— Конечно.

— Там полный бардак. Например, девушка собирается надеть свое лучшее платье, глядь — а рукава оторваны и платье распорото спереди. Иногда люди, ну, вроде как сходят с ума. Понимаешь? А потом это проходит.

— Перемежающаяся одержимость, — сказал Шелк.

— Вот и я так думаю, патера. В любом случае через минуту ты увидишь сам. Мы почти приехали.

— Отлично. Спасибо тебе, сын мой. — Шелк изучал затылок водителя. Поскольку водитель думал, что Шелк — гость Крови, по-видимому ничего страшного не случится, если он увидит предмет, который передал Шелку доктор Журавль; вместе с тем есть вероятность, хотя и слабая, что кто-то допросит водителя, когда тот вернется в виллу Крови. Однако как раз сейчас водитель был очень занят, ведя поплавок во все более плотном потоке людей и возов, и ему не до взглядов назад. Шелк вынул предмет.

Как он и подозревал, это оказался азот. Шелк покосился на слабые огоньки у самых ног, которые заметил раньше, и опустил азот пониже, чтобы водитель не увидел его, даже если посмотрит через плечо. Демон был неограненной багровой геммой, и можно было с полной уверенностью предположить, что это тот самый азот, который он вынул из ящика Гиацинт, а она выхватила из веревочного пояса, обмотанного вокруг его талии. Исследуя азот, Шелк подумал, что демон должен быть голубой геммой, гиацинтом. Значит, азот не был украшен в стиле, предназначенном, чтобы польстить Гиацинт, как игломет в его кармане. Возможно, он вообще не ее.

Почти незаметно покачнувшись, поплавок стал замедляться и наконец сел на дорогу.

— Вот это заведение Орхидеи, патера.

— Вот это? Благодарю тебя, сын мой. — Шелк сунул азот в носок своей здоровой ноги и прикрыл сверху брючиной; какое облегчение иметь возможность удобно откинуться назад.

— Неплохое местечко, патера. Но, как я тебе уже говорил, я был внутри всего пару раз.

— Я весьма признателен тебе за то, что ты привез меня сюда, — пробормотал Шелк.

Заведение Орхидеи оказалось совершенно обычным городским домом, старым и большим — неуклюжий куб из коркамня с раскрашенным фасадом; его канареечного цвета арки и ребристые колонны были фантасмагорией кисти какого-то умершего художника. Внутри должен быть двор — скорее всего, с высохшим прудом в центре, — окаймленный тенистыми галереями.

— Сзади только один этаж, патера. Можно входить и оттуда, с Музыкальной улицы. Быть может, так тебе будет ближе.

— Нет, — рассеянно сказал Шелк. Он не будет входить с заднего входа, как торговец.

Какое-то время он изучал дом и улицу, представляя их такими, какими они будут днем. Эта лавка с белыми ставнями, по-видимому, кондитерская. Через час-два здесь будут стулья и столы для тех посетителей, которые захотят съесть покупки на месте, запахи мате и крепкого кофе, пирожные и горячие булочки в окнах. Пока Шелк разглядывал лавку, ставни распахнулись.

— Там, — водитель ткнул пальцем в желтый дом, — готовятся ко сну. И проспят до полудня, скорее всего. — Он потянулся и широко зевнул. — И я, если смогу.

Шелк устало кивнул, соглашаясь.

— А что они там делают?

— В заведении Орхидеи? — Водитель повернулся и поглядел на него. — Все знают о заведении Орхидеи, патера.

— Но не я, сын мой. Вот почему я спросил.

— Это… ну, ты знаешь, патера. Там тридцать девиц или около того. Они устраивают представления, ну, ты знаешь, и много вечеринок. Ну, я имею в виду, для других людей. И люди им за это платят.

— Полагаю, очень приятная жизнь, — вздохнул Шелк.

— Бывает намного хуже, патера. Только…

Внутри желтого дома кто-то закричал, потом раздался звон разбитого стекла.

Мотор, взревев, вернулся к жизни, тряся поплавок, как собака крысу. И прежде чем Шелк успел запротестовать, поплавок прыгнул в воздух и помчался по Ламповой улице, рассеивая идущих мужчин и женщин; он с таким громким треском задел тележку, запряженную ослом, что на мгновение Шелк решил, что она развалится.

— Подожди! — закричал он.

