— Чего ты там забыл? В его клинике?
— Вопрос правильный, но правильного ответа я тебе не озвучу. Забыл отчего-то.
— Зато я этот ответ знаю отлично. И ничего не забыла про твою танцовщицу…
— В том-то и дело, что моей она никогда не была. «Особая дева», как обозвал её чудо-доктор. Да и как ни понять твоего ветшака, кого ты избрала себе в мужья. Ходит и дышит рядом такое обольстительное чудо, а у него-то вместо отменно-твёрдого и всегда готового к действию инструмента ни к чему не годная ветошь между ног? — он засмеялся, довольный собственным сомнительным остроумием. Подчиниться ему после таких слов означало уронить своё достоинство поспешно и позорно. Ему и надо-то было всего лишь ласково и мнимо — покорно поворковать, даже если прежней любви не существовало.
— Я не могла долго жить у него, не имея статуса жены, он же не был мне родным отцом. Таковы наши традиции, а на самом деле…
— Я так и подумал, что старый иссохший пень решил сделать себе оздоровительный привой из юной гибкой веточки. Подействовало? Но, видимо, эффект не стал длительным. Вот ты и отвалилась, почему и была выброшена прочь! Всякому мужчине горько ощущать себя в проигрыше, сколько лет ему там ни будь. Душа, как известно, вечно-молодая…
— Почему ты такой грубый?! — крикнула я, — Что с тобою произошло?
— Со мной? А с тобой ничего так и не произошло за эти годы? Я был таким всегда… — пробормотал он, развернув меня к себе спиной для более изысканных ласк, видимо. — Жаль, что ты несколько мала ростом, моя фея… не вообще, а для меня, и столь отрадная позиция в данном случае невозможна…
Мне не хватало воздуха, и от ошеломления, и от ответного влечения к нему, и от унижения. Беспощадные слова терзали, а любовь не отменяли. Скомкав мой подол, он стащил, — нет, уже не лоскутные нищенские штаны, — а дорогое бельё, подобное тому, каким я восхищалась когда-то, видя такое же у Ифисы. Вряд ли он этим шиком любовался в такой-то момент умопомрачения. А поскольку думать он уже не мог, мне пришлось делать это за двоих.
— Ты в своём уме?! Ай-ай! — заверещала я таким писклявым голосом, что и сама не признала его за собственный. Он точно приготовился утащить меня в окружающие нас дебри, где и опрокинул бы на лесную подстилку или уж не знаю, каким образом он собирался всё «это» осуществить. Наконец-то я вывернулась, как способны на это кошки, выскальзывая из рук намного превосходящей их силищи.
— Очнись! Ты же не в диком лесу! Люди же вокруг бродят!
Я словно провалилась в кошмарное сновидение, когда услышала в подтверждение своих слов чьи-то голоса.
— Пошли отсюда! — засмеялась невидимая в зарослях женщина, — тут какой-то грязный рабочий развлекается с посудомойкой, наверное!
— Видимо, это те, кого недавно привезли на стройку из-за стен, — ответил мужским голосом другой невидимка, — Совсем одурели тут! Пора бы заняться их отловом и разъяснить при помощи плётки, следуя методу хупов, куда они попали. Здесь не простонародные пастбища для скота!
— Не лезь! — благоразумно отозвался женский голос, — этот здоровый лоб тебя пришибёт на месте. Ты учёный — утончённый, а эта рабочая скотина камни ворочает размером с дом.
Я не могла сделать вдох от ужаса. Если бы они подошли ближе и увидели меня! Я вжалась в Рудольфа, как будто стремилась слиться с ним, спрятав лицо на его груди, улавливая ровный сильный ритм его сердца. Ему вторил стук моего сердца, нервический и торопливый, и странно, я успокаивалась. С ним рядом всё было нипочём.
— Руд… милый… — прошептала я, ощущая себя точно так же, как когда-то стоя с ним рядом возле дома-машины бродячих актёров. Маленькой девушкой, пребывающей в полной зависимости от него. И лучше этой желанной зависимости ничего и не существовало… — Возьми меня на руки…
— Кажется, я знаю, кто там… — хихикнул женский голос.
— Кто? — отозвался мужской голос и добавил уже миролюбиво, видимо, при некотором размышлении, — Да пусть себе совокупляются, раз так припекло. Нам-то что?
