Вспомнив о сокровище в своей сумочке, о найденной там прибыли, я поехала к Эле. Раздумывая о том, что не мог Реги подсунуть мне деньги, — ведь при исследовании содержимого сумочки Рудольфом, там их бы мизер! — мне пришлось признать, чья это проделка. Но и раскрытие этой загадки ничуть не примирило меня с ним. Конечно, заметь я его фокус с очередным подарком сразу же, я бы возмутилась. А так… чего уж. Деньги уж точно не лишние.

Мы объедались с Элей в любимой кондитерской «Сладкое прибежище», и она набрала полную коробку пирожных для своих детей. Потом мы гуляли с нею по центру столицы, зашли в игрушечную лавку, чтобы купить детям подарок. Элю я решила взять к себе помощницей. Мне нужен свой штат работниц и мастеров. Тот человек дал мне разрешение на то, что профессиональных мастеровых людей я наберу в столице, поскольку хорошо знала из кого выбирать. А уж он проверит их по своим каналам, и если не все подойдут, я должна буду это принять. Счастью Эли не было границ. Она буквально опьянела от наплыва эмоций, благодарности, обнимала меня и повизгивала от радости. Она уверяла меня, что сможет пройти все проверки в высоких инстанциях, поскольку никогда не была замешана ни в каких нелестных или тёмных приключениях.

— Так ты не мне будешь это доказывать. Я тебе верю и так. Но предупреждаю, твою кандидатуру могут и не пропустить туда, где мне без тебя будет очень тоскливо, — и я обняла её.

— А этот глава чего-то там из Администрации города, что тебя и выбрал, он тебе что сказал?

— Что там есть особые проверяющие структуры, а я должна буду принять их решение. И всё.

Эля заметно сникла, — Он каков из себя? Наверное, важный и высокомерный до жути?

— Со мною разговаривал один из помощников главы хозуправления из Администрации этого города. Он никакой. Невнятного облика, хотя и безупречно вежливый.

Эля взмахнула руками, но понять сам по себе её жест было бы трудно, — Я уж обрадовалась, что ты всё решаешь…

— Как только мы с тобою окажемся за теми стенами, я и буду всё решать! — ответила я, заранее наполняясь значительностью. Жизнь Эли трудно было назвать не то, что счастливой, но даже сносно сложившейся. А мне настолько проще начинать новую жизнь в чужом и незнакомом окружении вместе со своей подругой детства и юности, вместе с близкой мне помощницей.

Я с лёгкостью простила её матери утрату многих наших вещей, оставленных той на сохранение. Чего там и помнить о старье! О безвозвратно исчезнувшем прошлом. Картины брата хранились в доме Тон-Ата, как и место для его творчества было всегда там. Не у нас же в убогой тесноте, где мы и сами-то еле протискивались вдоль необходимой мебели и коробов с остатками былой роскоши. Крылатых людей из коллекции Нэиля мне по любому видеть было невероятно больно. Пусть в них играют и радуются дети Эли. Бабушкина уникальная машинка сохранилась. Да что в ней теперь, если у меня будет целый цех с необходимым оборудованием на те средства, которые мне будут выделены для Дома текстильного творчества, как сказал человек из ЦЭССЭИ. Магические гадательные таблицы в перламутровом футляре с их странными вызолоченными символами — картинками? В них невозможно ничего понять. А сам вожделенный в детстве футляр смешная древняя нелепица, ни на что не годная. Как и побитые наполовину фамильное стекло и тончайшая посуда, из которой загульная мать Эли потчевала своих друзей, уверяя их в своём непростом происхождении. Как жалкая уже ветошь спрессованного тряпья в коробах. Все эти скатерти, вышитые панно, аристократические платья, за порчу которых так жестоко наказывала меня бабушка, драла за волосы. И я жалела сейчас не себя, а бабушку — охранительницу того, что никто ей так и не вернул. Не в тряпье было дело, а в том символе, который они собою являли для её страдающей, несомненно, души.

Эх, люди, с их привязанностью к барахлу, которое часто переживает их самих. Старея, разрушаясь, исчезая сами, как много значения они придают неодушевлённым изделиям собственных рук. Я забрала себе только голубые чашки, те, что остались. Сделанные в форме наполовину распустившихся бутонов, они были особенные, напоминали о маме. Мама всегда дорожила ими, поскольку сбоку каждой чашечки имелся белый овал, в каждом из которых был изображён золотом профиль мамы. Очень дорогой для мамы подарок отца, изготовленный на заказ. Но у людей, живущих в своих обособленных рощах, имеющих свои озёра и свои острова на них, все вещи обихода были неповторимы и эксклюзивны.

