— Ну, коли пошла такая пьянка, как говорит наш доблестный отсекатель-зашиватель хирург, он же ценитель местной «Мать Водички»… А хотя бы и так! В семье ни у кого не должно быть тайн друг от друга. Ибо дом, разделившийся сам в себе, рухнет. Мне тут позволено и по выслуге моей, и по должности несколько больше, чем прочим. Конечно, не имею в виду вас, доктор. Вы-то и меня превзошли по всем характеристикам, и по здешнему долгожительству, и по возрасту…

— Возраст это не всегда мерило ума, Венд, — миролюбиво отозвался доктор Штерн.

— Ладно. Я вас в дискуссию не приглашал. Я лишь решил провести минутку просвещения для своих воспитуемых шалопаев, выражаясь языком любящего отца. А я для них отец любящий, потому и забочусь об их развитии и о будущей их реализации вовсе не здесь.

— Воспитание ваше странное, не скажу, что оскорбительное… — не собирался никнуть перед ним Антон, поддержанный доктором Штерном. — Я вышел из школьного возраста, кажется. К тому же не вхожу в ваш военный корпус.

— А тут чего тогда околачиваешься? Вместо того, чтобы на своём рабочем месте трудиться на благо не одного лишь Трола, но и ради нашей уже высокой миссии.

— Отстань от него! — вступился доктор Франк. — Я его пригласил на вкушение моего десерта. Самому-то делать, что ли, нечего, что и сам уподобился меди звенящей, кимвалу бряцающему. Кажется, правильно сформулировал?

Все засмеялись вокруг, жуя бесподобный зефир, созданный на основе местных фруктов и съедобных водорослей, найденных в горных озерах. Тот, кого обозвали загадочным и непредставимым зрительно «кимвалом», сверкнул глазами на доктора и встал со своего места, — Вам виднее, знатоку архаичных книг. А что, вы уже тут стали и религиоведом по совместительству?

— Всем понемножку я тут стал. Ребята все как на подбор у нас умные, времени много у них. Пусть вникнут по возможности во всю премудрость человеческую, а то может статься, потом будет недосуг.

— Знавал я одного такого мыслителя из затхлого колодца, — начал Венд. — Сидел всё, бороду архаичную поглаживал, гундел про абгрунд и дазайны бормочущие, но как-то не замечал я, что хоть кого он удобрил таким вот странным илом со дна этого иссохшего источника.

— Ребята пришли попить чайку с моим зефиром, по-домашнему, так что оставь своё воспитание для учебного полигона, — ответил доктор, сохраняя ласковую невозмутимость.

— Ну что же, вкушайте. Не буду никому омрачать вкусовое удовольствие. Ведь не поучениями едиными жив человек, а и хлебом, то есть зефиром насущным, — и удалился. Зефир он искренне не любил. Антон тоже двинулся к выходу, радуясь, что живёт на поверхности от всех отдельно.

Голу-Бике всегда восхищённо следила за женщиной из «Мечты» и как-то похвалилась Антону, что она приглашала её зайти, чтобы выбрать себе новое чудесное платье по сниженной цене из-за сезонной распродажи.

— Так и зайди, — ответил Антон, не проявляя ни малейшего интереса к тому, что носила его жена.

— Ты считаешь, что я вправе быть такой транжирой? Сниженная цена в её понимании это же моя зарплата за месячный промежуток работы лаборанткой.

— Разве твой начальник Руд-Ольф такой жадный, что настолько мало тебе платит? — Антон впервые задумался о социальной справедливости в «Лучшем городе континента». Хотя и понимал, Венд не сам по себе устанавливает размер оплаты, а следует тем стандартам, что и существовали в «Зеркальном Лабиринте» для рядового персонала.

— Платит больше, чем прочие! — возразила Голу-Бике, — с учётом моей малой занятости в его лаборатории и вовсе можно лишь мечтать о таком везении. Я даже не устаю, как прочие мои сокурсники, работающие на износ ради выживания после учёбы.

— Так и зачем бы тебе наряжаться как жёны и дочки важных лбов из высших уровней здешней иерархии? — спросил Антон. — Ты по любому тут лучшая. Но если хочешь, то купи, что и понравится, — он отдавал ей свои заработанные деньги, не интересуясь, на что она их тратит. Голу-Бике, кажется, так и не пошла в ту «Мечту». Зачем? Если её и так любил добрый и прекрасный муж.

