Конкретно заключался он в том, что интересы Сообще­ства были впервые в истории поставлены выше националь­ных. В результате военная сила сменилась в качестве га­рантии безопасности взаимным доверием между членами Сообщества. Оно вдруг заговорило о европейской иден­тичности — сначала экономической, затем правовой, а за­тем и оборонной и моральной. Вот в такую, совершенно новую Европу предстоит теперь интегрироваться России. Может ли быть сомнение, что процесс этот был бы много­кратно облегчен, сумей Россия положить на стол истори­чески неопровержимые свидетельства своей европейской идентичности (в чем, собственно, и состоит смысл «новой схемы» русского прошлого, но ведь не намерена она, как мы только что видели, ничего подобного делать.)

ДОВОД ЗА-2

В частности, авторы Проекта, которым рыночные ре­формы представляются началом и концом мироздания, ничего этого не поняли. Иначе не объявили бы именно на­циональные интересы «ключевым понятием»⁴¹, а рестав­рацию силы стратегическим приоритетом.

Не поняли они и трагическую глубину кризиса, в кото­рый погрузило сегодняшнюю Россию четырехсотлетнее путешествие по самодержавной пустыне. Кризиса, кото­рый, судя по всему, одними национальными усилиями просто не преодолеть. Не разглядели, другими словами, нависший над страной призрак «национального само­уничтожения». Я говорю об этом еще и потому, что заоке­анские «ястребы», в отличие от российских элит, его как раз разглядели. И именно поэтому настаивают, что с Рос­сией как великой державой покончено, что статус свой в мире потеряла она безвозвратно. Вот пример.

Еще в 1999 году «Heritage Foundation» опубликовал ис­следование известного демографа Николаса Эберштадта под названием «Россия: слишком больна, чтоб обращать на нее внимание?». Вот как комментировал его в «Washington Post» один из самых блестящих республиканских публици­стов Америки Джордж Уилл в статье «Некогда великая дер­жава»: «Возрождение России, вероятно, в обозримом буду­щем невозможно. Россия находится в свободном падении, которое не может быть остановлено, поскольку в основе его кризис народного здоровья, беспрецедентный со времен Промышленной революции»⁴².

Доказательства? «Смертность в России существенно превосходит рождаемость. Кумулятивно эта катастрофа равняется [мировой] войне. За четыре года, с 1992 по 1995, этот «шок смертности» обошелся России в 1,8 миллиона человек, больше чем 1,7 миллиона, погибших за четыре го­да в Первой мировой войне. Продолжительность жизни в России существенно ниже, чем в Эквадоре или в Азербай­джане. Для мужчин она ниже, чем в Египте или в Парагвае... Мир еще не видел ничего подобного эпидемии сердечных заболеваний, бушующей сегодня в России»⁴³.

Разница между представлениями российских элит и американских ястребов о будущем России может быть теперь сформулирована кратко и ясно. Для российских элит то, что сегодня происходит в стране, хотя и жесто­кий, но временный кризис, обусловленный, как услужли­во подсказывает им неоевразиец В.В. Ильин, лишь некой «понижательной фазой российской цивилизации». Прой­дет время, говорит он, и все образуется. Больше того, «в ожидаемой повышательной фазе произойдет реванш: упущенное наверстается. Как, когда, какой ценой это слу­чится, — неведомо, но что будет так — несомненно»⁴⁴. Для Уилла, с другой стороны, речь о кризисе финальном. Опираясь на кошмарный демографический прогноз, на бушующие в стране эпидемии и плачевную ситуацию в здравоохранении, не способные остановить это сколь­жение России в пропасть, он полагает процесс необрати­мым. Другими словами, никакой «повышательной фазы», не говоря уже о «реванше», больше не будет. Ибо страна, по сути, вымирает.

В этой разнице оценок будущего России — корень спо­ра. Никто сегодня не может сказать, чья оценка верна. Но сама постановка вопроса о том, есть ли вообще у Рос­сии будущее, тревожна необычайно. Еще более тревожна в этом смысле серия больших, каждая на целую газетную полосу, статей о ситуации в России, опубликованных в де­кабре 2000 г. в «Нью-Йорк тайме». Тем более что написа­ны эти статьи вовсе не вашингтонскими ястребами, а соб­ственными корреспондентами газеты в Москве, настроен­ными по отношению к России, в отличие от Уилла, скорее, дружественно. Они беседовали с десятками нейтральных экспертов. И картина, вышедшая из-под их пера, леденит сердце. «Эксперты обеспокоены, — пишут они, напри­мер, — что, если волна инфекционных заболеваний будет нарастать такими же темпами, как сейчас, Россия может превратиться в эпидемиологический насос, перекачиваю­щий эти болезни в остальной мир»⁴⁵.