Возможно, мать Эли и спрятала часть добра, чтобы не отдавать. Она нервозно суетилась, боясь, что я войду в комнаты, закрытые ею. Каждый раз вставала на моём пути, если подозревала меня в намерении войти туда. Начинала болтать, хватать за руки, уводить в сторону. Рядом с виноватым видом бродил постаревший отец Эли, вздыхая и шаркая, порываясь, видимо, отдать и то, что утаила жёнушка.

— Нэя, ты только представь ужас всего нашего дома! — округляя коричневые обесцвеченные глазки, мать Эли прижала к груди маленькие кулачки, — Вашу бывшую квартиру арендовал чиновник из Департамента нравственности. Эта, скажу тебе, пакость теперь будет тут жить! И как теперь?

— В вашем возрасте никакие чиновники подобного профиля уже не страшны, — я еле скрыла свою улыбку. — Эля же будет жить в другом месте. Но дети останутся с вами. Она будет их навещать.

— Пусть живёт, где хочет. Лишь бы платила за содержание детей. Речь не о ней. Меня же, ты помнишь, засунули куда? Мой муж еле меня нашёл. Он как увидел «нравственного блюстителя» в нашем доме, пихнул его в уличный бассейн. А я говорю, к чему воду мутить грязью? Мы же для питья её берем. И тут, Нэя, заслуга твоей бабушки, какую красоту оставила владельцу дома! Он за декоративный бассейн теперь аренду дерёт ещё выше. Вот, мол, какой необыкновенный дом, платите за избыточную красоту. А что лестница от старости скоро грохнется на голову людям, кому дело? Правда, только с теми заключает договор на лишнюю оплату, кто не знает, что бассейн не его затрата. Мы-то, кто знаем, не платим. А те потом «ой», «ай», а что делать? — Она говорила, не умолкая. Вспомнила своё давнее заточение, всплакнула. Приласкала своего молчащего от неловкости мужа.

Но муж, вздыхатель и шаркун, и не думал её искать в то горестное время. Это сделал некто влиятельный по просьбе отзывчивой на чужое горе моей бабушки. Она узнала о несчастье и обратилась с просьбой проверить законность задержания женщины. И хотя времени прошло немало, а ржавый механизм правопорядка мог не заработать и вообще, изнеженной городской жительнице пришлось хлебнуть знойного лиха и мучительной, непредставимой в прежней жизни, тесноты. Вполне могло быть и такое, что бедняга так бы и оставила свои кости в отдалённой провинции, исчахнув на прополке, работам по уходу и уборке урожая на бескрайних полях неведомого владельца. Просто потому, что попала в момент сбора бесплатной рабочей силы продажными хупами. И чиновник Департамента нравственности к этому отношения не имел.

Эля, странствуя по своим личным запутанным тропам, но в едином для всех нас жизненном пространстве, о матери не вспоминала никогда. Ей было всё равно, жива она или нет. И только сбежав от Чапоса, она вынужденно постучалась в родную когда-то дверь. Мать она так и не простила за свою неладную жизнь, как будто бедняжка мать была виновата в собственном рабстве, куда её затолкали исполнители якобы закона. Поэтому Эля с матерью часто ссорились, лада между ними не было.

Эля приложила ладонь к губам, призывая меня к молчанию. Она обманула мать, что это она, дочь, спасла её от рабства, нашла её местонахождение среди бескрайних пространств континента, заплатила. Иначе, мать и на порог бы её не пустила. Да к чему мне-то разоблачения их ненужных тайн?

— Нэя, — мать Эли мгновенно забыла о слезах, — тут обратился ко мне один человек с просьбой продать ему декоративную скульптуру и отделку нашего дворового бассейна. Он, оказывается, сделан из редкого камня и работа уникальная. Но надо чтобы ты подтвердила своими документами, что ты аристократка, и бассейн твоя собственность — не вода в нём, понятно, а сам он. В Департаменте недвижимости требуют такого подтверждения. А деньги мы поделим с тобой пополам. Тот человек не поскупится. Он хочет сделать подарок своей будущей жене. Владелец же нашего дома такая жадная тварь, что хотел разобрать всю конструкцию и к себе утащить, как только вы отказались от аренды. Но мы встали горой, пригрозив, что вызовем тебя. Это же был ваш подарок всем, а не ему.