– А это что еще за зверь такой? – все тем же недовольным тоном поинтересовался капитан.
И тут Рыбалко не удержался от соблазна вставить «шпильку» дежурному по штабу ПВО.
– Вам это по рангу знать не положено, товарищ капитан. Значение сигнала знают Жилин и Перов.16 Исполняйте! – и повесил трубку.
Последовали звонки в штабы артиллерии и авиации.
Наблюдая, как оперативный дежурный флота обзванивает дежурные службы, Елисеев даже начал подремывать, голос Николая Рыбалко действовал убаюкивающе: монотонный и ровный.
Вдруг Рыбалко саданул кулаком по столу и витиевато ругнулся в телефон:
– Ты что, оглох? Я же тебе русским языком говорю, пять капель нашатыря на стакан воды и дать ему выпить! Да не помрет он, не волнуйся! Все, действуй!
Окончательно проснувшись от громкого голоса, начальник штаба поинтересовался:
– Что-то случилось, Николай Титыч?
– Да как сказать… наш доблестный Русаков17 опять в глубоком погружении, – Рыбалко щелкнул себя пальцем по горлу. – Даже в очень глубоком. Ему б не авиацией командовать, а водолазами. Но, думаю, скоро должен протрезветь, если все правильно там сделают.
– Это ты про нашатырный спирт? – поинтересовался Елисеев.
– Ну да, он алкоголь из крови здорово выгоняет, проверено.
– Будем надеяться, будем надеяться, – с этими словами начальник штаба поднялся и направился к выходу.
– Товарищ капитан второго ранга, а про нашатырный спирт тоже в оперативном журнале писать? – с ехидцей поинтересовался Левенталь. – Сами сказали – заносить все подробно.
– Пока запиши, что командующего авиацией не удалось найти, а там посмотрим, – ответил Рыбалко и обратился к Елисееву: – Иван Дмитриевич, не торопитесь объявлять Большой сбор, тут вот какая ситуация складывается…
Елисеев остановился и молча посмотрел на Рыбалко, но перебивать его не стал: он знал, что этот человек не будет просто так «мутить воду» и осторожничать, ум Рыбалко ему уже довелось неоднократно оценить.
– Мы с вами оказались в немного незавидном положении. С одной стороны, да, Большой сбор объявлять надо, но вот с другой… С другой стороны, нас с вами могут крепко взять за одно место за паникерство. Вот придет какой-нибудь Кошелев,18 ну, или кто-то наподобие него, да поинтересуется, а не поддались ли мы на провокацию? Не сеем ли мы панику среди населения своими поспешными действиями? Приказ наркома обороны не подаваться на провокации19 еще никто не отменял. Сами же читали дополнение к этому приказу…
– Да-да, – задумчиво произнес Елисеев, – я помню, что «Если кто поддастся на провокацию, тому расстрел».
– И введение боеготовности раз это дополнение к приказу не отменяет, – тут же подхватил Рыбалко. – Не мне вам объяснять, кто такие особисты и с чем их едят: на приказы наркома Кузнецова они ложили всем особым отделом.20
Начальник штаба задумался: в словах оперативного дежурного был здравый смысл. Припишут паникерство, да, согласно приказу, на месте и расстреляют. А когда поймут, что ошиблись, поздно будет. Вот только двум расстрелянным красным командирам21 от того, что военная прокуратура или особый отдел признает свою ошибку, легче уже не станет. А Большой сбор объявлять надо – приказ наркома. М-да, ситуация!
– Ну, давай, говори, что ты там надумал, вижу ведь, знаешь, что делать.
– Знаю, товарищ контр-адмирал, знаю. Мы объявим Большой сбор, но скрытно, через посыльных. То есть, и сбор объявили, и население не потревожили, и нет никакой паники в городе.
– Тебе б, Николай Титыч, не химиком быть, а дипломатом, Потемкин номер два.
– А при чем здесь Потемкин?
– Да тот половину Европы за нос водил, а ты половину особого отдела, – усмехнулся Елисеев, но тут же посерьезнел. – Обзвони всех дежурных по подразделениям, а я прикажу отправить машину за командующим на дачу. До него, видите ли, дозвониться не могут, вот и подняли с постели меня.
О том, кто поднял Елисеева с постели, Рыбалко спрашивать не стал.
– Если что, я у себя в кабинете. Сейчас все прибывать начнут. Что случится – звони. – И Елисеев покинул командный пункт.
Рыбалко и Левенталь остались вдвоем. Николай начал обзванивать дежурных по подразделениям, а его помощник скрупулезно стенографировал в оперативном журнале все указания, которые отдавал Рыбалко этим дежурным.
