Майтера Мрамор сообщила, что майтера Мята назвала полдюжины мест, в которых может появиться Гагарка; все они были в Орилле, самой худшей части четверти. Его могут ограбить или даже убить, хотя он не собирался сопротивляться. Только бы Кровь не увидел его…

Шелк пожал плечами. Дом Крови должен стоять где-то на Палатине; Шелк не мог представить себе, что человек, ездящий в личном поплавке, может жить где-то еще. После наступления темноты Палатин наводняют гвардейцы: пешие, конные и в бронированных поплавках. В этой четверти каждую ночь банды взломщиков вламываются в дома, но не там. Там это невозможно.

Тем не менее необходимо это сделать — и именно сегодня ночью; и он не мог придумать что-нибудь другое.

Он покрутил пальцами четки, потом убрал их в карман, снял серебряную цепь и полый крест Паса, почтительно положил их перед триптихом, завернул в два чистых листа бумаги и убрал в маленький потрепанный пенал, которым пользовался в схоле; пенал он спрятал в большом внутреннем кармане сутаны. Ему может понадобиться оружие; и почти наверняка понадобится какое-нибудь орудие для взлома.

Он спустился в кухню. Что-то слабо зашевелилось в вонючем ведре для отходов, стоявшем в углу: крыса, несомненно. Шелк напомнил себе, не в первый раз, что должен попросить Рога поймать змею, которую можно приручить.

Скрипнув кухонной дверью, он опять вышел в сад. Уже было почти темно, и не будет видно ни зги, когда он доберется до Ориллы, в восьми улицах отсюда. Послеполуденный дождь прибил пыль, и воздух, более холодный, чем последние несколько месяцев, был чист и свеж; возможно, наконец-то наступит осень. «Я должен быть усталым», — сказал себе Шелк, но тем не менее не чувствовал усталости, открывая боковую дверь мантейона. Неужели Внешний действительно хочет этого? Чтобы он бросился в битву? Если так, его служение действительно радость!

Огонь на алтаре погас, мантейон освещали только серебряное свечение Священного Окна и скрытое пламя масляной лампы из синего стекла, стоявшей между ног Ехидны, — лампы майтеры Роза, в которой горело дорогое пахучее масло, чей аромат разворошил его память.

Хлопнув в ладоши, он зажег последние еще работающие огоньки и стал шарить в тенях в поисках топорика с длинной рукояткой и узким лезвием, которым он раскалывал черепицу и вбивал кровельные гвозди. Найдя его, он проверил кромку (которую так старательно точил сегодня утром) и заткнул рукоятку за пояс.

Потом, пройдясь вперед и назад и дважды попробовав сесть, он решил, что так дело не пойдет. В кладовке палестры была ржавая пила; можно было укоротить рукоятку, но тогда топорик стал бы менее полезным инструментом и, конечно, намного менее полезным оружием.

Опять порывшись в кладовке, он нашел веревку, которой перевязывал связку дранки, чтобы та не упала с крыши, тонкий шнур, сплетенный из черного конского волоса, старый и растянутый, но еще прочный. Сняв сутану и тунику, он обмотал веревку вокруг пояса, связал концы и просунул рукоятку топорика через несколько витков.

Опять одевшись, он вышел в сад, где бродячий бриз, игравший с запахами еды, готовящейся в киновии, напомнил ему, что в это время он обычно готовит себе немудреный ужин. Шелк пожал плечами, пообещав себе, что, вернувшись, устроит настоящий пир. Помидоры, которые собрали с куста зелеными, еще не дошли, но он нарежет их и поджарит в масле. И еще хлеб, напомнил он себе, который можно полить горячим маслом — оно смягчит его и придаст пикантный вкус. У него потекли слюнки. Можно соскрести остатки гущи, которой он так долго пользовался, со стенок и дна горшка и еще раз сварить свежий кофе. А закончить яблоком и последним кусочком сыра. Настоящий праздник! Он вытер губы рукавом, устыдившись своей жадности.

Закрыв и аккуратно заперев боковую дверь мантейона, он осторожно проскользнул мимо окна киновии. Майтера Мрамор и майтера Мята не будут задавать вопросов, даже если увидят, как он уходит, но майтера Роза, не колеблясь, подвергнет его перекрестному допросу.

Дождь закончился, без всяких сомнений; он шел не больше часа, а фермерам нужно по меньшей мере несколько дней дождливой погоды. Торопливо идя по Солнечной улице, на этот раз на восток, от рынка, Шелк изучал небо.

