Инициатором, однако, был известный советский исто­рик А.Я. Аврех. И начал он ее, естественно, с реинтерпре- тации высказываний Ленина об абсолютизме. Возьмись Аврех за дело по-настоящему, такой зачин несомненно вызвал бы бурю. Хотя бы потому, что Владимир Ильич се­бе явно противоречил. В том же докладе Черепнина, на­пример, на одной странице фигурируют две ленинские ци­таты, с порога отрицающие друг друга. Первая утвержда­ет, что «самодержавие (абсолютизм, неограниченная власть) есть такая форма правления, при которой верхов­ная власть принадлежит всецело и нераздельно (неогра­ниченно) царю». Вторая опровергает: «Русское самодер­жавие XVI века с боярской думой и боярской аристокра­тией не похоже на самодержавие XVIII века...»

Спрашивается, если самодержавие есть власть неогра­ниченная, то могла ли она в то же время быть ограничен­ной (боярской думой и боярской аристократией)? В том, что они были именно ограничением самодержавия, со­мнений ведь нет. Сошлюсь хоть на авторитетное суждение В.О. Ключевского, единственного русского историка, спе­циально изучавшего структуру, функции и динамику бояр­ской думы. «Признавали, — пишет он, — что состав ее не вполне зависит от усмотрения государя, а должен сообра­зовываться с боярской иерархией, что эта дума есть по­стоянно действующее учреждение... словом, что это не го­сударев только, но и государственный совет»¹⁶. С другой стороны, мог бы я сослаться на академика Е.В. Тарле, ка­тегорически утверждавшего, что «абсолютизм ограничен­ный есть логический и фактический абсурд»¹⁷.

Но останусь в рамках дискуссии и сошлюсь лишь на формулу одного из ее участников, Н.И. Павленко, глася­щую, что «история становления абсолютизма есть исто­рия освобождения самодержавия от боярской думы»¹⁸. Короче, руководясь противоречащими друг другу выска­зываниями классика № 3 мы неминуемо приходим к свое­го рода дефиниционному хаосу, где неограниченная власть оказывается ограниченной и вообще все кошки се­ры. В частности, «абсолютизм», «деспотизм», «самодер­жавие» употребляются через запятую, как синонимы, без­надежно запутывая вопрос о реальных формах организа­ции монархической власти. И что еще хуже, напрочь отрезая какую бы то ни было возможность вычленить из общей массы неограниченных монархий тот самый абсо­лютизм, которому и посвящена была дискуссия.

По такому пути, уличавшему классика в противоречии самому себе, Аврех, ясное дело, пойти не мог: там подсте­регала его ересь, ревизионизм. Поэтому сосредоточился он на почтительной реинтерпретации той из ленинских ци­тат, которая была в те годы общеупотребительной. «Во втором издании Большой Советской Энциклопедии, — го­ворит он, — об абсолютизме сказано со ссылкой на В.И. Ленина, что это неограниченная монархия... Но под­ходит ли это определение в данном случае? Мы думаем, нет. Возможно ли, например, установить на его базе раз­личие между абсолютной монархией и восточным деспо­тизмом? И что сказать по поводу прав человека, скажем, при Иване Грозном?.. Доказывать, что Иван был ограни­ченным монархом, значит ставить под удар свою научную репутацию. Признать же его абсолютистским монархом... и того хуже»¹⁹.

Почему хуже? Потому, оказывается, что это означало бы «скомпрометировать идею равновесия». Какого равно­весия? Проблема в том, что наряду с высказыванием Лени­на, отрицающим специфику абсолютизма, есть ведь еще и высказывание классика № 2, эту специфику как раз ут­верждающее. Энгельс объясняет, что абсолютизм — это когда «борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает извест­ную самостоятельность по отношению к обоим классам как кажущаяся посредница между ними. Такова абсолют­ная монархия XVII—XVIII веков, которая держит в равнове­сии дворянство и буржуазию друг против друга»²⁰.

