— Человек, желающий купить отделку старого бассейна, Чапос? Зачем ему?

— Камень легко заново отполировать, отчистить от водных отложений, от плесени и грязи. Вещь немыслимо дорогая, — тараторила мать Эли. Дочь смущённо молчала.

— Конечно, тратиться на новое всегда дороже, а старьё всегда дешевле, — произнесла я презрительно.

— Сказал, что будущей жене готовит подарок для личного сада.

— Кто же на сей раз? — спросила я.

— Может, Азира… — ответила Эля, притворяясь равнодушной.

— Не так! Не так! — возмутилась её мать, — чтобы такой респектабельный человек женился на последней падшей Паралеи? Да у нас на плантациях таких обтрёпанных шкур не было, какую она носит. Нет. Не так! Он нашёл чистого ангела, так мне сказал.

— Знать бы, кто столь ловко его одурачил… — пробормотала Эля.

— Это у тебя вместо головы пустой глиняный горшок, другие оказались сообразительнее! — накинулась на неё мать. — Даже у нас на плантациях таких тупиц не встречалось…

Она говорила: «у нас на плантациях», будто провела там всю жизнь. За последние годы она усохла вовсе не от работ под палящими лучами в засушливом поясе континента, задыхаясь от вездесущей пыли, наносимой ветрами, а наоборот, от принятия избыточной, но пьяной влаги в тени столичных дешёвых заведений, к коим пристрастилась.

— Заткнись уже, а! — заорала на неё Эля. И мать покорно утихла.

— Бассейн останется тут, — сказала я, — как память о бабушке тем жильцам, кто тут есть. А когда дом развалится, тогда какая разница, чей он будет. Что за ценность в декоративной чепухе, если мы сами все временные жильцы на свете?

Куклы Реги-Мона я тоже забрала, благодарная матери Эли, что она, всё же, многое сохранила в неприкосновенности. Дала ей денег за заботу о чужом хламе, расцеловала её в оплывшее, потемневшее, некогда прелестное лицо. Она даже всплакнула, счастливая наследница жалких осколков роскоши аристократов-изгоев, щедро отданной ей. И мне было жалко её за смешное подобие счастья.

— О, Нэя! — восклицала она, — вот оно, благородство происхождения! Такое возвышение души над тем, над чем мы привыкли трястись, растопырив жадные руки! Да мы к вещам привязаны больше, чем к ближним своим. — И она зарылась в короба на правах новой владелицы того, к чему прикасалась прежде как воровка, похищая и трепеща за возможный суровый спрос в будущем. И уже при мне выставила искристую большую синюю бабушкину вазу в нишу своего окна. Отошла на расстояние, любуясь и ахая, словно увидела впервые.

Только при чём тут была моя щедрость, «возвышение души», «благородство происхождения», если это было лишь окончательным пониманием, что прошлые вещи являются омертвелой, истлевающей скорлупой невозвратного прошлого. В неё не вернёшь отлетевшее дыхание той жизни. Девушку — звёздного ангела с её чудесным оленем, конечно, было жаль. Стоит она теперь у бандита Чапоса, улыбается ему пунцовыми губами на неизменно-счастливом лице…

Через день после выставки явился ещё один посланник из города в лесу, холёный и такой же обезличенный человек, как и тот, кто оформлял покупку картин. В отличие от первого он показался мне знакомым. Он перемещался по моей квартире, стараясь на меня не глядеть. Так же любезно, как и первый посланец, он обговаривал детали моего переезда, в то время как рабочий затаскивал в мою комнату коробки для моих вещей, предлагая помощь в их упаковке. Я отказалась от услуг рабочего, сказав, что всё упакую сама.

— Не аристократка, позолоту с рук не сотру, — буркнула я вдруг, на что рабочий радостно закивал и быстро сгинул за пределами моей тесной обители.

— Завтра всё соберите, что вам дорого и имеет для вас ценность. За вами приедут. Только зря вы отказались от уже оплаченной помощи. — Чиновник неодобрительно покачал головой, — не стоит развращать народ своим неуместным благородством. Вы же не простая женщина, мне известно. А он пропьёт дармовые деньги. — Он тщательно рассматривал мои руки, словно надеялся рассмотреть на них реальные следы позолоты.

— Не вздумайте завтра поднимать коробки сами. С вашей изящной фигуркой и с такими нежнейшими руками нельзя таскать тяжести.

Тут я и узнала его! Это был тот самый Инар — помощник Тон-Ата, взявший на себя хлопоты и расходы, связанные с похоронами моей бабушки, а потом стерегущий усадьбу. Только он был невероятно разодет, и лысина его сверкала как отполированная. А тогда он был всегда в шапочке. — Вы продали усадьбу Тон-Ата? — спросила я его в лоб. Он не дрогнул ни единым мускулом невзрачного лица. — У усадьбы, поверьте, есть хозяин. Или вы желаете получить свою долю от её стоимости?

