Николай снова поднял трубку на телефоне без диска.

– Слушаю, – голос командующего был усталым.

– Товарищ вице-адмирал,²⁹ докладывает капитан второго ранга Рыбалко: в небе над Севастополем появились неизвестные самолеты. Какими будут наши действия?

На другом конце провода повисла гробовая тишина. Трубка молчала больше минуты. Октябрьский оказался в непростом положении. Должно быть, в тот момент в его голове пронеслись тысячи противоречивых мыслей. С одной стороны, он должен отдать приказ на открытие огня, так как на флоте введена боевая готовность номер один, согласно которой инструкция предписывала сбивать все неизвестные самолеты. С другой стороны, действовал приказ не поддаваться на провокации. А вдруг это война, о возможности которой только что предупредил лично нарком, а он, командующий флотом, не примет необходимых мер? А если это провокация, о возможности которой предупреждал сам товарищ Сталин, и он на нее поддался? Вице-адмирал Октябрьский оказался между молотом и наковальней: он должен был принять очень нелегкое решение – открывать огонь по неизвестным самолетам или не открывать. Командующий флотом не имел права ошибиться, так как в случае ошибки он потеряет не только свой пост, но и голову!

– Есть ли наши самолеты в воздухе? – спросил командующий.

– Никак нет, товарищ вице-адмирал. Согласно докладу полковника Калмыкова, наших самолетов в воздухе нет.

– Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, то завтра вы будете расстреляны, – глуховато, но с подчеркнуто металлическим оттенком в голосе ответил командующий.

– Товарищ командующий, так как быть с открытием огня?

– Действуйте по инструкции, – несколько неопределенно ответил Октябрьский.

Рыбалко услышал в трубке гудки отбоя, опустил ее на рычаг и, глядя на контр-адмирала Елисеева, растерянно развел руками. Теперь Николай оказался точно в таком же положении, в котором был вице-адмирал Октябрьский минуту назад. Даже при его решительности и умении взять на себя ответственность психологически тяжело перейти от мира к войне. А отдать приказ на открытие огня боевыми снарядами еще тяжелее. Ситуацию усугубляло полное отсутствие информации о находящихся в небе самолетах. Тут снова зазвонил телефон. Рыбалко схватил трубку в надежде, что хоть кто-то сейчас прояснит ситуацию.

– Оперативный дежурный Рыбалко, – скороговоркой выпалил он.

– Оперативный дежурный ОВРа капитан-лейтенант Щепаченко. Товарищ капитан второго ранга, от наших сигнальщиков поступил доклад, что в небе над Севастополем появились неизвестные самолеты…

– Я знаю! – зло выпалил Рыбалко в ответ. – Чьи это самолеты, мы выясняем, все, отбой! – и Николай швырнул трубку на рычаг, после чего повернулся к Елисееву: – Иван Дмитриевич, что будем делать? По всем канонам надо отдавать приказ на открытие огня. А вдруг это провокация?

– А вдруг нападение? – тут же парировал Елисеев. – Сам подумай, какого ляда нарком привел весь флот в боеготовность раз? А может, ты думаешь, что меня просто так с постели подняли? По-твоему, я так люблю служить, что торчу на этой чертовой службе и днем и ночью? – Елисеев стал переходить на повышенные тона, было видно, что все, что накопилось в нем за эти часы, он выплескивает наружу. Резко выдохнув, уже более спокойным тоном он продолжил: – Знаешь, Николай Титович, за год войны в Испании я усвоил одну простую истину: «Промедление смерти подобно». А что думаешь ты? Только быстро, время жмет!

– Если самолеты летят с целью провокации и в бомболюках бомбы, то, если не мы откроем огонь, могут погибнуть мирные люди, много людей. Откроем огонь – могут погибнуть только двое: вы и я. Я за открытие огня.

Ни Елисеев, ни Рыбалко не думали в тот момент, что принимают решение, которое войдет в историю. Решение, которое сорвет планы гитлеровцев и спасет Черноморский флот. Потом другие – те, кто свалил ответственность на контр-адмирала и капитана второго ранга, будут кричать о принятых мерах, приписывая все заслуги себе. Но это будет потом.

