И в понедельник я уже не шла к Марии будто на каторгу, а летела как вольная птица. Приземлилась на стул, с улыбкой уставилась в знакомые очки.

— О, я вижу, вы в хорошем расположении духа? — в самом деле, обрадовалась Мария.

Я ещё шире ей улыбнулась и заявила с гордостью:

— Да, так и есть.

— Обрадовались возращению мужа?

— Конечно, и кроме того, через час еду встречать подругу из аэропорта. Мы не виделись больше года.

— Очень хорошо, — Мария опустила глаза к столешнице, на которой лежал раскрытый ежедневник, пролистала его, дошла до нужной страницы и сказала: — Илзе, я тут проанализировала некоторые моменты наших с вами встреч и сделала кое-какие пометки. Если вы не против, я озвучу вам свои умозаключения.

— Да, пожалуйста.

— Так вот, — Мария откашлялась и продолжила: — Согласно моим наблюдением в течение фактически двух месяцев я пришла к выводу, что у вас депрессия. И это серьёзный диагноз, а не банальное уныние. Судя по тому, насколько вам помогают антидепрессанты, я уже с уверенностью могу сказать — мы с вами на верном пути.

— Да, — просто согласилась я, никак не восприняв её слова. — Об этом я и хотела с вами поговорить. Я хочу отменить все препараты и вернуться к нормальной жизни. От психотерапии я тоже отказываюсь…

— Илзе, — на полуслове остановила меня Мария, — вы почувствовали временное облечение, потому что подействовали препараты. Мы не можем их отменить. Только не сейчас. Постепенно — возможно. Но нужно наблюдение и постепенная отмена.

— Но я отлично себя чувствую!..

— Да, — снова оборвала она меня. — Вы отлично чувствуете себя сейчас, потому что ваш организм заново научился спать и вырабатывать соответствующие гормоны. Но если вы всё бросите — станет вдвойне хуже.

Я надолго затихла.

Мария не спускала с меня глаз, буравила ими центр моего лба, отчего разболелась голова, и счастливая улыбка покинула моё лицо. Конечно, Мария говорила серьёзно. Я ведь почти и не сомневалась в том, что она мне скажет это. Но в действительности её слова заставили меня задуматься.

— Нет, — всё-таки ответила я, борясь с огромным желанием ответить ровно наоборот. — Нет, я так решила. Если мне станет хуже, значит, такова моя судьба.

— Илзе, это глупо. Не надо так поступать с собой.

— Так мне подсказывает совесть, — твёрдо заявила я.

— Это вам Андрис сказал насчёт совести?

— Да. А откуда вы?..

Мария улыбнулась, примирительно и расслаблено.

Я снова узнала в ней тот взгляд, когда она заговаривала со мной уже не как психотерапевт, а как друг. Точнее — она стремилась к тому, чтобы говорить именно так, но мой страх перед ней и моё недоверие беспрекословно ломали все подобные побуждения.

— Илзе, — сказала Мария, — Андрис не просто так хотел, чтобы вы пришли на терапию именно ко мне. Он хотел, чтобы мы с вами сблизились. И я очень прошу вас хорошенько подумать ещё раз насчёт всех отмен. Я хочу дать вам направление на длительное обследование, но для этого мне были нужны основания. Сейчас они у меня есть. У вас депрессия. И я снова повторю, что это не шутки. А я хочу сделать так, чтобы в ближайший год вы чувствовали себя в полном или хотя бы частичном порядке.

Я открыла рот, чтобы вновь ответить строгое «нет», но почему-то ответила:

— Я подумаю.

— Хорошо, — удовлетворившись моим ответом, кивнула Мария.

По дороге в аэропорт меня настигла внезапная пурга, налетевшая будто из ниоткуда, но, глядя в неё сквозь мутное стекло такси, я никак не могла отделаться от мысли, что, должно быть, именно я стала причиной снежного коллапса. Мысли мои были так же сметены и беспорядочны, как движение белых частиц в вихрах рваного воздуха.

Марии удалось поселить во мне сомнения, и я уже почти верила ей, что действительно нуждаюсь в лечении. Однако возвращаясь к тому, о чём сказал Андрис, я понимала, что действовать согласно совести — значит побороть свою внутреннюю нищету самой. Или же я просто давно привыкла справляться сама и боялась признать, что болезнь — это не только температура и кашель, не только физическая боль, когда лезешь на стену, потому что ломит зубы или гудят кости. Душа тоже иногда болеет, и её нужно лечить.

