Как в 1550-е, когда выбор был, по выражению Носова, между нормальным буржуазным развитием страны и под­новлением средневековья¹⁰². Или, как на грани XX века, когда, развенчав в очередной раз Грозного, на том исто­рики и успокоились, так и не приступив ни к «коренному переосмыслению», ни к созданию «новой национальной схемы».

Тогда ведь тоже, если помнит читатель, казалась каве- линско-соловьевская коронация тирана последней. Но разве помешало это новой и куда более страшной его ко­ронации, которую мы в этой главе описали?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я думаю, что читателю будет теперь совсем нетрудно су­дить, кого именно должна оскорбить в лучших чувствах эта книга. Нет сомнения, что восстанут против нее неоевразий­цы, как В.В. Ильин, уверенные, что «цивилизационное тело России генетически сложилось в противовес западному христианству»¹. Возмутит она и традиционных национали­стов, как А.И. Подберезкин, которые свято, как мы знаем, веруют, что «Россия не может идти ни по одному из путей, приемлемых для других стран и цивилизаций»². Что уж го­ворить об откровенных имперцах, как А.Г. Дугин, «хотя и шарлатане, но с большим влиянием», по словам аналити­ка московского центра Карнеги?³ И вообще обо всех, кто готов принять любую версию происхождения России и ее государственности, — лишь бы не была она европейской? И будет лишь естественно, если протянут они, как всегда в таких случаях, руку своим злейшим врагам, западным экспертам школы Тойнби или Пайпса, соревнующимся с ними по части отлучения России от Европы.

ЛИБЕРАЛЬНЫЙ НИГИЛИЗМ

Боюсь, однако, что даже этому противоестественному, хотя и привычному уже для нас альянсу суждено поблек­нуть перед куда более огорчительным для меня парадок­сом. Я имею в виду, что, хотя и по другим мотивам, отверг­нут, скорее всего, главные идеи этой книги и мои полити­ческие единомышленники, либералы и европеисты. Слишком многие из них склонны поверить после всех про­валов и разочарований постсоветского десятилетия раз­драженной лермонтовской строке о «стране рабов, стра­не господ», как мог я лишний раз убедиться в ходе своих дискуссий в Москве осенью 2000 года.

На самом деле этот либеральный нигилизм, как я его на­зываю, выглядит лишь парафразом идеологов реакции. Те переносят источник всех российских бед в другую прост­ранственную точку (на Запад), перемещая ее по горизонта­ли. Либеральные нигилисты делают, по сути, то же самое — только перемещая источник зла вниз по вертикали, в другую временную точку (в прошлое). Короче, все, в чем идеологи реакции обвиняют Запад, сваливают либералы на русскую историческую традицию. Она для них беспросветно угнета- тельная и самодержавная. От ордынского холопства через столетия крепостничества до рабства у большевиков она не­изменно давила свободную мысль и частную собственность. Что, спрашивается, может произрасти на такой бесплодной исторической почве, кроме нового самодержавия?

К сожалению, говорю я не об отдельных пессимистиче­ских курьезах, но о массовом настроении. Я мог бы со­слаться на великое множество его манифестаций. И не только устных. Сошлюсь лишь на самые яркие. Ну вот кни­га Егора Гайдара «Государство и эволюция», вся истори­ческая часть которой, посвященная обсуждению «двух цивилизаций», состоит в попытке доказать, что Россия принадлежит к иной «цивилизации», нежели Европа. Тог­да как «европейским западным обществам удалось найти самое эффективное в известной нам истории человечест­ва решение главной задачи: оптимального соединения традиций и развития»⁴, Россия в этом поиске участия во­обще, оказывается, не принимала. Напротив, «при Ива­не III, Василии III и Иване IV... происходит резкое укрепле­ние Московского государства за счет подавления городов и бояр»⁵.

Любимый, как мы видели, прием западных экспертов: разница между внуком и дедом исчезла. Явно же не имеет Гайдар ни малейшего представления ни о европейском сто­летии России, ни о «Московских Афинах» 1490-х, ни о Ве­ликой реформе 1550-х, как, впрочем, и о самодержавной революции в следующем десятилетии. Открытие Ключев­ского о конституционном характере Боярской думы, геро­ические усилия историков-шестидесятников, обосновав­ших реформы Ивана III и Правительства компромисса, — все это оказалось ни к чему либеральному политику. Все пропало втуне, словно бы никогда его и не было.

