Немного успокоившись, я умылась и попыталась оттереть испачканную одежду, но скорее всего, со стороны все равно была похожа на грязного бомжа. Озираясь по сторонам, я медленно побрела по лесной дороге, дрожа от холода. Два раза повернув на развилках налево, я шла внимательно смотря вперед, боясь пропустить дорожный знак. Почему-то я не сомневалась, что Огнарев отправит за мной такси, это не тот случай, когда они могли оставить в лесу очередную идиотку, не переживая что с ней может что-то случиться. Ему нужны деньги, значит еще две недели я буду оставаться живой. Но почему они не забрали меня отсюда точно так же, как привезли?

На улице светало и в лесу начинали щебетать птицы. Я шла на ватных ногах, и понимала, что с этого момента нужно начинать считать время. Через семь минут я вышла к дорожному знаку, около которого уже стоял серебристый автомобиль такси, через шестьдесят четыре минуты я оказалась у дверей своего общежития, через двое суток у меня будет зачет по психогенетике, а через четырнадцать дней состоится моя казнь.

«Дорогой дневник…

О том, что я испытала за эти два дня я не хочу говорить, только хочу чтобы ты знал, что у меня в этом мире нет никого дороже тебя и бабушки. Если ты читаешь это и со мной все в порядке, спроси меня, и я обязательно обо всем тебе расскажу. А если ты читаешь это, а меня уже нет, то знай, что одно маленькое сердце тебя очень сильно любило.

Сейчас я поняла то странное чувство ожидания надвигающейся радости, как в детстве, о котором я тебе писала в прошлый раз. Ведь тогда был последний день, когда все еще было хорошо.

В свой седьмой день рождения, я надела голубое платье в тонкую белую полоску, высокие гольфы и блестящие сандали. Бабушка заплела мне два тугих колоска и повязала их атласной лентой. Я аккуратно села на стул и принялась ждать. Я боялась шелохнуться чтобы не помять юбку или не зацепить тонкий капрон об шершавые ножки старого стула, я сидела ровная и напряженная, как статуя. Прямо передо мной, на столе, стояла трехлитровая банка вишневого компота с крупными, сочными ягодами. Я так сильно хотела этот компот, что у меня текли слюни, но я по-прежнему не двигалась и продолжала сидеть, ведь стоило мне только притронуться к банке, я бы обязательно перевернула ее на свое красивое платье. А если бы я стала пить из стакана, то наверняка устряпала бы себя каплями.

Я ждала маму.

Я отказалась от завтрака. Я отказалась от обеда. Я так ждала, что сейчас она позвонит в дверь, скажет бабушке, что не будет проходить в дом, ведь мы очень торопимся в кафе- мороженое, а я радостно побегу к ней, схвачу за шею, уткнусь в ее волосы и вдохну этот родной запах. Она всегда так приятно пахла сладкими духами.

Время шло, а звонка в дверь все не было, я прожигала эту проклятую банку компота голодным взглядом, но так и не осмеливалась его пить. Когда за окном стало вечереть и бабушка стала уговаривать меня пойти на прогулку, я мертвой хваткой вцепилась в стул и наотрез отказалась двигаться. Она обещала мне шоколадный торт, парк аттракционов, поездку в зоопарк и гелиевые шары, но я стояла на своем.

Я ждала маму.

Я смотрела как красиво отражается багровый закат в вишневой жидкости и по моему детскому, наивному лицу текли огромные слезы. Когда солнце село и я поняла, что мама не придет, я молча слезла, аккуратно сняла свои гольфы и платье, повесила их на спинку стула и легла спать. Вишневый компот я больше не пила ни разу.

День «до» был последним, когда я по-детски, ни о чем не переживала и не тревожилась.

Двое суток назад у меня был точно такой же день «до».

С любовью, Катя»

Лера сидела на своей кровати, прислонившись спиной к стене, смотрела в одну точку и не моргала.

— Прости меня! Прости меня пожалуйста, — тихонько сказала она, — я уснула и не дождалась, когда ты вернешься с работы. Если бы я не легла спать…

— Перестань, — я ее перебила, — ты ни в чем не виновата.