Обзвонив всех, кого нужно, Рыбалко задумался. Он представил себе, как сейчас по городу побегут рассыльные. Пока добегут, пока найдут нужный дом, пока добудятся, пока разбуженный командир или старшина распишется в оповестительной карточке, соберется да прибудет на корабль – пройдет, как минимум, час. Пока получат боезапас до полного комплекта, пока заправят корабль под завязку, – в общем, пока доведут его до полной готовности к выхо-ду в море, пройдет еще часа полтора-два. Да добавить полчаса на наше русское разгильдяйство – все три часа выходят. Это где-то, в лучшем случае, в половине пятого, а то и в пять перейдем на полную боевую готовность. Времени не хватает. А если Кузнецов решил проверить боеготовность флота или, что еще хуже, произойдет нападение? Вот тут из-за медлительности может произойти все, что угодно. А если, не дай бог, погибнут люди – Николай был уверен, что эту свою медлительность и осторожность он не простит себе до конца жизни.
И Рыбалко решительно снял трубку.
– Слушаю, Елисеев, – ответила трубка.
– Иван Дмитриевич, это Рыбалко, вы сами сказали, что я могу звонить, если что-то срочное. Не могли бы вы прибыть на командный пункт? Это не по телефону.
– Что-то серьезное? – поинтересовался начальник штаба.
– Более чем, Иван Дмитриевич! Иначе я не звонил бы вам, а действовал самостоятельно.
– Добро. Буду через две минуты.
Когда Елисеев выслушал все доводы Рыбалко насчет Большого сбора, то, задумавшись на мгновение, ответил:
– Семь бед – один ответ. В моем кабинете сидят Владимирский, Моргунов и Кулаков.22 Давай сделаем следующее: Владимирский займется оповещением с кораблей, Моргунов – оповещением с Константиновской батареи. За тобой контроль ситуации, – с этими словами начальник штаба вышел.
Часы показывали 1 час 41 минуту.
– Так, Аркадий Семенович, – Рыбалко присел на стул напротив своего помощника, – кажется, пока мы ничего не упустили, пока все нормально.
– Не все, товарищ капитан второго ранга, вы забыли про светомаскировку города.
Рыбалко со словами «Черт возьми, совсем забыл!» бросился к телефону, сорвал трубку и стал яростно накручивать диск аппарата. Трубка отозвалась после первого же гудка.
– Горком, дежурный.
– Оперативный дежурный флота капитан второго ранга Рыбалко, – четко представился Николай. – По флоту объявлена боевая тревога, – слово «боевая» Рыбалко выделил интонацией.
– Какие мои действия? – уточнил дежурный.
– Надо срочно по городскому ретранслятору объявить, что по флоту объявлен Большой сбор. Слышите, срочно! И второе – вызовите Борисова,23 он знает, что делать. Сообщите мне ваши фамилию, имя и отчество, чтобы я записал в оперативный журнал, кому отдал это распоряжение. Вы тоже сделайте у себя соответствующую запись.
– Моя фамилия Городнин. Городнин Антон Максимович.
Рыбалко быстро записал данные дежурного на листке бумаги и протянул его Левенталю.
– Повторите, пожалуйста, ваше звание и фамилию, я запишу себе в журнал, кто мне звонил, – попросил дежурный.
Записав звание и фамилию оперативного дежурного флота, дежурный по горкому сказал: «Сделаем, товарищ оперативный!» – и отключился.
Через некоторое время ожил городской ретранслятор. По городской радиотрансляционной сети шло сообщение: «Внимание, внимание! Большой сбор». Рыбалко кинул взгляд на часы: 01-53. «Оперативно, – подумал Николай, – прошло всего двенадцать минут». Буквально через две минуты у Рыбалко создалось впечатление, что город взорвался. Теперь о том, что по гарнизону объявлен Большой сбор, знали даже в окрестных деревнях. Загудели сирены кораблей и судоремонтного завода, одна из береговых батарей производила выстрелы холостыми зарядами, с Константиновской батареи пускали ракеты. А еще через пять минут город разом погрузился во тьму, словно выключили общегородскую лампочку. Но полной темноты не было. Рыбалко с удивлением заметил три горящих маяка: нижний и верхний Инкерманские створные маяки24 и Херсонесский маяк ярко светились в ночи. «Черт знает что, светомаскировка называется». Николай опустил черную плотную ткань, выполнявшую роль занавески, и зажег керосиновую лампу. Теперь свет лампы с улицы виден не был.
