Спустя 55 лет после этих событий, прожив всю оставшуюся жизнь в Севастополе на улице Льва Толстого, кавалер ордена Отечественной войны второй степени полковник в отставке Козовник Иван Григорьевич скончается в военно-морском госпитале 22 июня 1996 года.
Дежурившая в ту ночь медсестра зафиксирует смерть в 3 часа 15 минут утра.
1. Огневой взвод – взвод в составе батареи, состоящий из двух отделений: отделения боепитания и приборного отделения. Отделение боепитания занимается доставкой снарядов на батарею и вывозом отработанных гильз. Приборное отделение работает с ПУАЗО – прибором управления артиллерийским зенитным огнем. Подробнее ПУАЗО описан в рассказе «Из жизни зенитчиков».
2. Рекогносцировка – обследование местности с целью ее изучения для предстоящего размещения или действия войск.
3. Универсальные орудия – артиллерийские орудия, способные вести огонь как по воздушным, так и по наземным целям.
4. Вводная – новые данные об обстановке, задаваемые исполнителю в ходе учений для проверки правильности его действий или умения действовать в сложившейся обстановке.
5. ПХД – парко-хозяйственный день. День, выделенный подразделению для наведения порядка во внутренних помещениях подразделения, стирки, мытья в бане.
6. Артдивизион – подразделение в артиллерии, приравненное к батальону в пехоте. Артиллерийский полк состоял, как правило, из трех артдивизионов.
7. Смотри рассказ «Из жизни зенитчиков».
8. Младший политрук – воинское звание в политическом управлении, соответствующее общевойсковому званию "лейтенант".
9. Яковлев Николай Дмитриевич – генерал-полковник. В июне 1941 года начальник Главного артиллерийского управления Красной армии.
10. При измерении расстояния до самолета используется единица измерения 100 метров. «Дистанция 87» означает, что до самолета 87х100 = 8700 – 8 километров и 700 метров.
11. Дальность стрельбы орудий 74-й батареи была 9300 метров. То есть, снаряд достигнет самолета противника практически «на излете».
12. То есть, орудие наведено на цель.
13. Бреющий полет – полет самолета над самой землей.
Врешь, не уйдешь.
До завтрака оставалось полчаса. Лейтенант морской авиации Евграф Рыжов неторопливо вышел из казармы, где он только что переоделся, точнее сказать оделся, после утренней зарядки и умывания. Хотя война шла уже чуть больше месяца, летчики все равно каждое утро, если позволяло время, совершали небольшую пробежку, а потом обильно поливали друг друга водой. Иногда свои коррективы вносили налеты немецкой авиации, и тогда приходилось совершать небольшую пробежку к самолету, а вместо обливания водой обильно обливаться потом. Но по утрам появление вражеских самолетов было скорее исключением, чем правилом: утром фашисты имели привычку отсыпаться после ночных вылетов. Это потом, когда будут идти бои за город, фашистские бомбардировщики будут появляться в севастопольском небе с первыми лучами солнца, а в самом начале войны полеты немцев были подчинены распорядку дня. Соответственно, и у наших «соколов» утро проходило более или менее спокойно. Евграф просто обожал эти утренние часы, когда солнце еще не накалило землю и воздух пропитан прохладой и свежестью. Но вот после завтрака, ближе к десяти часам, утро перестанет быть мягким и приятным, а малейшее дуновение ветерка будет бросать в лицо пригоршни жаркого крымского воздуха, от которого не спасает никакая тень.