Тончайшие золотые нити еще сверкали там и здесь среди скользящих по ветру облаков; край поднимающейся чернильно-черной тени обрывал их одну за другой. Пока он смотрел, они все погасли; небоземли, парившие за длинным солнцем как стая призраков, ярко светились во всей своей красоте и величии: сверкающие озера, колеблемые невидимым ветром леса, клетчатые поля и светящиеся города.

Ламповая улица привела его в Ориллу, являвшуюся краем озера в то время, когда Вайрон был молод. Вот эта крошащаяся стена, наполовину скрытая навесами, когда-то была оживленным причалом, а эти темные и неуклюжие старые здания — складами. Несомненно, здесь были засолочные цеха, канатные мастерские и прочие вещи; но все эти непрочные постройки исчезли перед последним кальде[31]: сгнили, упали и, в конце концов, были растащены на дрова. Даже сорняки, которые появились на их месте, высохли, и в подвале каждого разрушенного дома из коркамня обосновалась таверна.

Услышав злые голоса, которые доносились из ближайшей из них, Шелк спросил себя, почему кто-то ходит туда. Какую жизнь ведут пятьдесят или сто мужчин и женщин, предпочитающих такие места? Вселяющая ужас мысль.

Он остановился у верхней площадки лестницы, чтобы разобраться в рисунке мелом на мрачной стене рядом с собой — свирепая птица с распростертыми крыльями. Орел? Только не с такими шпорами. Боевой петух наверняка; и как раз «Петух» был одним из мест, предложенных майтерой Мята; таверна (так сказала майтера Мрамор), которую, как она помнит, упоминал Гагарка.

Крутые сломанные ступеньки пахли мочой; Шелк, задержав дыхание, спустился вниз, двигаясь на ощупь — слабое желтое сияние, лившееся из открытой двери, почти не помогало. Остановившись прямо перед дверным проемом, он оперся спиной о стену и оглядел низкую комнату. Похоже, никто не обратил на него ни малейшего внимания.

Помещение оказалось больше, чем он ожидал, но мебели было не так много. Там и сям стояли несуразные столы из сосновых досок, обособленные, но окруженные креслами, стульями и скамьями, тоже неортодоксальными, на которых развалилось несколько молчаливых фигур. Коптили отвратительные свечи, закопченный воск капал с них на некоторые (хотя и не на все) столы, зелено-оранжевый лампион с изорванным абажуром раскачивался под потолком в середине комнаты, трепеща, казалось, от пронзительных злых голосов, раздававшихся под ним. Спины сгрудившихся зрителей закрывали то, что там происходило.

— Поцелуй меня в зад, ты, шлюха! — закричала женщина.

— Выскочи из своей юбки, дорогуша, и, могет быть, она так и сделает, — предположил мужской голос, слегка невнятный из-за пива, чье быстрое шипение выдавало присутствие в нем бледно-коричневого порошка, называвшегося «ржавчина».

Взрыв смеха. Кто-то ударил по столу, раздался грохот бьющегося стекла.

— Эй! Эй! — Быстро, но не торопливо, огромный человек, настоящий великан, с отвратительными шрамами на лице, пробрался через толпу, держа в руке старую кеглю. — НАРУЖУ, сейчас же. НАРУЖУ! — Зрители расступились, явив двух женщин в грязных платьях с растрепанными волосами.

— Наружу ее! — завизжала одна из женщин.

— НАРУЖУ, обе. — Великан умело схватил визжащую женщину за воротник, почти нежно стукнул ее кеглей и толкнул тело к двери.

Один из зрителей шагнул вперед, поднял руку и указал на вторую женщину, которая, как показалось Шелку, была слишком пьяна, чтобы стоять.

— Ее, тоже, — твердо сказал великан с кеглей непрошеному защитнику.

Тот покачал головой.

— Ее, тоже! И ты! — Великан, на голову выше зрителя, навис над ним. — НАРУЖУ!

Сверкнула сталь, и мелькнула в воздухе кегля, падая на голову. В первый раз за всю жизнь Шелк услышал отвратительный хруст ломающихся костей, за которым последовал высокий резкий треск игломета, как будто щелкнул детский кнут. Игломет (Шелк мгновенно решил, что выстрелили из игломета) взлетел в воздух, и один из зрителей рухнул на пол.