— А я точно знаю: ходят они в тайге. А на том берегу речки, возле омута, Лешатик живет.

Левку дед замучил пространными рассуждениями о том, что заправлять машину следует не бензином, а стоялой и ржавой болотной водой. Она экономичнее любого горючего, и добывать ее труда не стоит.

— Самое главное — сколько хошь воды болотной. Задирай портки, залазь и черпай в канистру. Только бери погуще, самую что ни на есть ржавь.

Теперь дед ругался с секретаршей, которая просила его обождать.

— А ежели у меня горит? — сипел простуженно дед — тоже поработал на дамбе. — Ежели терпеть время не указывает? Тогда как?

— Экстренное сообщение! Дедушка поймал Лешатика!

— Цыть! Надсмешники!

Дед засеменил, подбираясь к двери директорской комнаты, но был перехвачен расторопной секретаршей.

— Дедушка, дедушка! Присядьте, подождите.

С треском распахнулась дверь, Джоев стукнул кулаком по столу.

— Все ко мне. Быстро! Слушайте, город приказывает мне сдать в торговую сеть десять центнеров рыбы. У них нехватка. О производителях, понятно, и речи быть не может — их губить не дадим. Требуют другое. — Джоев сердито потряс трубкой. — Подросшую молодь…

— Как? Из шестого и седьмого прудов?

Мы опешили: ведь это самое настоящее истребление. Молодь пойдет на вес.

— Значит, не согласны? — подмигнул Джоев. — Слышите, Василий Гаврилович? Коллектив не согласен, считает подобное решение ошибочным.

— И вредным, — вмешался Алик. — Принципиально вредное решение. Безобразие!

— Слыхал, Василий Гаврилович, глас народа? Нет, совсем не демагогия. Ты пойми, сейчас молодь мелкая, с ладонь. Сколько ее пойдет на центнер? А подкормим, вырастим, и каждая рыбка потянет до десятка килограммов…

Джоев еще долго уговаривал невидимого Василия Гавриловича, сердито постукивал ладонью по столу. Дед внимательно слушал, поддакивал и тоже стучал корявым кулаком. Джоев повесил трубку.

— Тяжело с начальством разговаривать.

— Верно, кашатик. Начальштво не любит, когда ему вшпоперек. Ох, не любит.

— Ничего не поделаешь, иногда приходится, — улыбнулся Джоев. Старик сочувственно закивал.

— Уж ты, кашатик, ш начальштвом поаккуратней. Начальштво-то — оно от бога.

Все рассмеялись. Джоев повеселел, спросил старика, зачем тот пришел. Дед, вспомнив свое дело, скрипуче закричал:

— Это как же понимать? Воруют рыбу, а ты молчи?

— Что вы, дедушка, — засмеялся Джоев. — До такого пока не дошло. Атаку отбили…

— Сказываю — воруют, стало быть, воруют. Браконьерничают. На телеге приезжают. Вчера пудиков пять энтих дальневосточных рыбин шатанули!

— Как это — шатанули?

— Ну пымали и уволокли.

— Наших амуров?!

— Их, батюшка, их самых.

Черт возьми! Замечательных акклиматизировавшихся рыб, с которыми было столько возни, растаскивают и продают на самогон! Уголовное дело. За такое следует судить.

— Что же ты, дедушка, их не задержал?

— Так их трое здоровущих, а я один. Было б хошь двое…

Дедушку ветром качает. Интересно, как бы он стал задерживать «хошь двоих здоровущих»?

Джоев прошелся по комнате.

— Нужно организовать у прудов дежурство. Одному старику, ясно, не справиться, хоть он и смелый джигит.

Первыми в ночное дежурство выделили Генку Черняева и Колчина. Патрулей собирали торжественно, напутствовали. Со смехом и шутками дошли до прудов. Ночь выдалась теплая, лунная, уходить не хотелось. Сели в кружок, разожгли костер. Клава предусмотрительно прихватила хлеб и немного сыра. Женечка Ботин бренчал на гитаре.

Женечка заиграл «Глобус». Эту песню мы пели много лет подряд, и получалось неплохо. Потом спели еще. Пришли Шуро́к, Сева, Иришка и Борода. Борода тотчас включился в хор и заглушил его. Слух у Бороды неважный, но данные протодьяконские.

Когда песни наскучили, Генка Черняев стал демонстрировать силу, переломил о колено деревце, легко поднял одной рукой Левку: тоже надо уметь — Левка весит без малого семьдесят. Девчонки восхищались. Довольный Генка расхаживал по берегу, пугая лягушек.