А вот книга серьезного либерального государствоведа Александра Оболонского «Система против личности», где все исторические неудачи российских реформ объясняют­ся в том же духе, что и у Гайдара: «...холопы побоялись ос­таться без хозяина, рабы испугались перспективы свобо­ды»⁶. Нет слов, и в других странах, особенно в Германии, такое в отдельные столетия тоже случалось, но в России- то так было всегда. Изначальная «системоцентричность» не дала здесь развиться европейской «персоноцентрично- сти» и беспощадно раздавила личность, оставив страну в пустыне.

Еще дальше пошел в этом мрачном чаадаевском пафо­се либеральный философ Леонид Куликов. В книге «Рос­сия: прошлое, настоящее, перспективы» он даже воскли­цает в сердцах: «За всю историю своего существования Россия не родила ни одной личности масштаба Аристоте­ля, Евклида, Леонардо да Винчи, Ньютона, Декарта, Эйн­штейна, Винера, и такой список можно было бы продол­жить»⁷. Интересно здесь, что в пылу национального само­бичевания автор бессознательно противопоставил одному народу культурных титанов всего мира, включая Древнюю Грецию.

Еще интереснее, однако, что даже в таком неравном со­стязании Россия, как говорят кутюрье, смотрится. И как еще смотрится! Да, у нас не было Евклида, но был Лоба­чевский, не было Эйнштейна, но был Сахаров, не было Ви­нера, но был Менделеев. А еще были Пушкин, которым могла бы гордиться поэзия любой страны в мире, и Соловьев, который сделал бы честь философии где угодно, и Ключевский, который был бы звездой в любой историографии. И этот список тоже можно продолжить, включив в него, допустим, Петра Яковлевича Чаадаева или самого даже Леонида Викторовича Куликова.

Разница лишь в том, что Чаадаев, естественно, не мог ничего знать ни об открытии Ключевского, ни о работах Дьяконова, перевернувших наши представления о мигра­ции между Западом и Россией в ее европейское столетие, ни о драгоценных находках историков-шестидесятников. Гайдар, Оболонский и Куликов могли это знать, но не зна­ют. Или не хотят знать. Говорить ли об опусе либерально­го экономиста Геннадия Лисичкина в «Дружбе народов», обнаружившем в бедах постсоветского десятилетия «ге­нетический сигнал Золотой Орды»?⁸ Или о суровой отпо­веди, которую получил я от интернетовского Олега? По­мните, «ни Запад, ни российские политики, ни обществен­ность не считают Россию когда-либо бывшей в Европе»? Ну что тут скажешь, не видят себя российские либералы наследниками традиции вольных дружинников.

Вместо того чтобы сделать возвращение к ценностям европейского столетия своим знаменем, превратив про­шлое страны в могущественного союзника, относятся они к нему как к врагу. Лишая себя тем самым исторической, так сказать, легитимности, по сути повисая в воздухе и от­крываясь для обвинения, что они чужие в своем патерна­листском, «системоцентричном» отечестве. Что они окку­панты, безжалостно калечащие его державную «самобыт­ность». И в конечном счете «агенты влияния» чужой и враждебной нам цивилизации, которая испокон веков спит и видит, как знаем мы от Зюганова, «ослабление, а если удастся, то и уничтожение России»⁹.

Такова, боюсь, цена либерального нигилизма, не отдаю­щего себе отчета, что монополия на прошлое страны, кото­рое они без боя отдают своим антагонистам, способна ведь и предопределить ее будущее. Ибо принадлежит оно, как известно, именно тем, кто овладел ее прошлым. Что ж, право, удивительного после этого, если в программном до­кументе Владимира Путина «Россия на рубеже тысячеле­тий» уже без всяких сомнений утверждается, что патерна­лизм как раз и есть главная исторически унаследованная черта российской самобытности? И удивляться ли, что ни­чего против этой унизительной (и, заметим в скобках, анти­патриотической) характеристики не возразили люди, видя­щие себя наследниками холопов-страдников?