались причислить Россию.

Мало того, разве не Европу имеет в виду Валлерстайн, когда говорит о динамичной «мир-экономике», стреми­тельно вдруг прорвавшей около 1500 года тысячелетний деспотический застой? Конечно, Европу. И хотя упомина­ет он, что прорыв этот случился «по причинам, которые требуют объяснения», мы очень скоро увидим, что про­изошел он именно по причине утверждения абсолютизма. Но если так, то с чем же, собственно, оставляет нас ульт­расовременный «миросистемный анализ»? Да, термины иные, тем более что европейский абсолютизм здесь тоже выступает в маске «мир-экономики». Но ведь сути-то дела весь этот маскарад не меняет нисколько. Все та же перед нами старая-престарая традиционная биполярная модель. И место России между ее непримиримыми полюсами так же темно, как и раньше.