Недостаточно просто бросить наотмашь пару дежурных фраз вроде: «Я скучаю», «Я хочу тебя видеть», «Мне тебя не хватает». Всегда нужно понимать, какой результат требуется в итоге. Ещё одно, на этот раз точно последнее объятье? Ещё один, на этот раз взаимный и точно желанный поцелуй? Но в чём смысл этих действий и есть ли он вообще?

Ведь притрагиваясь к телу, мы одновременно позволяем другому человеку притронуться к нашей душе, будто вручаем подарочный сертификат — а теперь делай со мной, что хочешь. Хочешь — выброси и забудь. Хочешь — исчерпай весь лимит за один раз и тогда уходи в неизвестность, где тебе теплее и привычнее. Однако дарить подарки нужно для обоюдной радости. Подарок должен быть от чистого сердца, а не от отчаяния. Но я понимала, что отчаяния во мне гораздо больше, нежели чистосердечности.

Порой меня швыряло в оправдания, что происходящее со мной — всего лишь обычное наваждение, вызревшее на безветренной почве давно никем нетронутых чувств. Полный штиль в области сердца превратился в ураган при появлении какого-то объекта, имеющего телесную оболочку и проявляющего ко мне живой интерес. Таким образом, на месте Тони мог оказаться кто угодно. Но тоска моя ныла о том, что Тони, именно он — его внешность, запах, привычки, голос — стал причиной пустоты, когда я попросила Тони не звонить, а он исполнил эту просьбу.

Меж тем близился Новый Год. Тридцать первого числа я заехала с утра к маме. Мы обменялись подарками. Мама вручила мне годовой запас эластичных колготок — так она отрабатывала собственный незакрытый гештальт (как наверняка выразилась бы Мария), возникший ещё в советское время, когда женские колготки были в дефиците, а рвались точно так же, как и в любые другие времена. Я подарила маме заколку для волос из латвийского янтаря, купленную на выставке.

Конечно, не было никакой гарантии, что этот янтарь действительно добыли где-нибудь в Прибалтике, а не в Калининграде или в Украине, но чистая вера наделяет подлинным сиянием даже то, что не может сверкать отродясь. Так что маме вполне хватило моей словесной презентации, что перед ней — настоящее «золото» Балтии.

Мама осталась довольна подарком, а её подарок не мог не пригодиться, несмотря на кажущуюся простоватость. Простые, практичные вещи зачастую дороже драгоценных камней. И я могла порадоваться хотя бы тому, что кто-то помнит, какого размера и цвета колготки я предпочитаю носить.

После визита к маме я поехала к своей подруге Габриеле.

По-дружески её все называли не иначе как Габи. Она была из тех подруг, кто постоянно очень удачно выходит замуж, затем не менее удачно разводится, в промежутках между браками живёт на полную катушку, заявляя, что отныне заядлая холостячка, а потом внезапно знакомит тебя с новым женихом и по секрету божится, что это судьба.

Я любила Габи за то, что она сама неустанно верила в любое своё «навсегда», пусть даже «навсегда» длилось всего пару часов. Со страстью Габи была на «ты» и знала, как переделать мужчину из пропитого циника в сумасшедшего романтика. По крайне мере, несколько раз ей это удавалось, как удавалось крутить два-три романа одновременно, отчего она уставала быстрее, чем от одиночества.

В данном отрезке жизни Габи вновь собиралась опорочить паспорт печатью из ЗАГСа, а празднование Нового Года удачно приурочила к традиционному девичнику, потому мужчин у неё в гостях не было, а было несколько подруг, в том числе я. Мы пили розовое «Ламбруско» и болтали. Габи в одном пеньюаре носилась по комнате. В качестве закуски привезли роллы из японского ресторана. Праздничную атмосферу дополняли красные свечи, пышная искусственная ёлка с золотыми шарами и нетленная «Last Christmas» в исполнении Джорджа Майкла, крутившаяся на повторе вот уже пятый раз.

Я пробовала увлечься разговорами и музыкой, хотя на душе у меня скребли кошки с когтями гораздо длиннее, чем наращивала себе Габи, чтобы художественно царапать мужские спины.

