– Я в детстве бронхит не долечил, – когда кашель стих, объяснил Юра и, потирая запястьем грудную клетку, ловко открутил крышку бутылки. Он сделал жадный глоток – кадык плавно подпрыгнул, а губы – плотнее сжались вокруг горлышка.
Тору неуверенно оглянулся. Несколько пар глаз, натыканных по периметру аудитории, смотрели на них с непониманием.
– Оно уже не первый год так, поэтому не смотри на меня, как на прокажённого, – посмеялся Юра, – хотя ты особо не брезгуешь. Японцы выглядят брезгливыми, кстати.
– Все японцы разные, – ответил Тору, бессовестно блуждая в своих мыслях. На самом деле, он был ужасно брезгливым.
– А как же тапочки для туалета? – спросил Юра, и Тору не понял, говорил ли он всерьёз.
– А что тапочки? Это только гигиена, – объяснил он, но замолчал, стоило преподавателю их одёрнуть. Слушать Юру, к собственному стыду, было гораздо приятнее.
Остаток пары они провели в почти полной тишине. Даже Юра, привыкший к шумным разговорам, с пониманием молчал. Все предыдущие переживания Тору растворились в воздухе и осели в злосчастных капельках пота.
Пока Юра молчал, Тору чувствовал, как его морозит от присутствия одногруппников, и, хотя никто не обращал друг на друга внимания, одна вероятность того, что чей-то взгляд был направлен на него, вызывала в теле покалывание. Тору хотелось сбросить с плеч чужие предрассудки и ожидания, навязчиво возвращающие его в стены Токийской школы, на долгие годы ставшие настоящей тюрьмой.
***
– Акияма-кун, скажи честно, ты псих? – Ойкава Юити, наглость которого никак не соотносилась с низким ростом, встал прямо перед лицом Тору, скрестив на груди руки.
– Нет, – коротко ответил Тору, не желая тратить время на то, что слышал уже множество раз.
– Ну а врёшь-то зачем? – удивился Юити. – Я же вижу. Только психи ведут себя, как ты.
Тору поднял взгляд на одноклассника, пожал плечами и перелистнул страницу книги. Вдруг он ощутил прилив вдохновения и, привыкший следовать поэтическому чутью, непредусмотрительно открыл блокнот. Юити звонко хлопнул по страницам жирной ладонью и гадко заулыбался. Пока Тору осознавал свою ошибку, Ойкава уже схватил блокнот и, размахивая им перед одноклассниками, отбежал в угол кабинета.
– Псих пишет! – радостно воскликнул он.
Тору поднялся с места и попытался выхватить у Юити стихи, но был откинут в сторону подоспевшей на шум толпой.
– Не читай! – крикнул Тору. Глаза защипало от подступающих слёз, и он до крови закусил губу, чтобы не расплакаться в центре класса. Этого позора Тору бы не пережил. Даже сейчас он хотел вспороть себе живот и совершить подвиг самурая, предпочитающего смерть унижению.
Юити читал написанные второпях, глупые и безнадёжные строки.
– Ойкава-кун, пожалуйста, – прошептал Тору, но просьба осталась неуслышанной.
Он чувствовал расползающийся по груди стыд, но, приняв безразличное выражение лица, стоял, не позволяя пролиться ни единой слезинке. На ладонях багровели полумесяцы впившихся в кожу ногтей, сердце клокотало и болезненно билось о рёбра, но Тору, насколько хватало сил, сохранял достоинство. Строки, которые он вынашивал внутри себя, посвящал памятным дням и событиям, пренебрежительно читались противным голосом Юити. Тору чувствовал, как по его душе топчутся грязными ботинками, уничтожая то, что он так долго взращивал. Он больше не пытался вернуть блокнот: все старания выглядели до смешного жалкими, ещё более ничтожными, чем бесталанное творчество, на которое он тратил так много времени, сил и надежд. Ни поэт, ни художник – из сердца на Тору смотрел унылый и хлипкий мешок костей с клоунским гримом.
Вошедший в класс учитель быстро прекратил шум. Блокнот вернулся к Тору, но не принёс совершенно никакой радости. Ему было противно смотреть на записи, когда-то казавшиеся подтверждением собственной значимости. На размазанных чужим потом строках расплывались мокрые пятна.
Домой Тору засобирался в числе последних: хуже всего было слышать за спиной сплетни и смех, боясь получить подзатыльник .На сумке сломался замок – никак не удавалось его застегнуть. Тетради и книги внутри напоминали взрывчатку. Если бы Тору мог взорвать школу, не боясь высшего суда, какими были бы его последние слова? С каким благоговением одноклассники читали бы его стихи?