Огибая угол, поплавок чуть ли не лег на бок и потерял высоту; его капот пробороздил пыль.

— Может быть… наверняка, там что-то случилось. — Шелк отчаянно держался за перекладину обеими руками, позабыв о боле и ране, нанесенной ему белоголовым. — Возвращайся и высади меня там.

Возы перегородили улицу. Поплавок полетел медленнее, потом протиснулся между стеной портняжной лавки и парой нагруженных лошадей.

— Патера, они могут позаботиться о себе. Не в первый раз, как я тебе говорил.

— Я думаю… — начал было Шелк.

— У тебя по-настоящему скверная рука, а нога — еще хуже, — прервал его водитель. — Что будет, если кто-то увидит, как ты входишь в такое место — и ночью? Даже завтра в полдень это будет достаточно плохо.

Шелк отпустил обтянутую кожей перекладину.

— Неужели ты действительно плыл так быстро только для того, чтобы спасти мою репутацию? Мне трудно в это поверить.

— Я туда не вернусь, патера, — упрямо сказал водитель, — и не думаю, что ты сможешь туда дойти, даже если попытаешься. Как доехать отсюда? В твой мантейон, я имею в виду. — Поплавок, колеблясь в воздухе, поплыл медленнее.

Они были на Солнечной улице; не прошло и получаса, как они выплыли через открытые талосом ворота. Шелк попытался сориентироваться относительно поста гражданской гвардии и грязной статуи Советника Долгопята.

— Налево, — рассеянно сказал он. — Я должен приказать Рогу — у него хороший вкус — и некоторым старшим ученикам расписать фасад мантейона. Нет, сначала палестры, а уже потом мантейона.

— Что ты сказал, патера?

— Боюсь, я говорил с собой, сын мой. — «Наверняка они были раскрашены; скорее всего, можно даже отыскать запись о первоначальном дизайне среди залежей бумаг на чердаке дома авгура. Если удастся найти деньги на кисти и краску, то…»

— Еще далеко, патера?

— Шесть четвертей, по-моему.

Через минуту он выйдет наружу. Когда он выходил из зала приемов Крови, он вообразил себе, что ночь посерела и скоро тенеподъем. Сейчас воображения больше не требовалось; ночь почти кончилась, а он даже не ложился. Вскоре придется выйти из поплавка — возможно, что он все-таки вздремнул на мягком сидении, когда была возможность. Возможно, еще есть время, чтобы поспать два-три часа, хотя, конечно, не больше, чем два-три часа.

Мужчина, везший тележку с кирпичами, что-то крикнул им и упал на колени, хотя, что бы он там ни кричал, все равно ничего не было слышно. Но это напомнило Шелку, что он пообещал благословить водителя. Должен ли он оставить трость в поплавке? В конце концов, это трость Крови. Кровь хотел, чтобы он сохранил ее, но хочет ли он сам иметь хоть что-нибудь, принадлежащее Крови? Да, мантейон, но только потому, что, на самом деле, мантейон его, а не Крови, что бы там ни говорил закон или даже Капитул. Раньше мантейоном владел патера Щука, по меньшей мере морально, и патера Щука передал ему бразды правления, сделал его ответственным за мантейон на всю оставшуюся жизнь.

Поплавок опять замедлился, водитель изучал здания, мимо которых они плыли.

Шелк решил, что он сохранит и мантейон, и трость — по крайней мере до тех пор, пока не получит мантейон назад.

— Там, впереди, крытая дранкой крыша. Видишь? — Он схватил трость и убедился, что ее кончик не будет скользить по полу поплавка; уже почти пора выходить.

Поплавок заколебался в воздухе.

— Здесь, патера?

— Нет. Одна, две, на три двери дальше.

— Ты — тот самый авгур, о котором все говорят, патера? Тот, который получил просветление? Так мне сказали в имении.

Шелк кивнул:

— Да, полагаю, что так, если нас не двое.

— Говорят, что ты собираешься вернуть кальде. Я не хотел спрашивать тебя об этом, знаешь? Я надеялся, что это само всплывет в разговоре. А ты действительно?..

— Собираюсь восстановить кальде? Ты об этом спрашиваешь? Нет, это не то, что мне поручили.

— Поручил бог. — Поплавок сел на дорогу, его колпак раскрылся и соскользнул вниз.