Няня как старожил их дома пользовалась всеобщим доверием, являясь привилегированным существом среди прочей прислуги. Ола же с детства проявляла любознательность ко всем аспектам окружающего мира. Её интересовали подробности быта, как и сама жизнь простых людей. Сословное высокомерие тому не препятствовало. Наоборот, почтение и восхищение с их стороны невероятно ей нравились. Настолько, что она и сама чем-нибудь одаривала детишек няниных бесчисленных то ли сестёр, то ли племянников, никогда не запоминая их имён, и даже лиц.

Почему прежде мама не находила эту вещичку? Нянин короб с личными вещами был очень невелик и стоял в углу её маленькой, душистой от трав, уютной и никогда не запирающейся комнаты. Поскольку прислуге не полагалось иметь замков на дверях. Почему мама никогда не красовалась в браслете сама? Возможно, эта уникально-красивая безделушка напоминала ей о прежних временах юности и доставляла боль? Ола воспользовалась отсутствием мамы и как воришка, холодея от ужаса, всё же пересмотрела все мамины сокровища, что находились в доступе. Многое мама хранила в железных и запертых маленьких контейнерах. Но браслет к её удивлению и везению оказался валяющимся на мамином столике среди духов и прочей женской дребедени. И она приступила с расспросами к няне. Между ними с малых лет Олы существовали отношения родного доверия, любви как бы внучки к своей ласковой и такой необходимой бабушке.

— Он мой, — сказала няня, глядя на украшение вдруг засиявшими глазами. — «Я хранила его прежде у своей надёжной подруги. И даже не обиделась бы, потеряй или продай она его. Ибо подруга мне дороже безделушки. Недавно она вернула браслет мне и посоветовала подарить самому родному человеку, близкому. Такой человек для меня это ты. Ты выросла, будешь им украшать свои великолепные руки, а мне-то он зачем, старой служанке»?

Оказалось, что этот браслет вовсе не принадлежал маме, а действительно являлся собственностью няни. Камни слагали надпись: «Финэля, ты надводный цветок, а я твой стебель». Глазастая Ола сумела прочесть! Она заставила няню отправиться им вместе к маме для выяснения всей этой неприятной истории.

— Кто это был твоим стеблем, Финэля? — поразилась мама надписи, сложенной из дорогих камушков — слёз Матери Воды. Она даже не удосужилась прочесть надпись, сочтя её всего лишь узором. А сам браслет был из мерцающего чёрного металла, добываемого в далёких месторождениях. Дорогущая вещь! Работа мастера.

— Дык… кто ж? — няня корчила из себя дурочку, — Забыла. Давно же было. Тогда я жила в отдалённом селении. Кого-то исцелила, видимо.

— И не помнишь? Это же точно дар аристократа, — мама крутила браслет.

— Дык… я этих аристократов столько исцелила, моя госпожа.

Маму ответ не удовлетворил. Она не поленилась и достала увеличительное стекло, через которое прочла надпись уже на внутренней стороне браслета. «Твой Реги».

— Кто такой Реги? — мама всматривалась в лицо няне и не верила, что та могла быть когда-то настолько хороша, что ей дарили драгоценности.

— Дык… мало ли мужчин по имени Реги живут на континенте? — ответила няня.

— За столько лет своей жизни в нашей усадьбе, ты, Финэля, могла бы и отвыкнуть от своих простонародных междометий и прочих дык-пык. Сколько я помню, всегда ты жила в нашем доме. Ты и за моим отцом ухаживала до последнего его вздоха….

— Она и твоей няней была? — поразилась вдруг Ола.

— Нет! У меня была другая няня, которую мне выбрала ещё мама при своей жизни. Моя мама рано покинула нас с сестрой, уйдя в Надмирные селения совсем молодой. Финэля же всегда находилась при папе. Его кухаркой, поскольку лично готовила ему блюда. А потом ухаживала за ним во время болезни.

— С сестрой? У тебя была сестра? Где же она?

— Она, скажем так, пропала без вести. И прошу тебя, никогда не касайся этой темы. Мне больно. Тебе понятно?

— Разве няне не больно было, когда ты её била за её же личную вещь? Может, тебе стоит попросить прощения?

— Что?! — повысила голос до визга мама. — Просить прощения у кухарки, повышенной в своей должности до няни лишь благодаря моему великодушию? Когда после смерти папы она умоляла меня оставить её в имении, ибо у неё уже давно нет собственного дома? Их посёлок сожгли власти за то, что там жили служители ниспровергнутого культа. И не смей задавать вопросов на эту тему ни мне, ни няне! Она всё равно правды не скажет.

