Ее глаза вспыхнули:

— Она сама это сделала! Ты видел. Заколола себя. — Синель ткнула пальцем в свою талию.

— Я видел ее руку на рукоятке твоего кинжала, безусловно. Это ты положила ее туда? Или она, умирая, пыталась вытащить его?

— Ты не сможешь ничего доказать!

Шелк вздохнул:

— Пожалуйста, не будь такой глупой. Сколько тебе лет? Только честно.

— И что это изменит?

— Ничего, я думаю. Просто ты заставляешь меня чувствовать себя старым и мудрым, как делают дети в нашей палестре. Мне кажется, что ты не намного старше некоторых из них.

Несколько секунд Синель жевала губу.

— Девятнадцать, — наконец сказала она. — Я так думаю, лилия. Насколько я знаю, мне около девятнадцати. Я старше, чем большая часть здешних девушек.

— Мне двадцать три, — сказал ей Шелк. — Кстати, ты не могла бы называть меня «патера»? Это помогает мне помнить, кто я такой. Или что я такое, если тебе хочется.

Синель покачала головой:

— Ты думаешь, что я — дерьмовая шлюха, которую ты можешь заставить пососать все, что ты хочешь? Послушай, я знаю много того, о чем ты никогда и не мечтал. Я не убивала Элодею. Клянусь Сфингс, я это не делала. И в любом случае ты не можешь этого доказать. Так зачем ты пришел?

— Главным образом за тобой. Я хочу помочь тебе, если смогу. Все боги — особенно Внешний — знают, что кто-то должен, и уже давно.

— Помочь!

Шелк поднял плечи и дал им упасть.

— Да, немного помочь; но мы даже не начали. Ты говоришь, что знаешь намного больше меня. Ты умеешь читать?

Синель покачала головой, плотно сжав губы.

— Вот видишь, хотя ты знаешь многое из того, что не знаю я, — я этого не отрицаю, — мы знаем разные вещи. Ты настолько умна, например, что ложно поклялась именем Сфингс; ты знаешь, что с тобой ничего не случится, несмотря на это, и я начинаю чувствовать, что тоже должен этому научиться. Вчера утром я бы не осмелился сделать так. На самом деле я бы и сейчас не осмелился.

— Я не вру!

— Конечно врешь. — Шелк положил трость Крови на колени и какое-то время глядел на голову львицы. — Ты сказала, что я не могу ничего доказать. В каком-то смысле ты права. Если бы ты была женщиной с богатством и положением, я бы не смог доказать свое обвинение в суде. А ты — нет, но я и не собираюсь подавать на тебя в любой суд. Однако я легко могу убедить Орхидею или Кровь. Я бы добавил, что, на самом деле, ты уже признала свою вину. У Орхидеи есть лысый человек, который, кажется, живет здесь и может побить тебя и заставить тебя уйти. Я даже не могу себе представить, что сделает Кровь. Ничего, возможно.

Девушка с малиновыми волосами все еще сидела на кровати и не смотрела ему в глаза.

— Я могу убедить и гражданскую гвардию, если понадобится. Это будет совсем легко, Синель, потому что никому нет дела до тебя. Скорее всего, никому и раньше не было дела, и поэтому ты здесь, в этом доме, и живешь так, как живешь.

— Я здесь, потому что в этом заведении я могу делать хорошие бабки, — сказала она.

— Это ненадолго. Я думаю, что большой лысый человек — я никак не могу запомнить его имя — выбьет тебе зуб или два. А о том, что сделает с тобой Мускус, если Кровь даст ему волю, я предпочитаю даже не думать. Мне он не нравится, и я, может быть, необъективен. Я уверен, что ты знаешь его лучше.

Девушка на кровати тихо, почти неслышно вздохнула.

— Тебя нелегко заставить заплакать, а?

Она покачала головой.

— Меня тоже. — Шелк улыбнулся и опять пожал плечами. — Еще одна из моих слишком многочисленных ошибок. Но с того времени, как я вошел в ваше заведение, сейчас я ближе всего к тому, чтобы расплакаться, и, боюсь, боль в щиколотке мне не помощник. Ты простишь меня?

Он снял черный носок и повязку доктора Журавля. Она все еще была теплой, но он с силой ударил ее об пол и поставил на место.

— Должен ли я объяснить, что произошло, или ты предпочтешь рассказать мне?

— Я не собираюсь ничего рассказывать тебе.