Мало того, «эта мысль кладется в основу всех исследо­ваний об абсолютизме, о какой бы стране ни шла речь. Под нее подгоняются и ею объясняются все факты и явле­ния, какого бы порядка они ни были»²¹. Как видим, Авре- ху просто приходится бросить вызов классику № 2. Ибо если проблема с высказыванием Ленина в том, что оно не позволяет изучать абсолютизм, то высказывание Энгель­са, увы, не имеет отношения к русской истории. В самом деле, два поколения советских ученых облазили ее в по­исках «равновесия» вдоль и поперек, но ни в XVII веке, ни в XVIII, ни даже в XIX, не говоря уже о временах Ивана Грозного, ничего подобного не обнаружили. Надо пола­гать, потому, что его там не было. Или, как выражается Аврех, по причине «полного отсутствия доказательств су­ществования равновесия»²².

Ситуация, согласитесь, пиковая. Понятно, почему Ав­рех начинает с признания, немыслимого в устах предста­вителя «истинной науки»: «Абсолютизм тема не только важная, но и коварная... Чем больше успехи в ее конкрет­но-исторической разработке, тем запутаннее и туманней становится ее сущность»²³.

В ПОИСКАХ ЗАМЕНЫ

Конечно же, попыток найти сколько-нибудь приличную замену этому ускользающему из рук «равновесию» было в советской историографии сколько угодно. Чем плохо, например, равновесие между «самой реакционной стра­той боярства» и «прогрессивными», даром что крепостни­ки, помещиками? Но если даже забыть на минуту, что бы­ли на самом деле тогдашние помещики лишь своего рода средневековым «новым классом», янычарами феодаль­ной реакции, все равно ведь, ядовито замечает Аврех, «нетрудно видеть, что это полная капитуляция. Спасается, собственно, уже не существо, а слово. Ведь вся суть вы­сказываний Маркса и Энгельса сводится к мысли, что аб­солютизм есть продукт равновесия сил принципиально разных класов, носителей различных способов производ­ства, результат буржуазного развития страны»²⁴.

Еще более экстравагантной выглядела попытка усмотреть это окаянное равновесие в отношениях между дворянством и крестьянством. Ну, ровня ли, на самом деле, растоптанное, политически несуществующее, «мертвое в законе» кресть­янство мощному и способному влиять на государственную власть классу крепостников? Но зачем было думать о каких- то там жизненных реалиях, когда само просилось в руки пре­лестное высказывание Ленина: «Классовая борьба, борьба эксплуатируемой части народа против эксплуататорской, ле­жит в основе политических преобразований и в конечном счете решает судьбу таких преобразований»²⁵. Смотрите, как замечательно сходится этот трудный пасьянс у Б.В. Поршне- ва: «Угроза крестьянских восстаний потребовала централи­зации политической власти, и она же, нарастая, заставляла централизацию все больше усиливаться и дойти, наконец, до стадии абсолютизма»²⁶. Допустим. Но почему, собствен­но, борьба между эксплуатируемыми и эксплуататорами не­пременно должна была вести именно к абсолютизму? Ведь таким образом та самая разница между европейским абсо­лютизмом и азиатским деспотизмом, из-за которой и лома­лись в дискуссии копья, исчезала безнадежно.

Понятно теперь, почему еще один участник дискуссии, А.Н. Чистозвонов, неожиданно признался: «тщательный анализ высказываний основателей марксизма-ленинизма свидетельствует, что эти сложные феномены просто не мо­гут быть втиснуты в предлагаемые модели»²⁷. Понятно так­же, почему Аврех, наскоро разделавшись с обеими искусст­венными альтернативами энгельсовскому равновесию, ре­шается на шаг в «истинной науке» почти беспрецедентный. Он предлагает собственное определение абсолютизма.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ АВРЕХА

Нечего и говорить, что автор маскирует свою отвагу ба­тареей ленинских высказываний. И что даже после мощ­ной цитатной артподготовки пытается он представить свое определение всего лишь логическим продолжением этих цитат: «Нам кажется, именно эта мысль заключается в при­веденных словах В.И. Ленина, только выражена она в косвенной форме». Мы предчувствуем, конечно, и Ав­рех наверняка предчувствовал, что таких опытных инкви­зиторов, как А.Н. Сахаров или С.А. Покровский, на мякине не проведешь. Но, как говорится, назвался груздем, поле­зай в кузов. И вот результат: «Абсолютизм — эта такая фе­одальная монархия, которой присуща в силу ее внутрен­ней природы способность эволюционировать и превра­щаться в буржуазную монархию»²⁸.