Почти столетие спустя, на Земском Соборе 1642 г., ког­да царь Михаил спрашивал, следует ли вести войну с тур­ками за Азов, представители городов Рязани, Тулы, Ко­ломны, Мещеры, Алексина, Серпухова, Калуги и Ярослав­ля отвечали, что отдавать Азов не след, но прежде, чем воевать с турками да татарами, надо бы вспомнить, что «разорены мы, холопи твои, пуще турских и татарских ба- сурманов московскою волокитою и от неправд и от непра­ведных воеводских судов». А торговые люди объяснили еще более откровенно: «в городах всякие люди обнищали до конца от твоих государевых воевод. А при прежних го­сударях... посадские люди судились между собою, воевод в городах не было, воеводы посыланы были в украинские (т. е. окраинные) города для бережения от тех же турских, крымских и нагайских татар»⁶.

Все перепутала народная память: не было этого «при прежних царях», чтоб «посадские люди судились между собою». Было — лишь в краткий миг при Правительстве компромисса. Но глубоко, видно, запало это мгновение в благодарную народную память, преобразовавшись в ней в такую мощную «старину», которую даже кровавая оп­ричнина не сумела разрушить. Не на ветер, значит, все-та­ки брошены были усилия реформаторов 1550-х.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ БАЗА РЕФОРМЫ

Итак, два правительства, формально возглавлявшихся одним и тем же лицом, царем Иваном IV, и два не просто разных — противоположных — политических курса. Мы уже знаем, что стояла за этим противоречием борьба двух непримиримых социальных тенденций. Тем более странно, согласитесь, что естественный вопрос — почему, под вли­янием каких именно сил предпочло московское правитель­ство воеводской администрации земское самоуправле­ние — никем пока, сколько я знаю, задан не был. А.А. Зи­мин полагал, что дело было в общей обстановке тех лет: введение воеводской администрации он связывал с вой­ной. Но это никак не может служить объяснением. Ведь и местное самоуправление вводилось в разгар войны.

Я говорю, конечно, о войне Казанской. Она, между про­чим, длилась четыре года (1547-1552) и, прежде чем за­вершиться блистательной победой, дважды приводила к тяжелым поражениям, после которых царь возвращался домой «со многими слезами». И тем не менее не пожела­ло тогда Правительство компромисса насаждать воевод. Почему?

Первые грамоты, передававшие власть в уездах выбор­ным крестьянским органам, были лишь ответом на много- численнные просьбы, жалобы и требования «лутчих лю­дей». Правительство не придумало земскую реформу.

Оно приняло ее под давлением, если можно так выразить­ся по отношению к тому далекому веку, общественного мнения. Но ведь и противники, как мы знаем, были у кре­стьянской предбуржуазии. Значит, существовало нечто более важное, подвигнувшее правительство на такой ли­беральный путь. Этим нечто были деньги.

Вот что говорится в грамоте, выданной в сентябре 1556 г. Двинскому уезду. Царь «наместником своим двин­ским судити и кормов и всяких своих доходов имати, а до­водчиком и праветчиком их въезжати к ним не велел, а за наместничи и за их пошлинных людей и за всякие доходы велел есми их пооброчити, давати им в нашу казну на Москве диаку нашему Путиле Нечаеву с сохи по 20 рублев в московское число да пошлин по два алтына с рубля»⁷. В этой формуле, которая, по-видимому, была стандарт­ной, нет на первый взгляд ничего особенного. Но лишь до тех пор, покуда мы не сравним ее с размерами «корма», который уезд платил наместникам до реформы и который составлял... 1 рубль 26 денег с сохи! Даже вместе со все­ми пошлинами он был все равно меньше 2 рублей.

Речь, выходит, шла вовсе не о даровании самоуправле­ния уездам. Правительство продавало им самоуправле­ние. Причем за цену в десять (!) раз большую, нежели пла­тили они до реформы. Казалось бы, такое чудовищное усиление налогового пресса должно было вызвать в уез­дах если не открытый бунт, то по крайней мере взрыв воз­мущения. Ничего подобного, однако, зарегистрировано не было. Нет и следа крестьянских жалоб на реформу. На­против, она была воспринята со вздохом облегчения. Это, впрочем, неудивительно, если вспомнить, что такие крес­тьянские семьи, как Макаровы, Шульгины, Окуловы, По- плевины или Родионовы, были достаточно богаты, чтоб платить налоги за целый уезд.