Но всё же я верила, что моё исцеление зависит только от меня, а не от того, что я пью, ем, какие принимаю таблетки. Наверное, их действие было слишком мягким и неочевидным, чтобы я окончательно уверовала в фармакологию. Зато я продолжала верить в силу дружбы и, будто самое важное мне сейчас лекарство, ждала Габриелю, чей рейс задержали на два часа из-за пурги.

Габи появилась из толпы, феерически разодетая в красную песцовую шубу, едва доходящую до талии, в мини-юбке и кожаных ботфортах. Латыши провожали Габриелю круглыми глазами, пока она, не замечая никого вокруг, ломилась сквозь толпу. Её шпильки высекали искры на аэропортовой плитке, её светлые волосы развевались над головами незнакомцев, будто флаг победы, её чемодан гремел всеми четырьмя колёсами, а Габи искала глазами среди незнакомых лиц единственное знакомое.

Я помахала ей, чтобы она заметила меня. И через минуту мы, наконец, обнялись.

Я знала, что последний год Габриеля серьёзно увлеклась фитнесом и фотографией. И то, и другое присутствовало в её жизни всегда, так как из-за склонности к полноте Габи была вынуждена постоянно заботиться о фигуре, а из-за высокого роста и нордической внешности она долго пыталась строить карьеру модели. Теперь же Габриеля решила сама встать за объектив, а занятия спортом превратила в философию жизни.

Я едва узнала Габи — настолько разительными мне показались изменения в её фигуре. Но как только мы поздоровались, как только прижались друг к другу с жадностью и теплотой, я поняла, что передо мной всё та же родная и любимая Габи.

— Ну-с, — сказала она, оглядывая меня с ног до головы, — могу сказать, что ты выглядишь, как всегда, невзрачно и очаровательно!

— Вот уж спасибо, — засмеялась я. — А тебе я могу сказать, что в Риге прекрасная архитектура, и тебе как новоявленному фотографу грешно прибыть в этот город впервые.

— Архитектура меня интересует мало, — парировала Габи. — Но если захочешь себе фотки в стиле «ню» — только свистни, фотоаппарат у меня с собой.

— А можно как-нибудь без «ню»?

— Можно, но нежелательно. А то продаются плохо.

В первую очередь мы направились в кофейню — отогреваться и приходить в чувства после трудного перелёта. Габи болтала, шутила, подтрунивала надо мной — в общем, вела себя совершенно естественно, что мне на миг позабылось о нашем годичном расставании.

Мы выпили по чашечке эспрессо, потом я заказала капучино, а Габи почему-то взяла чай.

— Это из-за спорта? — спросила я.

Габи невинно повела плечами:

— Я не большой любитель кофе.

— А как у вас дела с Вовой?

— По-разному, — без какой-либо конкретики ответила Габриеля.

Я нахмурилась из-за такой внезапной скрытности. А Габи меж тем продолжила цедить горячий чай и рассказывать о том, как прошли её первые самостоятельные съёмки в студии. Конечно, мне было интересно её слушать. Габриеля не умела быть нудной. Любая история в её исполнении — маленький анекдот, что особенно ценно, когда тебе буквально пару часов назад поставили диагноз «депрессия».

— Ну, вот, значит, прихожу я на площадку, а там девочка такая — килограмм тридцать пять от силы. Я её только по фотографиям в сети видела, не думала, что она такая маленькая. Ещё хотела пошутить: «А что у нас сегодня макросъёмка?», но смолчала, потому что она и так какая-то затюканная. Сейчас ещё помрёт от разрыва сердца бедная фея, а мне потом отвечать. Но самое замечательно, что сиськи у неё — во! — Габриеля показала на свою совсем немаленькую грудь, дополнительно выпятив её вперёд. — Но эта дурёха забыла лифчик, представляешь? Так и пришла сниматься в одном свитере! А мы ведь договорились, что поснимаем её в красивом платье, чтобы чуть-чуть эротики… Да какое там чуть-чуть! Настоящая порнография в одежде! Она как напялила это платье, как это всё дело ухнуло к животу! Я ей говорю: «Нет, так не пойдёт. Надо что-то придумать».