— Так это же… госпожа из «Мечты», — произнесла совсем тихо женщина, но я отлично её расслышала.
— Ну и? Она не женщина что ли? Да и работяга, при здравом размышлении, для неё самое то, что и надо. По крайней мере, не разболтает никому. Суки вы все, только строите из себя чистоту небесную, — последнее замечание мужчина добавил весьма добродушным и даже одобрительным тоном. Ему нравилось, что все женщины суки в его определении. И с него спрос в таком случае какой? Мужской голос показался мне отчего-то знакомым.
Никто так и не приблизился. Видимо, морализаторы сообразили, что разгорячённую парочку лучше обойти сторонкой.
— Почему твоя рубашка как у мусорщика? — спросила я, успокоившись и поняв, что незваные свидетели удалились.
— Рубашка? — он таращился на меня, не приходя пока в осмысленное состояние. Он забыл о том, что раздет до пояса. Рубашка валялась у его ног, как и мои нижние штаны, и он топтался по ним своими несуразными ботинками. Этот фасон обуви был у него неизменен всегда.
— Почему как у мусорщика? — он всё же обиделся. — Тончайшая ткань, аристократическая по своему качеству, помялась всего лишь, когда уснул. Ты лучше не тряпку оценивай, а то, что за ней скрыто… — он без всякого стыда приспустил свои штаны…
Даю пояснение. Наши мужчины, трольцы в обозначении землян, носили штаны на эластичном поясе, который легко регулировался в случае необходимости, и не ведали о том крое, что принят на Земле. Всё происходящее воспринималось как глумление надо мной, невозможное разочарование, удар по моим возвышенным представлениям, что хуже был бы лишь удар физический.
Как ни старалась я отвести свои глаза, они приковались к тому, что с таким физическим упоением он мне и продемонстрировал, отлично зная о собственном телесном великолепии и гордясь таким вот символом торжествующего мужества. И не потому, что бы самцом, как Ихэ-Эл. Он считал меня той, кому открыты все его тайны, и сам смысл моего существования в том и состоит, чтобы к этим тайнам быть сопричастной, быть их неотъемлемой частью.
Я не была девственницей, и «юность облетела с кончиков моих ресниц», как выражалась бабушка когда-то. И я уже не светилась, наверное, как лучезарное видение в глазах встречных парней и мужчин. В зеркалах я себе нравилась, а как уж там с мнением окружающих, невнятным оно порой было. Но я слишком долго жила одна. Жила стерильно настолько, что свернула все былые желания, как сворачивают в рулон прекрасную картину, для которой нет места в тесном убогом жилище. И тут было от чего испытать зрительное потрясение, пограничное с мистическим каким-то ужасом.
— О, Мать Вода… — с мольбой промямлила я, — Убери же этот атрибут чудовища… не трогай, не трогай же… — наступив своей туфелькой на его ботинок, я зацепилась взглядом за невероятный дизайн такой вот обувки, недоумевая, почему он весь целиком столь несуразный? То, что ботинки нашпигованы техническим приспособлением для возможной самозащиты, случись что, мне тогда и в голову не приходило. Земляне не расслаблялись нигде, включая и свой подземный город.
— Неужели ты настолько прикипела к своему ветшаку с его дряблыми чреслами, что вид нормальной эрекции повергает тебя в шок? — прозвучало не настолько уж и грубо, насколько отрезвляюще для всех моих возвышенных ожиданий будущей любви с ним…
— Если невмоготу, разверни свои несуразные копыта в сторону «дома любви»! — тут уж я вспомнила все усвоенные навыки из детства, проведённого среди люда торгово-ремесленной окраины. — Порадуй там своим попаданием в цель на всё готовых птичек! Да и Чапос даст тебе скидку как старому знакомцу! Я тебе не «особая дева»! — с размаху я ударила его по лицу. От растерянности он таращил глаза, даже не осознав удара в лицо, и словно не верил, что та, кого обозначали «феей», способна на драку и ругань. Я повторно ударила его, но попала по уху, так как он успел ловко увернуться, заодно и привести себя в сносный внешний вид.
— Шипы у тебя есть, — произнёс он, натягивая рубашку, — Вот засада! — это уже относилось к рубашке, в которой успели угнездиться рои травяных жителей, — Придётся выбросить, — и снова сбросил с себя рубашку.