В описании Н.Е. Носова, «двинские крестьяне откупи­лись от феодального государства и его органов, получив за это широкую судебно-административную автономию. Это была дорогая цена. Но что значил для двинских бога­теев «наместничий откуп», когда только одни Кологриво- вы могли при желании взять на откуп весь двинский уезд!

А зато какие это сулило им выгоды в развитии их наконец- то освобожденной от корыстной опеки феодалов-корм­ленщиков торговой и промышленной деятельности, а главное, в эксплуатации не только всех северных бо­гатств, но и двинской бедноты. И разве это не был шаг (и серьезный шаг) в сторону развития на Двине новых бур­жуазных отношений?»⁸

Итак, уезды покупали себе право на то, чтобы крестья­не и посадские люди «могли судиться меж собою», чтоб они сами распределяли оброк «меж собя... по животам и по промыслам», т. е. по доходу отдельных семей. Созда­ние института самоуправления сопровождалось, как ви­дим, введением вполне буржуазного подоходного налога, что принципиально отличало новый институт от старой крестьянской общины, ориентированной на равенство ее членов. Так не значило ли это, что правительство впервые в русской истории осознало: появился новый слой налого­плательщиков, своего рода средний класс, который вы­годнее рационально эксплуатировать, чем грабить, отда­вая на произвол кормленщикам? Осознало, короче, что эта курочка способна нести золотые яйца.

Динамика реформ просматривается четко. Вслед за первым Земским Собором 1549-го, открывшим эру мест­ного самоуправления, принят был в 1550 г. Судебник, за­крепивший еще одно важное новшество — отмену тарха­нов. Любопытная, согласитесь, возникает картина. По но­вому Судебнику центральная власть обеспечивала себе право «въезжать» на прежде отарханенные земли. И в то же время, вводя земскую реформу, она отказывалась «въезжать» на земли крестьянские. Другими словами, именно крестьяне оказывались теперь в привилегирован­ном положении.

И снова выходило правительство на перепутье. Кому уп­равлять растарханенными землями — наместникам? вое­водам? или самим крестьянам? Скажем наперед, что Пра­вительству компромисса не хватило времени принять ре­шение. Из-за бешеного сопротивления церкви эта статья Судебника вообще не была реализована. Едва ли может быть, однако, сомнение, что, будь у него развязаны руки, оно безусловно распространило бы крестьянское само­управление и на растарханенные земли. Хотя бы потому, что это давало ему возможность увеличить государствен­ный бюджет на тысячу процентов! А также потому, что его политическая база просто не могла бы отказаться от столь соблазнительной хозяйственной экспансии. Ведь и для нее растарханенные земли стали бы золотым дном.

Поистине редчайший в России случай, когда интересы государства полностью совпадали с интересами общест­ва. Когда, иначе говоря, одна и та же мера оказывалась выгодной и тому и другому. Похоже, Носов прав: логика действий правительства точно отражала процесс дефео- дализации московского общества. Деньги, казалось, и впрямь выигрывали войну против барщины, покуда...

Покуда самодержавная революция не смела с лица земли и Великую Реформу, и Правительство компромис­са, а заодно и его политическую базу.

ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА

Но было ли эпохальное поражение реформаторов 1550-х неотвратимо или имеем мы тут дело просто с сум­мой ошибок неопытных политиков? Другими словами, бы­ла ли средневековая «большевистская революция» XVI ве­ка судьбою России?

Я знаю, что у меня нет предшественников и очень мало единомышленников не только в том, как я отвечаю на этот роковой вопрос, но и в том, что я вообще его ставлю. Од­нако никто ведь, кроме самых унылых детерминистов, не станет, я думаю, утверждать, что аналогичный откат в средневековье в XX веке был неотвратим, неизбежен, фатален. На самом деле, как пытался я очень подробно показать в «России против России», не видать бы больше­викам Октябрьской революции, как своих ушей, не толкни императорское правительство в 1914-м страну в совер­шенно ненужную ей мировую бойню⁹.