Д.П. Маковский подчеркивает очень важную разницу между уставной грамотой Двинской земли XIV века и Бе­лозерской грамотой Ивана III (1488 г.): в последней уже не видно боярских привилегий. Иван III обращается не к боярам, как сделал его прадед, а к «людям белозер­ским — горожанам, становым и волостным людям»³⁷. Ма­ковский же заметил, что «Судебник 1497 г. охраняет вся­кую собственность, в том числе и крестьянскую. В этом Судебнике покончено с феодальным правом наследова­ния «Русской Правды» [согласно которому имущество крестьянина, умершего бездетным, переходит к лендлор­ду]... не выделены в праве наследования в привилегиро­ванное положение бояре и дружинники, т. е. феодалы, как это имело место в «Русской Правде»³⁸. Еще более су­щественной и новаторской выглядит в этом Судебнике за­щита не только движимого имущества крестьянина, но и — впервые в русском праве — его земли. Короче го­воря, Иван III не прикреплял крестьян к земле, а закреп­лял за ними землю.

Опять-таки это всего лишь подступ к Судебнику 1550 г., где антифеодальный пафос звучит уже совершенно отчет­ливо. Например, кардинально пересматривается принцип возмещения за бесчестье. «Русская Правда» XII века за­щищала жизнь и честь княжеского дружинника двой­ным — по сравнению с другими свободными людьми — штрафом. Теперь плата за бесчестье устанавливается «против доходу». За оскорбление «торговым людям и по­садским людям и всем середним» (т. е. со средним дохо­дом) назначается тот же штраф (5 рублей), что и за ос­корбление «боярского человека доброго». А в отноше­нии к «гостем болшим», т. е. богатым купцам, почтение еще больше: штраф за их оскорбление достигает 50 руб­лей, в десять раз больше, чем за оскорбление княжеских дружинников .

В сущности, это уже эмбрион современного правосо­знания. Неужто и правда, как думал Маковский, в первой половине XVI века превращалась Россия в буржуазную страну? Боюсь, это преувеличение и дело объясняется проще — элементарной заботой о процветании «отчины», заботой, обострявшей зрение законодателя. Он начинает вдруг понимать, что «торговые и посадские люди» и вооб­ще «все середние» (т. е. третье сословие, предбуржуазия) представляют для страны ценность не меньшую, чем сол­даты. А богатых купцов и подавно следует беречь, как зе­ницу ока. Чем больше их и чем они богаче, тем богаче страна. Поэтому они для России дороже солдат. Законо­датель даже высчитал, во сколько раз дороже: в десять! (Ну мыслимо ли, право, такое в «гарнизонном государст­ве»? Очевидно ведь, что пропагандисты мифа не удосужи­лись заглянуть в документы.) Повышение социального престижа «середних» предпринимателей и купцов долж­но было обеспечить приток новых кадров в эти страты. За­конодательство развязывало руки наследникам великого князя, подталкивая их двигаться по его пути дальше.

Нужно ли упоминать, что ни Юрьев день, ни земская ре­форма, ни суд присяжных, ни рационализация законода­тельства не пережили Ливонскую войну и опричнину? Массовый террор и тотальный грабеж на столетия разда­вили эти первые, еще хрупкие ростки Нового времени. Бе­шеное контрнаступление средневековья, чем по сути и бы­ла самодержавная революция, отбросило страну далеко назад — к дореформенным временам. В Уложении царя Алексея (1649 г.) ни одной из этих реформ нет уже и в по­мине. Крестьянин «мертв в законе» — и вдобавок безна­дежно прикреплен к земле.

Ну вот, позади, кажется, развалины еще одного басти­она мифа...

РЕФОРМАЦИЯ ПРОТИВ РЕКОНКИСТЫ

Менее всего намерен я писать здесь биографию Ива­на III. Но на одном конфликте, придавшем второй полови­не его царствования отчетливый привкус трагедии, я дол­жен все-таки остановиться подробнее.

Конфликт заключался в столкновении между двумя не­примиримыми императивами, диктовавшими всю его стра­тегию.

Первым была, мы помним, Реконкиста, восстановление древней отчины — от Белого моря до Черного. Вторым — необходимость преодолеть последнее наследство мон­гольского ига, т. е. отвоевание у монастырей трети зе­мельных фондов страны, которые церковь захватила с благословения завоевателей. В этом смысле церковная Реформация тоже была, если хотите, Реконкистой, толь­ко внутриполитической.