Хозяйка же «Мечты» не оставляла его своим вниманием. Её лицо даже на расстоянии излучало ласку и обаяние. Его поражали её наряды, всякий раз разные, часто непривычно декоративные и забавные, но всегда поразительно искусные. Она приподнимала свою руку, совершая ею некий замедленный плавный жест, видимо, приветствовала его, как знакомого, хотя они ни разу и не общались. Он удивлялся, но нельзя было сказать, что это удивление было неприятным. Скорее, забавной она ему казалась. И уж с кем она его спутала, он не спросил, раз уж они не общались.

Однажды ему удалось рассмотреть её вблизи. В ней было, опять же, какое-то забавное несоответствие между тонкокостной фигурой и пышным привлекающим бюстом, из-за которого она и сама казалась пышнее в своих затейливых платьях, обладая в действительности миниатюрным сложением. У неё были синие васильковые глаза, тонкий ровный носик, девичьи свежие губы бантиком. Впечатление портили немыслимой окраски волосы, и Антон мельком подумал, что она похожа на куклу, а не на живую женщину. Была ли она красива? Да, но как декоративная открытка, слащаво — красочная, это тоже мешало её серьезному восприятию в человеческом плане. Она и казалась глуповатой, возможно из-за избыточной декоративности, не предполагающей психологической глубины.

Но забавная дамочка столь же забавно гордилась собою, открывая свою грудь на всеобщее обозрение, прикрыв лишь наполовину, а то и меньше. Заглядывая ему в глаза своими васильковыми глазами и окутывая облаком тончайших ароматов, аналогов которым Антон не мог и вспомнить, — на Земле таких точно не встречалось, — она не скрывала своего любования им, и он за её красоту ей это прощал. И мило улыбался, понимая, что она специально встречает его каждое утро.

Как-то она спросила, — Почему ваша жена не приходит ко мне и не шьёт у меня платья? Не смотрит моих коллекций?

Удивившись её осведомленности, он остановился и был несколько озадачен тем, как беззастенчиво она шарила невинными вроде, синими глазами по его вспотевшей фигуре.

Он пожал плечами, — А зачем? У неё всё есть.

В её глазах читалось сожаление, что у такого мужчины столь не искушённая в нарядах жена.

— Что она может купить там? — она пренебрежительно кивнула в сторону жилого городка, — Скука и нищета вкуса. Я наряжу её так, что вы её не узнаете.

— А мне нравится её узнавать, — сказал он в досаде на ненужное общение.

— Почему вас никто не видит с ней?

— Никто этот, кто же?

— Ну… Я.

— У нас разные траектории движения. Разный режим занятости.

— Она так занята?

— Ну да. Учится, работает.

— Учится? Как бы я тоже хотела учиться, но время, мне кажется, упущено.

— Разве вы старая?

— Нет. Но я должна думать об элементарном выживании, пропитании, а учиться может лишь тот, у кого есть те, кто содержит и кормит. Ей повезло с вами. Почему вы не гуляете по лесу с ней?

Настырная дамочка не оставляла его расспросами, ничуть не смущаясь его грубости, или в ней было недопонимание его невежливости.

— Я же не пенсионер, чтобы шататься по лесу и слушать певчих птичек. Дела, знаете ли.

Она озадаченно промолчала.

— Пенсэ… нер? Это кто? Я не знаю такой профессии. У вас лицо человека, который живёт один, — наконец сказала она. Антон смутился, поняв, что произнёс слово на земном языке, поскольку отсутствовало слово-аналог на языке местном. Разве тут были пенсионеры? Но мало ли существует понятий, явлений и их обозначений, которые необязательно знать несведущим, так что дамочка не очень удивилась странному слову, решив, что это некий неизвестный ей термин. Здесь обитало столько учёного надменного люда, и очень часто их речь казалась невразумительной, если их слушать со стороны человеку непосвящённому в их закрытые сферы.

— Как же можно это определить по лицу? Оно у меня кислое, что ли? — спросил он, тем ни менее заинтересованно.

— Кислое? — опять удивилась она, — разве лицо человека имеет вкусовое определение? Я же вас не пробовала на вкус.