— Я надеюсь, что сумею заставить тебя передумать. Совершенно необходимо, чтобы со временем ты рассказала мне все. — Шелк на мгновение замолчал, собирая разбежавшиеся мысли. — Очень хорошо, тогда начну я. Этому несчастливому дому докучает некая бесовка. Мы будем пока называть ее так, хотя я думаю, что могу назвать ее имя. Насколько я понимаю, время от времени она вселяется в нескольких людей. Кстати, а они все живут здесь? Или клиенты тоже вовлечены? Но даже если ответ «да», об этом никто не говорил.

— Только девушки.

— Понял. А что об Орхидее? Ею кто-нибудь завладевал? Она этого не упоминала.

Синель опять покачала головой.

— Элодея? Была одной из них?

Она не ответила. Шелк спросил опять, со слегка большим ударением:

— Элодея?

Дверь открылась, и внутрь заглянул доктор Журавль:

— А, ты здесь! Они сказали, что ты где-то недалеко. Как твоя щиколотка?

— Болит, — сказал ему Шелк. — Вначале повязка, которую ты мне ссудил, очень помогла, но…

Журавль присел на корточки и пощупал ее.

— Хорошая и горячая. Значит, ты слишком много ходил. Разве я не говорил тебе, чтобы ты поменьше оставался на ногах?

— Я стараюсь, — скованно сказал Шелк, — насколько могу.

— Старайся лучше. Когда боль станет слишком сильной, тебе все равно придется. Как идет экзорцизм?

— Я еще не начинал. Я собираюсь исповедовать Синель, и это намного более важно.

Глядя на Журавля, Синель покачала головой.

— Она этого еще не знает, но я собираюсь, — объявил Шелк.

— Понимаю. Хорошо, тогда мне лучше всего оставить вас наедине и дать тебе это сделать. — И маленький целитель ушел, закрыв за собой дверь.

— Ты спрашивал об Элодее, — сказала Синель. — Насколько я знаю, она никогда не бывала одержимой.

— Давай не будем так быстро менять тему, — сказал Шелк. — Ты можешь мне сказать, почему доктор так интересуется тобой?

— Он не интересуется.

Шелк иронически хмыкнул:

— Не может быть. Очевидно, что интересуется. Неужели ты думаешь, что я поверю в то, что он явился сюда из-за моей ноги? Он пришел к тебе. Только Орхидея могла бы сказать ему, где я, но я ушел из ее комнат несколько минут назад; и перед самым уходом она сказала, что хочет побыть одна. Я надеюсь, что интерес доктора Журавля чисто дружеский. Тебе нужны друзья.

— Он мой врач, и это все.

— Нет, — сказал Шелк. — Он действительно твой врач, но это не все. Когда Орхидея и я услышали чей-то крик и выскочили во двор, ты была полностью одета. Это было очень заметно, потому что все остальные женщины были раздеты, в разной степени.

— Я собиралась наружу!

— Да, именно. Ты собиралась и поэтому оделась, и это я обнаружил с большим облегчением — усмехайся, если хочешь. Я не стал, конечно, спрашивать себя, почему ты оделась, а другие нет; ответы были бы достаточно безобидные и простые. Прошлой ночью они легли поздно. Более того, они ожидали визита доктора Журавля, который в любом случае заставил бы их раздеться, так что не было никаких причин одеваться, пока он не ушел.

Журавль и я появились вместе всего несколько минут назад, тем не менее ты была полностью одета; вот почему я заметил тебя и попросил принести что-нибудь, чтобы накрыть тело бедной Элодеи. Очевидный вывод — тебя он уже проверил; и если так, ты, безусловно, была первой. Вполне возможно, что Журавль начал с дальнего конца коридора, но он этого не сделал — эта комната только на полдороге в старый мантейон на задней стороне дома. Почему он осмотрел тебя первой?

— Не знаю, — сказала Синель. — Я даже не знала, что была первой. Я ждала его, и он пришел. Если нет ничего плохого, осмотр занимает несколько секунд.

— Он продает тебе ржавчину, верно?

Синель, удивленная, расхохоталась.

— Я вижу, что ошибся — чересчур грубо для специалиста по логике. Но у Журавля есть ржавчина; он упоминал о ней сегодня утром как об одном из средств, которое может заставить меня почувствовать себя лучше. Орхидея и один из моих друзей, который знает тебя, оба сказали мне, что ты принимаешь ржавчину, и ни у кого из них нет причин лгать. Более того, когда ты наткнулась на Элодею, ты вела себя так, как будто приняла ржавчину.