Азариэль понимал, что прежний штурм оказался отбит чудом героизма, который проявили защитники и смогли откинуть противников, прежде чем к ним подойдёт подкрепление. В голове его терзает боль и мучительные моменты бессознательного состояния, после которого он смог вырваться из Академиона и присоединиться к битве. Но сейчас силы защиты уже ничего не спасёт и последний недолгий бой за Донжон их просто добьёт.
Усталость Азариэля настолько овладела им, что ему уже неважно – умрёт он или выживет. Он был просто горд, что сегодня прольёт кровь за Тамриэль и за его жизнь, лишь простоять ещё пару часов и унести как можно больше жизней врагов.
Голова выглянула из укреплений, и Азариэль увидел, что немногие защитники ковыляют к Донжону, ставший прибежищем главы Ордена, который стоит на поле боя и с пустым взглядом осматривал его. Рыцарь тут же устремил свой уставший взгляд на него, пытаясь понять, что думает их командир, что он чувствует после смерти «брата». Его вид настолько удручающий, что Регент уподобился статуи печального воина или воплощению горести.
– Мой лорд, – прозвучал через завывание ветра шёпот Азариэля, но его не услышали. Сам юноша через секунду забыл, что хотел сказать.
В юго-восточной части внутреннего двора бродит Регент, а его пальцы сжимают какую-то тряпицу. Его лицо поглощено в тени ночи и только рой маленьких огоньков слабо освещает помятый доспех. Широкий регентский меч отброшен в сторону и валяется где-то посреди тел и кусков камня, лишённый зубов.
Азариэль перевёл взгляд на внутренний двор. Местность завалена трупами от стены до стены. То, что раньше было огромным свободным пространством с роскошным фонтаном, стало перепаханным полем, где смешалось всё – руины и тела, люди, меры и дреморы. Стяги… множество флагов, средь которых вздымаются маленькие огоньки, растерзаны и слабо колышется под ветром.
Ухмылка боли скривила губы эльфа, и он присел за укрытие, не в силах больше сражаться. Но ранения и усталость тела не идут, ни в какое сравнение со шрамами на душе, которые за последние часы получил Азариэль. Практически все кого он знал сегодня пали на поле брани, защищая жителей Тамриэля от скверны губительных сил. Сердце, успокоенное смирением и отсутствием сил, тлеет жаждой мести.
– Война, – слышится умеренный шёпот.
Всё что Азариэль видит, всё, что он потерял – результат войны. Но за что? Это не война за золото или территории, не за сказочную красавицу. Смотря на влажную от крови, гноя, липкого дождя и потустороннего ихора землю, ставшую жижей, Азариэль понимает. Тысячи лиц, уставленных к небесам, и их пустые глаза говорят о том, что есть воины страшнее других. Почерневшие руины эпохи былого могущества вопят о том, что нет страшнее войны, чем та, которая развязана за самое пьянящее. Власть и идея – вот предлог, под стягом которого Люций собрал под своим крылом тысячи нечестивцев, но сам он – пешка даэдрических сил, для которых власть над Тамриэлем – внутренняя убеждённость. По крайней мере, для некоторых из принцев.
С самого момента объявления войны Азариэль надеялся, что всё обойдётся. Но когда они ступили на остров, он понял, что нечестивая идея как кислота – может въесться очень глубоко в души, разъедая их и со временем растворяя в себе.
Внезапно парень уловил краем уха говоры, которые развернулись за разрушенными стенами, отвлекаясь от своих мыслей. Парень понял, что это разговоры врагов, доносившиеся до него гулким эхом. Отступники расположили ставку за разрушенной стеной и там решили формировать новые порядки, которыми снова пойдут в бой и сметут обескровленное сопротивление. Но временем, какой, то фанатик еретик или группа отступников пойдёт в атаку, под свои гнилые песнопения. Неизвестно, что вело их на прямую смерть, может желание получить благословение Даэдра, а может, они просто лишись разума, но как только еретики выходили на открытое пространство их сразу расстреливали из арбалетов и луков, оставляя лежать средь ковра из тел, но болтов, как и стрел оставалось катастрофически мало.