– Акияма-кун, – услышав свою фамилию, Тору вздрогнул. Слишком свежи были воспоминания о произошедшем. Его странности и раньше были поводом для редких, но ранящих насмешек, однако в этот раз Юити сделал что-то по-настоящему бесчеловечное. Тору чувствовал, что ему надавили на самое больное место – будто он сделал случайный глоток ледяной воды после горячего обеда.
***
Тору содрогнулся, вспомнив лицо позвавшего его человека. О нём у него сохранились самые противоречивые воспоминания: всплывающие в мыслях черты не могли не вызвать тёплой улыбки, которая в следующее мгновение оборачивалась болезненным спазмом, скручивающим живот.
Тору до сих пор, пережив развод родителей, потерю близких людей, тяжело давшийся переезд и непрекращающуюся путаницу в голове, помнил голос Танаки Иори. Танака Иори был одним из самых отзывчивых людей, которых Тору когда-либо знал. Он носил узкие прямоугольные очки, вписывающиеся в образ праведного и скромного человека – такого, каким наивный Тору представлял себе любимого школьного учителя. За вежливую строгость и способность удивительно тонко чувствовать ситуацию, учитель Танака пользовался всеобщим уважением. Лишь изредка ребята, вроде Ойкавы Юити, распускали про него грязные слухи. Тору бы ни за что не поверил, что учитель Танака замешан в торговле запрещенными веществами или в домогательствах к несовершеннолетним – такое мог выдумать только безнадёжный глупец. Ему приписывали тайные заговоры, членство в преступной группировке и даже убийства. Однако ни директор, ни более прилежные ученики не сомневались в чистоте его помыслов.
Тору помнил напуганного, обсмеянного мерзавцем Юити и потерянного себя, стоящего в учебном кабинете и мечтающего исчезнуть в сжимающих его стенах. Тору помнил свои чувства в момент, когда Танака Иори впервые заговорил с ним, откровенно, искренне и так по-взрослому мудро, что лицо невольно исказилось удивлением – так разговаривать с никчёмным школьником!
– Что у вас сегодня произошло?
– Всё в порядке, Танака-сэнсэй, – в растерянности отмахнулся Тору.
– Ты плакал, – заметил учитель, – или мне показалось?
– Показалось, наверное, – Тору всё ещё ощущал на коже прикосновение холодных и мокрых пальцев, трогающих высохшие веки, – всё в порядке.
– Просто хочу, чтобы ты знал, что можешь обратиться ко мне, если будет нужно.
Танака Иори приветливо улыбнулся и, поправив очки в своей привычной манере, – мизинцем о правую дужку – выложил на стол кипу бумаг. В некоторых местах между листами виднелись цветные наклейки. Тору казалось, что учитель Танака использовал их везде – он всегда носил с собой объёмные тетради и папки.
– Не хочешь помочь мне? – предложил учитель, и Тору, не подумав, кивнул.
Он хотел как можно быстрее попасть домой, но не нашёл в себе смелости отказать старшему. И – сейчас он мог признаться себе в этом – уже в тот момент капкан захлопнулся вокруг глупого и очарованного Акиямы Тору.
– Нужно переписать текст из этого бланка на чистый лист, – Танака-сэнсэй похлопал себя по карманам, очевидно что-то ища. – Вот же, ручку потерял, – тяжело выдохнул он.
– Да, – неуверенно кивнул Тору, – вот, – он быстро нашёл ручку и протянул её учителю. Дрожание пальцев показалось особенно ясным.
К ушам прилило тепло. Как же неловко он себя почувствовал! Если Юра заметит его смущение, то избежать вопросов не удастся. А как объяснить ему, что краснеешь, вспоминая школьного учителя? Юра точно сочтёт его безнадёжным извращенцем. Тору шумно выдохнул и интенсивно потёр уши ладонями, пытаясь отогнать воспоминания. Выходило так же скверно, как привести себя в чувства и скрыть смущение: сейчас на него в самом деле смотрела половина аудитории – вторая половина уже потеряла к представлению всякий интерес. Его снова станут считать чудаком и психом, затем в его жизни появится новый Танака Иори, круг замкнётся – ему придётся переиграть свою жизнь, а значит, жить ещё почти на десяток лет больше. Тору не мог этого допустить, не мог вынести внепланового продления своего срока и совершенно не желал ничего слышать о бессмертии и о Танаке Иори. Только Танака Иори так же упрямо не желал покидать его мысли: блики очков мелькали перед глазами Тору издевательски изломанным калейдоскопом.