— А вы бы не желали получить своё?

— Своё? — уточнил он. — И когда же усадьба была вашей? Разве вы в ней нуждаетесь? Ведь вы её покинули. Там восстановлена плантация лекарственных растений, и все доходы поступают для лечения и поддержания жизни самых обездоленных людей Паралеи — душевнобольных людей. Такова была воля вашего мужа. Вы желаете её оспорить?

— Вовсе нет, — сказала я совсем искренне, проникаясь неприязнью к человеку, даже не назвавшему своего имени. — Вы кто в том городе, куда я приглашена?

— Я возглавляю Хозяйственное управление в Администрации ЦЭССЭИ, — и он назвал себя. — Инар Цульф. — Имя поражало своей неблагозвучностью. Впрочем, и он своему имени соответствовал.

— И продолжаете охранять усадьбу по-прежнему?

— Чего мне её охранять, если у неё есть хозяин.

— То есть? Всё продали, а деньги поделили с Чапосом пополам?

— Та усадьба — ваше прошлое. А впереди у вас будущее, которое, как я надеюсь, будет не таким унылым и одиноким, как ваша жизнь в пустой усадьбе. Забудьте о ней. Ради вашего успокоения я скажу, что никаких денег от продажи чужого имущества я не получил. Я, знаете ли, никогда не жил и не живу паразитизмом в любой его форме.

— Как возможно совмещение в одном вашем лице бывшего приближённого Тон-Ата и настоящего крупного чиновника из ЦЭССЭИ?

— Я был знаком с господином Тон-Атом ещё в те времена, когда служил в одном имении, соседнем с имением ваших родителей. Тогда я с ним и сблизился. Иногда выполнял его поручения. Вот и вся загадка. А так, у меня хорошее образование и большой опыт в ведении сложных хозяйственных дел, поэтому и служба у меня достойная. Теперь мы будем с вами сотрудничать, а поскольку вам не нравится моя персона, в качестве посредника для дальнейшего и необходимого служебного общения я предлагаю вам взять с собою вашу подругу юности Элиан-Эн.

— Элю? Так вы её знаете?

— Я не назвал бы её полностью безупречной кандидатурой, но вас она никогда не подведёт. Не потому, что она связана с вами дружбой. Она не то, чтобы умна, а объективно очень трудолюбива, исполнительна и энергична. Когда требуется, может проявить инициативу без перехлёстов и способна отвечать добром на добро. Что само по себе редкость. А я буду её надёжно контролировать ради вашего блага. Вы не пожалеете о том, что она будет с вами рядом.

— Можно подумать, что вы её брат или муж, так хорошо её знаете, — удивилась я, радуясь, что уже и без него решила взять Элю с собою.

— Не муж и не брат. Её бывший муж Чапос никогда не ценил такой жены, а брат её — бродяга и уголовник, где-то сгинувший в бескрайности континента. Отцу же она никогда не была дорога. Я, если хотите, единственный человек, сумевший оценить все её качества по достоинству. Я повторюсь, она не безупречна, в противном случае я давно бы уже пошёл с нею в Храм Надмирного Света.

— А она с вами пошла бы? — лично я была бы удручена таким вот избранником больше, чем смертельной болезнью. Он отлично понимал моё отношение к себе, — Поверьте, пошла бы с радостью. Но тогда мне пришлось бы сковать её свободу. А я этого не хочу. Пусть она живёт, как ей хочется. Для проявления любого таланта нужна личная свобода. А я живу так, как удобно мне. — На том наше доверительное общение завершилось без сожаления с обеих сторон. Общение трудное, поскольку при виде этого человека вокруг меня сразу образовалась незримая, а бьющая ощутимым льдом дистанция. Он не без уважения поглядывал на мой холодный гордый вид, когда я замороженными губами цедила свои фразы, и даже не пытался никакой лестью согреть ледяной барьер. Без шансов ему было. Он только близоруко щурился на меня, считая, что вдова Тон-Ата таковой и должна быть. Наверное, я до сих пор не могла простить ему того замечания о себе, какое подслушала во время его беседы с Чапосом в старой усадьбе. Замечание нелестное, а женщины такого не прощают никому. После надлежащих назиданий, данных для подготовки к отъезду, он дал мне красивый и блестящий контактный браслет, сказав, что это связь, и долго объяснял принцип работы. Под конец общения я уже еле выносила его присутствие рядом. И спросила у самой двери, чтобы он не вздумал уже задерживаться, — А тот человек, Руд-Ольф, он там кто? — я надеялась, что ответ будет кратким, поскольку я одной ручкой легонько подталкивала его к выходу. Непосредственно к нему прикасаться было бы неприятно, но он был в толстом дорогом плаще. Видимо, он мёрз от скрытого недуга, ведь погода была чудесной.