Азариэль оторвался от переговоров отступников, ибо услышал звук приближающихся шагов, и как подошва мнётся об камень. Юноша тяжело оторвал голову от груди и сквозь пелену, повисшую на глазах, увидел, как к нему сквозь морось приближается размытый силуэт. Это был парень, похоже. Он подковылял к убежищу Азариэля и буквально рухнул рядом с ним, зазвенев металлом доспеха о руины.
– Ох, Готфрид, – упал рядом с ним Азариэль. – Как я рад, что ты не умер.
– Вот, держи, – буркнул подошедший и протянул небольшой флакон, в котором плескалась густая алая жидкость. – Это последние зелье.
– Ох, Готфрид, – с некоторой радостью начал Азариэль. – Что это?
– Это эликсир из капеллы, – немногословно отвечает норд.
– Что с ней стало?
– Её сожгли враги. Если был на Донжоне, углядел, как от неё только стены остались.
– Что, совсем так плохо? – откупорив флакон, вопросил Азариэль, почувствовав бодрящие ароматы зелья.
– Хуже, чем ты думаешь.
Юноша хлебнул бардовой гутой жидкости из сосуда, обтянутого жёлтой тканью, и начал чувствовать, как волна тепла и энергии пробежалась по пищеводу, а через пару мгновений это ощущение лёгкости и внутреннего света начало проникать в мышцы, даруя неполное освобождение от усталости и боли.
– Как думаешь, мы переживем эту ночь? – спросил Готфрид.
Юноша не него бросил взгляд и увидел, что раньше белое лицо северного нордлинга покрылось толстым слоем чёрной смольной сажей. А голубых очах горит пламень безысходности, перемешанный с усталостью.
– Я не знаю. Нас осталось слишком мало, а к тем ублюдкам подошли резервы. Брат мой, наверняка мы сейчас в последний раз с тобой разговариваем.
– Надо крепиться и не падать духом, – вдохновлено и пытаясь поднять боевое состояние своего побратима, сказал Готфрид и выглянул из укрытия, устав взор на поле. – Один… три… четырнадцать. О, идут вроде двадцать еретиков, сейчас от них останется только месиво. – Желая отвлечь от положения, с задором говорил Готфрид, чем обратил внимание Азариэля.
И через секунду в еретиков полетели последние зачарованные болты и наточенные стрелы, оставившие от них только шмотья мяса, оросившую и без того липкий двор кровью.
То, что от сектантов не осталось даже памяти, порадовало Азариэля, ибо юноша считал, что этим тварям будут мягки кошмары Холодной Гавани. Что тем, кто отдал свои души тёмным силам, не нужно проявлять не единой толики милосердия и пощады, как бы тяжело это не было.
Азариэль убрал горький взгляд очей и оторвался от созерцания того, как дождь полощет то, что осталось от еретиков, и обратил внимание на приближающегося мужчину в почерневших доспехах.
По сердцу Азариэля пробежала волна облегчения и радости, ибо это оказался Ремиил, и только счастье могло родиться в уставшей душе от понимания, что старый друг выжил. И юноша узнал его даже с растрёпанными запотевшими и намокшими волосами, которые падали на изнеможённое лицо. Но то, что у него читалось в глазах тревога и беспокойство, совсем не радовало парней и Азариэль, опираясь на клинок, сквозь кряхтения и боль, смог подняться, чтобы поприветствовать друга, но старый рыцарь проигнорировал порыв юноши.
– Господин Ремиил, – поднялся Готфрид.
Рыцарь встал возле братьев. Его отяжелённый взгляд сверлит двух парней и прошло секунды две, прежде чем раздался голос грубый, сдержанный:
– Крепитесь, братцы. Это конец.
– Что случилось? – забеспокоился Азариэль и, опираясь на клинок, поднялся во весь рост. – Расскажи нам.
– У нас ничего не осталось, да и поговаривают, что воинство врагов возглавит сам Дунхарт.
– А баллиста? – безнадёжно вопросил Азариэль, предполагая, какой будет ответ.
– Порвалась тетива, – холодно и без эмоций ответил старый рыцарь. – Но не это самое страшное, как вы поняли. Ни стрел, ни свитков, ни зелий… ничего.
– Ты отчаялся?
– Нет. Смирился. До завтра мне уже не дожить, – медленно говорит Ремиил. – От меня теперь завит, сколько я заберу с собой врагов.