Тем более что в отличие от внешних оппонентов цер­ковь продолжала набирать силу. Она была самым актив­ным предпринимателем и самым богатым ростовщиком страны. Землевладельцы завещали ей имущество на по­мин своих душ, чтоб молилась она за них вечно. Она за­хватывала, покупала, отсуживала, отбирала за долги все новые и новые земли, «обеляя» их своими неприступны­ми, как вражеская крепость, иммунитетами (т. е. привиле­гией не платить налоги). Она становилась все богаче, а го­сударство все беднее.

Как писал Б.Д. Греков, вотчины Троице-Сергиевского монастыря «росли на боярских костях»⁴⁰. А вот что нахо­дим у А.И. Копанева о Кирилло-Белозерском собрате Троицы: «Вотчины светских феодалов, обширные в XV ве­ке — исчезли к концу XVI почти целиком. Крупнейший фе­одал края, Кирилло-Белозерский монастырь, забрал в свои руки большинство вотчинных земель»⁴¹.

Власть церкви распространялась по стране стремитель­но, словно поветрие. Еще несколько поколений, и иосиф- лянские авторитеты, уже в конце XV века учившие, что «священство выше царства», того и гляди окажутся правы. И попадет правительство в такую же кабальную зависи­мость от церкви, в какую попадали обезземеленные крес­тьяне. Если даже поверить церковникам, что богатство их есть имущество вдов и сирот и калик перехожих, то есть что церковь исполняет функцию своего рода министерства социального вспомоществования, то и в этом случае оказа­лось бы, что государство существует для содержания бед­ных, а не для реализации национальных целей.

Как видим, церковная Реформация и впрямь была впол­не логичным продолжением присоединения Твери и Нов­города. Ибо роль ее нисколько не отличалась от той, что играли в новой «отчине» они. Имея собственную админи­страцию, полновластно творя в своих владениях суд и рас­праву, не платя налоги и разоряя горожан конкуренцией своих ремесленников, церковь была государством в госу­дарстве, очагом сепаратизма, классическим воплощением средневековья. Короче, выбора у Ивана III не было — церковному землевладению так же следовало положить конец, как положен он был суверенным княжествам и ве­чевым городам.

Но тут как раз и подстерегала великого князя стратеги­ческая ловушка. Тут было ядро драмы, ибо любое поку­шение на церковь подрывало его позицию как лидера Ре­конкисты.

Ибо путь ее лежал через Вильно. Литовская империя, на три четверти по меньшей мере состоявшая из право­славных, расположилась на землях, принадлежавших, со­гласно «старине», Киевской Руси. Не расчленив Литву, не­чего было и думать о восстановлении отчины. Поэтому стратегия Реконкисты состояла в том, чтобы поднять ги­гантскую православную массу империи против католичес­кой метрополии, взорвав ее изнутри. Вот тогда вместо «могучего литовского зада», которым, как сказал один мой коллега, Европа была столетиями обращена к Рос­сии, повернулась бы она к нам лицом.

Стратегическое чутье и на этот раз не обмануло Ива­на III. Ибо в конечном счете все произошло именно так, как он предвидел, — и православная Литва восстала про­тив католической метрополии, и церковь лишилась своих земель. Только случилось это много поколений спустя по- еле его смерти, при царях другой династии и совсем не так, как он задумал.

Его проблема состояла в том, что сокрушение «литов­ского зада» вступало в практически неразрешимое проти­воречие со стратегией внутриполитической Реконкисты. Ибо православие было единственным знаменем, под кото­рым можно было взорвать Литву. И церковь — как храни­тельницу святыни, как материальное и духовное воплоще­ние православия — должно было поднимать высоко, а не унижать.

В этом, собственно, и заключалась непримиримость двух императивов его стратегии: Реконкиста отрицала Ре­формацию. Но я думаю — и постараюсь это сейчас пока­зать — что великий князь нашел решение. Было оно, есте­ственно, в духе всей его политики. Так же, как сыграл он на расколе в Новгороде, так же, как намеревался он рас­колоть Литву, попытается Иван III расколоть церковь.