Снова зазвенела гитара. Бурун запел что-то унылое, жалостливое.

Бабетка восторженно зааплодировала.

— Романтика! Слова-то какие замечательные.

— Блатная романтика, — сердито заметил Алик. — Правда, за последнее время такие песенки перекочевали из неких сугубо прозаических мест в мещанские салоны.

— Началось, — страдальчески поднял брови Женечка Ботин. — Алик в своем репертуаре. Сейчас прозвучат великие обличения современного мещанства. И не надоело тебе?

— Ты помалкивай, бездумное существо. Ненавижу определенный сорт людей! Жертвы моды. Умишко крохотный, своего мнения не имеют, а перепевают, подражают, подделываются.

— Еще Маяковский говорил: не подделывайтесь под Маяковского, делайте под себя.

— Ты, Левка, любую серьезную тему сводишь к шутке! А шутить совсем не следует. Нынешние мещане — страшные люди.

— Нельзя ли выражаться пояснее?

— Можно. Пожалуйста. Дело в том, что некоторые люди живут в общем совершенно бесцельно. Без идеи. Едят, покупают, размножаются, умирают. Схема примитивна и предельно проста. Должность — оклад — квартира — обстановка — машина. Пожалуй, все.

— Чем же это плохо — машина, квартира?..

— Тем, что бездумно живут. Во имя брюха и барахла. Вот за что выкладываются!

— Ты, Алька, странный идеалист. На песенки напал!

— Хороши песенки!

— Народное творчество, — отбивалась Бабетка.

Бурун добавил:

— Фольклор называется.

— Твой фольклор создан всякой мразью! Выжигать его надо. Принципиально уничтожать.

— Мало каши ел. Руки коротки.

Алик вдруг прислушался. Невдалеке тарахтел мотор. Мотоцикл… Ночью? Кто бы это мог быть? А вдруг браконьеры?

Мы повскакали на ноги, по серой воде заметались отблески костра, длинные косые тени. Мотоцикл приближался. Он свернул с дороги, неуклюже вскарабкался на бугор и, поскрипывая коляской, остановился. За рулем сидел Афанасий, а в коляске — Джоев.

— Как дела, ребята? — крикнул Джоев так громко, что над прудами заметалось многократное эхо. — Вот решил посмотреть, как вы тут караулите.

— Очень хорошо, товарищ директор, — ответила Бабетка и тотчас достала зеркальце, поправила локоны.

Джоев подошел к берегу. В затопленных водой прибрежных зарослях булькало: играла рыба.

— Самый клев в эту пору, — сказал Афанасий. — Забросить бы удочку.

— С удочкой тут делать нечего, — рассудительно заметил Генка. — Рыбка солидная, вмиг леску сорвет.

— С бреднем, конечно, способнее, — добавил Джоев. — Но, друзья, к сожалению, наш разговор носит сугубо теоретический характер. Придать ему практическое направление мы не можем.

— Тогда будем только любоваться, — сказал Алик.

Директор кивнул. Афанасий отвел мотоцикл к сосне, вытащил из коляски брезент, расстелил на траве.

— Поужинаем, товарищи, — предложил Джоев. — Мы тут кое-что прихватили. Давай, бригадир, работай.

Афанасий достал корзинку с продуктами, не спеша нарезал колбасу и холодное мясо. Охотничьим ножом вскрывал консервы, ворчал:

— Рыбьи консервы жрать. И в эдаком месте, где рыбы навалом. Грешно!

— Государственная собственность, — серьезно сказал Алик. — С ней шутить не полагается.

— Алька это точно знает, — добавил я. — У него в школе по обществоведению пятерка была…

…Утром узнали — на дальнем пруду побывали браконьеры. На берегу нашли кусок порванной сети и несколько оброненных снулых рыб…

Джоев отправил меня и бухгалтера в город закупить книги для библиотеки.

Вертолет стоял на крохотном «пятачке» — утоптанной полянке. Вокруг росли высокие сосны. Летчик, молодой красивый парнишка в щегольской фуражке и желтых с раструбами перчатках, стоял, небрежно прислонившись к своей зеленой стрекозе, и курил изогнутую трубку с головой Мефистофеля. Рядом на сундучке сидел наш бухгалтер. Он всегда брал с собой сундучок, куда бы ехать ни приходилось — в бригаду, в город или на заимку к знакомому таежнику. Бухгалтер предусмотрительно захватил с собой брезентовый дождевик, хотя погода стоит отличная.