Я посмотрела в зеркало и не узнала свое отражение: мокрые темно-каштановые волосы сосульками свисали на мое бледное, опухшее от слез лицо, глаза из некогда ярко-синих превратились в стеклянно-голубые, пухлые губы были сжаты в тонкую нить, а брови грустно сведены к переносице. Из легкой, светящейся жизнью девушки я трансформировалась в мрачную, темную, грозовую тучу.

— Что будем делать? — осторожно спросила Аксенова.

— Я постараюсь поспать, а ты иди в универ, успеешь хотя бы ко второй паре.

— Нет, одну я тебя не оставлю!

— Не переживай, все будет в порядке, — вздохнула я.

— Это не обсуждается! Об учебе я думать уже не смогу, сейчас напишу Сашке, чтобы нас отметил.

Подруга схватила телефон и принялась, что- то печатать, а я легла на кровать и пустым взглядом смотрела в потолок. Как же мне хотелось, чтобы Лера сейчас ушла и я снова могла вдоволь прореветься. Я медленно моргала и старалась контролировать, чтобы дыхание было глубоким и ровным, после вчерашней ночи, я никак не могла надышаться. Когда усталость взяла надо мной вверх, я провалилась в сон. Мне снились жуткие чудовища, они гнались за мной по лесу, загоняли в угол, драли меня огромными зубами и когтями, а потом внезапно отпускали, а как только я бежала от них прочь, чудовища возвращались и начинали свою новую кровожадную гонку.

Я проснулась в холодном поту. Посмотрев на часы, я поняла, что проспала минут сорок. Даже когда я полностью выдохлась и лишилась сил, мое подсознание не давало мне отдохнуть.

На кровати, в моих ногах сидела Лера, наверно, охраняла мой неспокойный сон. Когда Аксенова заметила, что я проснулась, она ласково меня погладила.

— Я напишу на них заявление в полицию, — тихо сказала я.

— Ты серьезно? — удивилась Лера.

— Полностью, — вздохнула я.

— Не страшно?

— Очень страшно, но что мне остается делать? Ждать, что теперь меня каждый день будут возить в лес, чтобы поглумиться, до тех пор, пока не убьют?

— Хочешь, я поеду с тобой?

Я грустно кивнула и мы обнялись.

В здании полицейского управления по нашему району было очень шумно и суетливо, пока мы с Леркой ждали, когда меня вызовут в кабинет, мимо нас прошли десятки человек. Меня очень удивило, что почти все двери в коридоре были открыты и мы с Аксеновой уже больше часа слушали, как еще не протрезвевший мужчина дает разъяснения по поводу избиения жены, как женщина пришла забирать заявление о краже шапки, а одна бабушка пишет жалобу на шум от громких соседей. Поэтому первое, что я сделала, когда подошла моя очередь, закрыла дверь, как можно плотней. Передо мной сидел немолодой пухлый мужчина с блестящей лысиной и яркими, черными усами. Пока я мялась на месте и не знала с чего начать, он протянул мне листок и ручку, не поднимая на меня голову.

— Пишите, — он потянулся к чайнику и налил из него кипяченой воды.

— Что писать? — я растерянно хлопала глазами.

— Все пишите. Вы с чем пришли?

— Мне угрожают… — я смутилась.

— Значит, так и пишем. Кто, что, когда, при каких обстоятельствах, подробно, но без лишней воды.

Усач встал, застегнул пуговицу на брюках и промокнул платком вспотевший лоб.

— Образец под стеклом, скоро буду.

Он вышел из кабинета и я осталась одна. Немного подумав, я решила начать свой рассказ с самого начала. Я детально писала про аварию, угрозы, про их появлении в кафе, похищение, про лес, Огнарева и Эда, и как-будто еще раз проживала это внутри себя. Я снова раскисла и захлюпала носом, а еще меня все время не покидало ощущение, что я пожалею о том, что решилась на это. Усач вернулся почти сразу, как я закончила с заявлением, я только отложила ручку и собиралась перечитать написанное, но он перехватил бумагу и прищурившись стал изучать мою писанину.

— Угу, — бубнил он, не отрываясь, — угу… угу… так…побои снимала?

Он поднял на меня взгляд и забегал глазами по моему лицу и рукам.

— Какие побои? — удивилась я, — я же не писала, что меня избили.