Рыжов неспешно добрел до лавочки, стоявшей в тени высоких тополей, в стороне от казарм. Эти казармы были еще дореволюционной постройки, двухэтажные, стояли на самом краю аэродрома. Чуть больше месяца назад тут жили курсанты Качинской летной школы.1 Но с началом войны летную школу эвакуировали в Саратовскую область, в освободившихся казармах разместили летчиков первой эскадрильи 32-го авиационного полка, которую перебросили из Евпатории. Недалеко от казарм, в которых расположились летчики, стояла бывшая гостиница, в которой теперь жил командир полка. Это соседство совсем не радовало летчиков, ведь как говорится: «подальше от начальства, поближе к кухне», только начальство само решает, где ему находиться. И хотя авиационный полк, в котором служил лейтенант Рыжов, насчитывал пять эскадрилий, которые были разбросаны по всему Крыму: в Евпатории, в Симферополе, в Каче, – начальство находилось в первой эскадрилье. Причиной тому было то, что в первую эскадрилью перед самой войной поступили новые самолеты МиГ-3. Теперь это самое начальство самым тщательным образом контролировало, как летчики осваивают новую технику. И хотя техника считалась освоенной, и все шестнадцать пилотов первой эскадрильи недавно сдали зачет прибывшей комиссии, начальство по-прежнему базировалось в Каче. Начальство пребывало в звании майора и звали его Наум Захарович Павлов. Летчиком он был, как говорится, от Бога, в бою за спины других не прятался, за что подчиненные его уважали, за глаза называя просто Захарычем.2
Майор Павлов закончил Качинскую летную школу в 1930-м году, и за десять лет дослужился до командира полка. Каждый из летчиков, кто служил в его полку, хоть единожды да вылетал с ним на задание, потому как Павлов считал, что командир полка должен знать, кто из его подопечных как летает и на что способен в бою. И этот вылет был своеобразным экзаменом, после которого летчик либо оставался в полку, либо его переводили в другой полк. И если Павлов оставлял пилота служить под своим началом, то потом при любых обстоятельствах стоял за него горой. И если поначалу молодым летчикам казалось, что они могут служить под командованием Павлова, как за каменной стеной, то потом они убеждались в своих заблуждениях. Павлов был глубоко верующим человеком, а его Бога звали «авиация». И за малейшие ошибки, касаемые своего бога он драл беспощадно: увидел курящим у самолета – три дня будешь дежурить по аэродрому. А кто дежурит по аэродрому – тот не летает. Для молодых лейтенантов, мечтавших о небе, отстранение от полетов было самым тяжким наказанием. Не переуложил парашют – еще пять суток дежурства. В мирное время перед каждым вылетом надо производить укладку парашюта, но вот во время войны не знаешь, когда будет вылет – тревогу могут поднять в любой момент. Поэтому и держали летчики в самолете уложенный парашют, но раз в неделю его надо было разобрать и уложить заново. А когда налетаешься за целый день так, что имени своего вечером не помнишь, тут бы до кровати доползти, а не парашют укладывать. Ан нет: положено – сделай. Павлов любил повторять: «Эти правила написаны кровью, и радуйтесь, что чужой. Но учтите, исправления в них будут вноситься уже вашей кровью. Так что соблюдайте эти правила и старайтесь их не исправлять».
Евграф еще раз глянул на часы: 7 часов 42 минуты, еще восемнадцать минут блаженства: тишины в одиночестве. Ведь эта тишина – не что иное, как наслаждение жизнью, которая может оборваться в любом из вылетов.
Человек, который круглосуточно находится в казарме в непосредственном контакте с людьми и не имеет возможности остаться один на один со своими мыслями и чувствами, умеет ценить одиночество. Евграф ценил и то и другое, он наслаждался одиночеством и с упоением слушал тишину. Кто сказал, что тишина – это отсутствие звуков? Тишина имеет свои звуки, которые звучат чарующей музыкой, ее только нужно уметь слушать.
Лавочка, на которой сидел Рыжов, часто использовалась и другими любителями уединиться. Один из таких любителей показался из-за дерева – одиночество Евграфа прервало появление лейтенанта Петра Телегина. С Петром они в разное время закончили Ейское военно-морское авиационное училище. Только Рыжов закончил его три года назад, а Телегин на два года позже.