— Хорошо, — согласилась девочка, всегда бывшая послушной своей строгой маме, — Но ты поспешила со своим подозрением, обвинив её в краже. Ты обязана попросить прощения. И вообще, надо быть благодарной нашей доброй Финэле.

— Может, мне и домашней мебели принести благодарность за то, что она доставляет мне удобство? — усмехнулась мама, такая красивая, утончённая внешне, а оказавшаяся настолько грубой, недоброй. Но браслет вернула. Няня же отдала Оле со словами, — Храни его детка. Он очень ценный и будет твоим оберегом. Я произнесла над ним заклинание.

Но Ола втайне побрезговала этим даром, питая абсолютное равнодушие к драгоценностям, не в пример маме. И никогда не обременяла ни своих рук, ни ушей, ни шеи украшениями. Куда-то засунула этот подарок, как ненужную безделицу. Ей важна была справедливость, а не сам браслет, одинаково ненужный ни ей, ни няне. Но если няня так решила, зачем обижать её отказом?

Отец всегда говорил, когда дочь проявляла равнодушие и к его дарам, — Вот что значит умная девчонка. Вся в меня. Побрякушками никогда не прельстишь к себе достойного человека, — не обижался, но настаивал, чтобы она хранила эти штучки на будущее. Вдруг и пригодятся? Дочь послушно складировала дары отца в глубокую шкатулку из золотисто-голубого минерала, — ископаемого окаменевшего перламутра. Не пользовалась, не любовалась, закрыв, тут же о ней забывала.

По-видимому, она дар Финэли в эту шкатулку не убрала, просто где-то оставила. Браслет опять оказался у мамы, и та на вопрос дочери ответила: «Коли ты такая растеряха, я-то при чём? А может, Финэля пожалела о своей щедрости и забрала? У тебя всего много, а что есть у неё? Поэтому лучше к ней не суйся, не тревожь её. Это другой браслет. Похожий. Твой отец подарил мне почти такой же», — она поднесла браслет к глазам дочери. Прежние камушки, украшающие цветок и слагающие из себя не просто узор, а имя «Финэля», оказались заменены на другие и по цвету, и по своей конфигурации. Те были небесные, но слегка затуманенные, как бы небо с лёгкой поволокой облачности. А эти розовые и ярко-насыщенные, новёхонькие. «Айра», вот что прочла Ола в начале фразы. Айра — имя мамы. Дальше, вдоль стебля, увивающего запястье, переливалась надпись из уже небесных по цвету прежних камушков, «ты надводный цветок»…

Дочь тоже не поленилась и тщательно рассмотрела браслет через увеличительное стекло в платиновой оправе. Когда мама бросила украшение на свой столик для духов и косметики в комнате, где обычно украшалась и наряжалась. Присвоила, а ничуть не дорожила. Надпись «Твой Реги» замерцала на внутренней стороне браслета. Прямодушие, не иначе, являлось врождённым свойством Олы, как и её высокий рост и стать.

— Мама», — она протянула браслет матери. — Я нашла его на полу», — что являлось ложью, но браслет вполне мог и соскользнуть на пол. — Он определённо так и норовит убежать от тебя.

— Что ты делала в моей комнате для переодеваний? — мама почти шипела от негодования.

— Я… У твоей служанки болела рука, она же упала… и я помогала ей прибраться. Это совсем не трудно. Ведь ты очень требовательна к чистоте, — Ола сказала правду, и обычно мама не препятствовала причудам дочери. Пусть забавляется. Будущей женщине навык чистоты никогда не помешает. Мама сама же рассказывала, что её хромоногий и чёрствый отец был очень жаден и экономил на прислуге, заставляя сестёр самих убираться у себя в комнатах и гладить себе платья. Старшая сестра мамы и вообще была за служанку в их огромном доме, в этом самом, который потом перешёл по наследству маме после её замужества. Наследственный дом отца Олы, Ал-Физа, был очень старый, требовал ремонта, да так и не дождался его. Так что Ал-Физ с радостью перебрался в шикарный дом тестя, тогда ещё живого, сразу же после ритуала в Храме Надмирного Света. Отцу мамы не оставалось ничего другого, как съехать в небольшой дом, построенный некогда ради того, чтобы там жила старшая из дочерей, часто раздражающая его своим самовольным поведением, дерзким характером и упрямо отвергающая всех женихов, которых он для неё избирал, исходя из своих соображений, а не её симпатий.