Герцензон полагал, что широко разработанные зарубежными криминологами программы медико-психиатрического изучения личности преступника имеют весьма ограниченную сферу применения его на практике. Ценным в нем для практики, для органов расследования, суда, администрации пенитенциарного учреждения являются, во-первых, констатация наличия или отсутствия душевного заболевания или иной болезни; во-вторых, сведения, получаемые в результате проводимого социального обследования. Но для получения этих сведений вряд ли необходимо привлекать работников – специалистов биологических наук. Как показывает опыт, подобные обследования лучше всего проводят представители общественных наук, которые с большим знанием дела могут выявить все те условия, в которых жил, воспитывался, работал, проводил свободное время преступник, выяснить его личные связи и т. д., и на основании всех этих данных установить причины и условия, которые способствовали совершению преступления¹².

Действительно, именно представители гуманитарных наук на теоретическом уровне должны оценивать как степень общественной опасности преступника, так и изучать преступников в целом.

Можно согласиться с тем, что для получения сведений социального характера о личности преступника вряд ли следует привлекать специалистов биологических наук. Однако за все годы, прошедшие после публикации весьма интересных очерков Герцензона, практика комплексных исследований криминолого-патопсихолого-психиатрического характера, в том числе проведенных с моим участием, убедительно доказала их чрезвычайную необходимость для криминологии. Без них познание личности преступника, причин и механизмов преступного поведения вряд ли возможно, что относится и к насильственной, и к корыстной преступности.

При всех условиях и потребностях криминологической науки в конкретном исследовании нельзя выходить за пределы научной компетенции данного ученого. Действительно, было бы глупо, чтобы юрист решал психиатрические вопросы, ставил психиатрический диагноз и т. д. В равной мере и психиатр не должен вмешиваться в решение криминологических, а тем более правовых проблем, требующих юридической подготовки. Однако сплошь и рядом, как показало мое многолетнее сотрудничество с психиатрами, они могут дать ценнейшую информацию о личности преступника и отказываться от их помощи ни в коем случае нельзя. Это особенно важно, когда речь идет о преступниках с психическими расстройствами, а таких среди осужденных за преступное насилие около 15–20 %.

Психические аномалии играют роль условий, способствующих преступному поведению, очень часто особо опасному, ведению антиобщественного образа жизни, детерминируют определенный круг, содержание и устойчивость социальных контактов и привязанностей. Такие аномалии содействуют формированию криминогенных взглядов, ориентаций, потребностей, влечений и привычек.

При расстройстве психики, в том числе и в особенности у особо опасных преступников, развиваются такие черты характера, как раздражительность, агрессивность, жестокость, и в то же время снижаются волевые возможности, повышается внушаемость, ослабляются сдерживающие контрольные механизмы. Расстройства психической деятельности (в рамках вменяемости) препятствуют нормальной социализации личности, усвоению общественных ценностей, установлению нормальных связей и отношений, мешают трудиться. Эти расстройства могут развиваться скрыто, почти не проявляясь, и могут восприниматься другими лишь как странности характера, неуравновешенность, склочность, необъяснимая несообразительность и неумение быстро находить выход из ситуации.

Критика ломброзианства в 60-70-е гг. ХХ в. имела своим последствием то, что биосоциальные и психологические исследования преступников долгое время были под запретом. Это одна из причин того, почему на этом этапе не был выделен тип особо опасного преступника, хотя не вызывает сомнений, что такие лица были и тогда. Точнее – они были всегда.

Все внимание в те годы уделялось социальным факторам при почти полном игнорировании того, что происходило в голове преступника. Это весьма негативно сказывалось на познании мотивов преступного поведения, они представали в крайне примитивном и искаженном виде, что не могло не сказаться на уголовном законе и практике его применения. Психиатрические исследования не проводились – последние такие работы имели место лишь в 30-х гг. – и они были признаны вредными и ненужными. Полностью восторжествовал вульгарно-социологический подход, что было совсем не удивительно на общем фоне вульгарного материализма. Именно в эти годы расцвел пышным цветом тезис о том, что при марксистско-ленинском социализме нет причин преступности. Иными словами, преступность была, а причин ее – нет.

Из этой концепции наиболее ловкий выход нашел И. М. Ной. Он посчитал, что раз самих социальных причин преступности нет, поскольку марксистско-ленинский социализм просто прекрасен, то причины должны быть в самом преступнике. Правда, он не называл конкретных причин, заложенных именно в нем, и скорее всего потому, что ничего о них не знал. Вместо этого Ной цитировал популярные работы по биологии, из которых тем не менее не следовало, что человек не принимает участия в своем поведении и действует лишь примитивная схема «социальный стимул – реакция». Все эти работы вообще никак не были связаны с преступностью и преступником.

С началом возрождения в нашей стране криминологии в конце 80-х – начале 90-х гг. стало формироваться понятие личности преступника, который многими учеными воспринимался как антипод преступного человека, что, наверное, соответствует действительности. Однако понятие личности преступника не всеми криминологами было принято, в частности И. И. Карпецом, так много сделавшим для становления отечественной криминологии. Основные возражения противников этого термина сводились к тому, что далеко не каждый человек, совершивший преступление, является личностью именно преступника и он не обязательно обладает чертами, типичными именно для преступников.

С этим нельзя не согласиться: действительно многие осужденные за преступления не имеют особенностей, характерных для преступников. Иногда такое представление о них бывает ошибочным: если человек ранее и не совершал никаких предосудительных действий, но внутренне, психологически был готов к ним, однако окружающим об этом не было известно, например потому что он не подвергался специальному обследованию или не проявлял своих антиобщественных установок в поведении. В других случаях преступление могло быть совершено внезапно, и виновный сразу не смог найти правомерного выхода из сложившейся острой жизненной ситуации. Отсюда вроде бы закономерен вывод, подтверждающий возражения тех, кто отрицает наличие личности преступника. Однако такой вывод представляется ошибочным.

Личность преступника есть не что иное, как модель, абстракция, соединяющая в себе наиболее характерные особенности личности преступника как социального и психологического типа. Далеко не каждый человек, совершивший преступление, может быть назван представителем этого типа, поскольку последний состоит только из его характерных представителей. Учитель средней школы тоже представляет собой социальный и психологический тип, однако не каждый учитель, работающий в школе, является характерным представителем этого типа, напротив, кто-то из учителей вполне может быть даже растлителем юношества или человеком, по ошибке выбравшим такую профессию. То же самое можно сказать о представителях таких социальных и психологических типов, как студент, ученый, спортсмен, артист и т. д.

Таким образом, личность преступника вполне жизнеспособная криминологическая категория, что было доказано многолетними криминологическими теоретическими изысканиями. Поэтому не следовало авторам «Курса советской криминологии» (Предмет, методология, преступность и ее причины. Преступник. М., 1985) стыдливо именовать личность преступника «лицами, совершающими преступление».