Или вот эта: «Американские и другие эксперты говорят, что Россию ожидает мрачное будущее, которое может да­же потребовать международного усилия для ее спасе­ния».⁴⁶ Прибавьте к этому откровенное признание ЦСУ, что из-за высокой смертности и низкой рождаемости Рос­сия потеряет в ближайшие полтора десятилетия еще 11 миллионов человек. В мирное время! И дело тут не столько в том, что по продолжительности жизни Россия уже сравнялась с Пакистаном, сколько в том, что вектор движения указывает на Анголу...

Разумеется, все это еще не решает спор между, условно говоря, Ильиным с его усыпляющей «понижательной фа­зой» и Уиллом с его уверенностью в фатальном исходе кризиса. Несомненно лишь одно: страна вступила в зону экстремального риска, где на карте ее существование как великой державы. Отсюда огромная, несопоставимая ни с чем в прошлом ответственность ее культурной элиты. К счастью, если главные выводы этой книги корректны, российская элита располагает секретным оружием, о кото­ром не подозревают ни Джордж Уилл, ни ЦСУ, ни экспер­ты «Нью-Йорк тайме». Тем самым оружием, что сделало неизбежной ошибку Менделеева. Я имею в виду ту особен­ность исторического развития России, обсуждению кото­рой посвящена эта книга. Нельзя здесь просто проециро­вать сегодняшние тенденции в будущее. Нельзя потому, что в дело всегда может вмешаться неожиданный и гигантский цивилизационный сдвиг, способный запросто опрокинуть любые проекции и свести к нулю любую арифметику.

Как мы знаем, эффект предшествующих цивилизацион- ных сдвигов был разный. Одни отгораживали Россию от Европы, замыкая ее в угрюмой изоляции от мира и стери­лизуя ее культурную почву. Другие прорубали «окно в Ев­ропу», даря ей Пушкина, но сохраняя патернализм ее го­сударственности — и с ним угрозу новых цивилизацион- ных обвалов. И говорю я вот о чем. Если исторический опыт должен был научить российскую элиту хоть чему-ни­будь, так это тому, что дважды уже прорубленного «окна в Европу» — в XVIII веке и на исходе XX — недостаточ­но, чтобы вывести страну из зоны экстремального риска. Что требуется для этого, как мы уже говорили, сломать, наконец стену между Россией и Европой.

Вот почему императивна новая Великая Реформа, рав­ная по масштабу цивилизационному сдвигу, но выполнен­ная, как мы опять-таки говорили, с ювелирным мастерст­вом Ивана III. Хотя бы потому, что без такого сдвига не мо­билизуешь европейские ресурсы для предотвращения демографической катастрофы.

К сожалению, ни о чем подобном нет и речи в Проекте стратегии России. Не на цивилизационный сдвиг ориенти­рует он страну, но, как мы видели, лишь на реставрацию «силы». Другой вопрос, что единственный вывод из своей зловещей арифметики, который делает Уилл, состоит лишь в критике администрации Клинтона. Она, мол, под­держивала в «некогда великой державе» иллюзию, что «утраченное навсегда величие может быть возрожде­но»⁴⁷. Нельзя не сказать, что Клинтон смотрел на вещи ку­да более проницательно, когда говорил в Аахене 6 июня 2000 года: «Мы должны сделать все, что можем, чтобы по­ощрить Россию... действительно стать полноправной час­тью Европы» — и добавил: «Это означает, что никакие двери не должны быть для нее закрыты — ни двери НА­ТО, ни двери Европейского Союза»⁴⁸.

С графической четкостью обозначились здесь перед на­ми две Америки. Первая хоронит Россию как великую дер­жаву, вторая желает ей европейского будущего. Но точно так же ведь две перед нами России. Первая наследует ста­рой патерналистской традиции и соответственно пытается либо расколоть геополитическими играми чуждый ей «За­пад» — это в лучшем случае, — либо, в худшем, ненавидит его столь же беззаветно, как Зюганов или Жириновский. И в том и в другом случае эта патерналистская Россия ори­ентирована, как теперь уже совершенно ясно, на нацио­нальное самоуничтожение. «Новая схема» русского про­шлого понадобится другой России. Той, что наследует тра­диции вольных дружинников. И хочет возродить величие своей страны — в Европе. Так для нее ведь эта книга и на­писана.