Все собравшиеся девушки оказались малознакомы между собой: с каждой была связана своя отдельная история дружбы, но моя история получилась, должно быть, самой скучной: мы с Габриелей познакомились в институте, учились на параллельных потоках. Я — латышка, Габи — литовка, обе — прибалтийские блондинки, слышавшие миллион раз анекдот «Далеко ли до Таллина?», несмотря на то, что ни я, ни Габриеля никогда не бывали в Эстонии. И это притом, что мы учились среди гуманитариев, которые, по идее, должны были знать такие нюансы. Мой поросший бородой эстонский анекдот никто не оценил по достоинству. И я постаралась сместиться в нишу безмолвных слушателей.

Вдруг в квартиру позвонили, но не просто нажали на звонок и остались ждать, а принялись трезвонить неистово, будто упреждая о пожаре.

Габи бросилась к дверям. Остальные девушки рванули за ней, нисколько не стесняясь того, что у нас пижамная вечеринка, и все приоделись так, будто бы, кроме эротических магазинов, нигде не продаются наряды для сна. Я в своей флисовой пижамке с зайцами выглядела ребёнком, проснувшимся посреди оргии взрослых. И всё-таки я тоже пошла смотреть, кто это к нам так отчаянно стучится.

На пороге стоял мужчина в костюме полицейского из голливудских боевиков. Он заявил, что на нас поступила жалоба, шагнул в квартиру с озорным видом и добавил:

— Что-то у вас слишком тихо!

Девочки запрыгали на месте. Теперь в коридоре выплясывал заводной стриптизёр, а девичник приобрёл законченное оформление в виде наёмного работника, который добрых полчаса развлекал подвыпивших женщин.

Вскоре все вновь оказались в комнате. Наш «полицейский» переодевался несколько раз, преображаясь то в фараона, то в индейца. Каждое выступление он обнажался сначала по пояс, вытаскивал кого-нибудь из девушек, сажал на стул и льнул к ним во время танца, изображая дикую страсть. Затем очередь доходила до нижней части костюма, которую стриптизёр срывал одним движением. Хор девичьих голосов резко подскакивал на октаву выше. Габриеля даже осмелилась пасть на пол, в то время как танцор, зажатый между её ног, совершал плавные поступательные движения.

При взгляде со стороны вполне могло померещиться, что двое танцующих в действительности не танцуют, а занимаются любовью. Габи с пылом обвивала за шею нависшего над ней незнакомого мужчину и подавалась ему навстречу.

Почему-то я тогда закрыла глаза. Мне не хватило внутренних слов и воздуха, чтобы прожить эту сцену легко. Неестественная фальшь страсти, глупое показушничество в тот момент представились мне глумлением над тем, что должно объединять двух любящих людей.

Я снова вспомнила Тони, его глаза, сигарету, руки на моих плечах. Наваждение или нет, но мы тяготели друг к другу по-настоящему. Его шёпот в моих волосах, его дерзкое приближение, его прощальная мольба, застывшая на губах, когда мы обняли друг друга в последний раз — всё, всё было подлинным и неискоренимым, безжалостным как утреннее протрезвление. Однако нашего опьянения не хватило на то, чтобы свалиться на пол и под весёлую музыку издеваться над тем, что могло бы принадлежать только нам двоим.

Выйдя в кухню, я мысленно заткнула уши, чтобы больше не слышать развязный гвалт из комнаты. Следом за мной вошла одна из подружек Габи.

Её звали Вика. Она пришла, чтобы покурить в форточку. Я стояла у окна, Вика курила и посматривала на меня. Визг не стихал. И, кажется, Габи потребовала, чтобы стриптизёр снял последний предмет одежды — золотистые трусы, которые всегда оставались на нём по завершении танца.

— Глупость, правда? — вдруг сказала Вика, затягиваясь сигаретой.

Я хотела переспросить, что она имеет в виду, но вовремя сообразила, что это будет выглядеть ещё большей глупостью.

— Наверное, я плохо понимаю современное искусство, — ответила я.

— Да какое тут, к чёрту, искусство, — рассержено тряхнула Вика длинными каштановыми кудрями. — Какой-то смазливый мальчик показал жопку — тоже мне радость.

— Ну, по крайней мере, ему есть, что показать…

— Ой, ладно. Он хорошенький. Но разве в этом суть?