А сейчас Рыбалко поднял лежащую на столе телефонную трубку, поднес ее к уху и отдал приказ ожидавшему ответа полковнику Жилину:

– Открыть огонь!!

Его голос звенел от волнения.

– Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание, – Жилин перешел на официальный тон. – Я записываю ваше приказание в журнал боевых действий.

Рыбалко устал: такого нервного дежурства у него еще не было; может быть, поэтому он излишне громко крикнул в трубку:

– Да записывайте куда хотите (далее непечатно), но открывайте огонь!!

Часы показывали 3 часа 12 минут.

– Я буду у себя в кабинете, если что, сразу же звони, – с этими словами Елисеев покинул командный пункт.

Буквально через несколько минут где-то за городом послышались выстрелы. По звуку выстрелов можно было определить, что стреляет всего одна зенитная батарея.

«Наверное, стреляет та, что находилась на боевом дежурстве», – подумал Рыбалко. Машинально он бросил взгляд на часы: 03-15.

Мысли Николая прервал телефонный звонок.

– Оперативный дежурный флота второго ранга Рыбалко.

– Товарищ капитан второго ранга, докладывает оперативный дежурный ОВРа капитан-лейтенант Щепаченко. Тут эти неизвестные самолеты сбрасывают парашютистов, которые приземляются, ну, точнее, приводняются, прямо в бухту. По приказу Фадеева³⁰ на поимку парашютистов отправил дежурные катера-охотники под общим командованием капитан-лейтенанта Глухова. Катера уже вышли в море. О результатах я доложу. – Спасибо тебе, Щепаченко, за образцовое дежурство. Как будут новости, звони без промедлений. – Рыбалко положил трубку на рычаг и обратился к Левенталю: – Все успел записать?

– Никак нет, не все, товарищ капитан второго ранга, – Левенталь улыбнулся. – Тут половину ваших выражений и слов начальника штаба просто невозможно занести в оперативный журнал.

– Нашел время для шуток, юморист хренов! – зло оборвал его Рыбалко и обжег своего помощника таким взглядом, что у того мгновенно пропало всякое желание шутить.

Между тем стрельба усиливалась. Казалось, зенитчики решили посоревноваться, кто больше выпустит снарядов. Жаль, что нельзя взглянуть, что происходит над городом: окно занавешено плотной черной тканью. Здравый смысл подсказывал Николаю, что подходить к окну небезопасно: стреляют-то боевыми. А зенитный снаряд – осколочный, еще какой осколок ненароком залетит. Береженого, как говорят, бог бережет.

Вдруг артиллерийскую канонаду заглушил мощный взрыв, который раздался где-то на окраине города за Центральным рынком. Он эхом прокатился по городу, долго не утихал гул. Что это? Что взорвалось? Где? Николай посмотрел на часы: 3 часа 48 минут.

Он понял, что это война. Эта мысль вызвала у Рыбалко оцепенение. В голове пульсировала только одна мысль: «Война! Война! Война!». Господи, как не хотелось войны!!! Только тех, кто начал эту войну, совсем не интересовало мнение капитана второго ранга Николая Рыбалко, как и мнение миллионов пока еще мирно спавших советских людей.

Мысли дежурного прервал еще один взрыв в районе Приморского бульвара в 3 часа 52 минуты. Рыбалко сжал ладонями голову. Мысль о том, что второй взрыв прогремел недалеко от его дома, оглушила его. Николаю вдруг стало душно, ему не хватало воздуха. Он задул керосиновую лампу и, откинув черную занавеску, высунулся в окно. И плевать ему было на разрывы снарядов – вцепившись руками в подоконник, он жадно пил свежий утренний воздух. На капитана второго ранга Рыбалко навалилась неимоверная моральная усталость последних часов дежурства. Он отошел от окна, сел на стул и несколько минут сидел неподвижно, отрешенно уставившись в одну точку. Мысли его были целиком заняты семьей. Он боялся даже представить, что с двумя самыми родными для него людьми может что-то случиться.

Из состояния оцепенения его вывел телефонный звонок. Рыбалко посмотрел на часы: они показывали ровно 4 часа утра.

На календаре, висевшем на стене, было 22 июня 1941 года.