После 1815 г. произошла полная и стремительная перемена. Мощная волна, поднятая Французской революцией, влилась в набирающий силу поток другой, промышленной революции, и, таким образом, создание условий для мирной коммерческой деятельности превратилось в предмет всеобщей заинтересованности. Народам Европы, провозгласил Меттерних, нужна не свобода, но мир. Гентц именовал патриотов «современными варварами». Церковь и трон принялись за «денационализацию» Европы. В пользу их аргументов свидетельствовали как неслыханная жестокость недавних войн с их новыми, «народными» методами, так и необыкновенно возросшее значение мира для быстро развивавшихся национальных экономик.
Выразителями этого нового «мирного интереса» являлись, как это обычно и происходит, те, кто извлекал из него главную выгоду, а именно картель коронованных особ и феодальной знати, чьи наследственные привилегии грозила смести поднявшаяся тогда в Европе волна революционного патриотизма. И потому примерно в течение трети века Священный Союз обеспечивал активную мирную политику как мощным идейным импульсом, так и силой принуждения; его армии рыскали по всей Европе, подавляя национальные меньшинства, а кое-где приводя к покорности большинство. С 1846 до 1871 г. — «в одно из самых сложных и насыщенных событиями двадцатипятилетней европейской истории»[1] мир был гарантирован не столь надежно, так как идущие на убыль силы реакции столкнулись с набиравшей мощь индустриальной цивилизацией. В четверть века, последовавшую за франко-прусской войной, возродившийся мирный интерес представляет новый мощный институт — Европейский концерт держав.
Однако любые интересы, как и намерения, неизбежно остаются платоническими до тех пор, пока не находят себе выражение в политике посредством тех или иных социальных инструментов. На первый поверхностный взгляд, подобное орудие для их реализации как раз отсутствовало, ибо и Священный Союз, и Европейский концерт были в конечном счете лишь простой совокупностью независимых суверенных государств, подчиненных, следовательно, системе равновесия сил и обслуживавшему ее механизму войны. Каким же образом удавалось тогда сохранить мир?
Разумеется, любой системе равновесия свойственна тенденция предотвращать такие войны, которые могут возникнуть из-за того, что та или иная страна пытается изменить статус-кво, не принимая заранее в расчет перегруппировки сил, к которой приведут подобные действия. Известный пример — сворачивание Бисмарком в 1875 г. антифранцузской газетной кампании после вмешательства Англии и России (поддержка Франции Австрией считалась само собой разумеющейся). Тогда Европейский концерт действовал против Германии, оказавшейся в изоляции. В 1877–1878 гг. Германия не сумела предотвратить русско-турецкую войну, однако ей удалось локализовать этот конфликт, поддержав ревнивое недовольство Англии продвижением России к проливам. Германия и Англия выступили на стороне Турции против России и таким образом спасли мир. На Берлинском конгрессе был принят долгосрочный план постепенной ликвидации европейских владений Османской империи; это, несмотря на все последующие изменения статуса-кво, позволило избежать войны между великими державами, ибо каждая из заинтересованных сторон знала почти наверняка, с какими силами пришлось бы ей столкнуться на поле битвы. Мир в подобных случаях оказывался желанным, но, в сущности, побочным продуктом системы равновесия сил.
А иногда там, где на карту была поставлена судьба малых государств, войну удавалось предотвратить путем целенаправленного устранения ее причин. Малым странам не позволяли нарушать статус-кво какими-либо действиями, способными спровоцировать войну. Голландское вторжение в Бельгию в 1831 г. привело в конечном счете к тому, что последняя получила статус нейтрального государства. В 1855 г. была нейтрализована Норвегия; в 1867 г. Голландия продала Люксембург Франции, Германия заявила протест, и Люксембург стал нейтральным. В 1856 г. целостность Османской империи была объявлена необходимым условием европейского равновесия, и Европейский концерт всячески стремился сохранить эту империю; после 1878 г., когда для подобного равновесия считался необходимым ее распад, расчленение Турции проводили столь же планомерно и методично, хотя в обоих случаях соответствующее решение означало жизнь или смерть для целого ряда малых народов. Между 1852–1863 гг. Дания, а между 1851–1856 гг. германские государства грозили нарушить равновесие, однако каждый раз малые страны вынуждены были подчиняться диктату великих держав. Свобода действий, предоставляемая им системой равновесия, использовалась в подобных случаях великими державами для того, чтобы добиться общей цели, а целью этой — в данных обстоятельствах — оказался мир.
И все же следует признать, что между периодическим устранением опасности войны посредством снятия напряжения в конкретной ситуации или путем нажима на малые страны, с одной стороны, и столь глобальным историческим фактом, как Столетний мир, с другой, существует огромное различие. Причины, которые могут нарушать международное равновесие, воистину бесчисленны — от амурных приключений коронованных особ до засорения устья какой-нибудь реки, от богословского спора до технического открытия. Простой рост богатства и народонаселения страны или, напротив, их уменьшение неизбежно приводят в движение определенные политические силы, а войны и сдвиги в соотношении внешних факторов всякий раз отражают перемены внутренние. Даже хорошо отлаженная система равновесия сил может обеспечивать мир без постоянной апелляции к угрозе войны лишь тогда, когда она способна непосредственно влиять на эти внутренние факторы, предотвращая любое нарушение равновесия уже в зародыше. Если же дисбаланс успел приобрести достаточно мощный собственный импульс, то исправить его и восстановить равновесие способна опять же только сила. Чтобы гарантировать мир, нужно устранить причины войны — эта банальная истина очевидна для всякого, однако далеко не все понимают, что для достижения подобной цели необходимо контролировать поток жизни у самых истоков.
Священный Союз сумел этого добиться с помощью особых, характерных именно для него средств. Европейские монархи и аристократы образовали Интернационал кровного родства, а римско-католическая церковь обеспечила его штатом добровольных чиновников, занимавших в Южной и Центральной Европе всю социальную лестницу — от самых верхних до самых нижних ее ступеней. Таким образом, иерархия происхождения и иерархия благодати, объединившись, превратились в весьма эффективный инструмент власти в отдельных государствах, и чтобы гарантировать мир на всем континенте, ему требовалось одно-единственное дополнение — военная сила.
Между тем Европейский концерт, пришедший ему на смену, не имел ни феодальных, ни клерикальных щупальцев, представляя собой, самое большее, некую рыхлую федерацию, совершенно несопоставимую по своей внутренней сплоченности с шедевром Меттерниха. Только в отдельных случаях оказывались возможными встречи представителей великих держав, а их взаимное недоверие оставляло широкий простор для всевозможных интриг, закулисных махинаций и дипломатического саботажа; совместные военные акции стали редкостью. И однако то, чего Священный Союз, с его полным единством идеологии и практических целей, смог лишь достичь в одной только Европе организацией частых вооруженных интервенций, это шаткое образование, именовавшееся Европейским концертом, совершило в масштабах всего мира, прибегая к силе куда реже и с гораздо меньшей жестокостью. Чтобы объяснить этот поразительный результат, нам следует найти скрытый, но мощный социальный механизм, который, действуя в новых исторических условиях, смог сыграть роль, принадлежавшую прежде королям и епископам, и эффективно обеспечить интересы мира. Этой анонимной силой была финансовая олигархия.
Всесторонними исследованиями международной банковской системы XIX в. мы все еще не располагаем; контуры этого загадочного института до сих пор не проступили из тумана политико-экономической мифологии.[2] Некоторые утверждали, что он был всего лишь простым инструментом правительств, другие — что сами правительства служили орудием его неутолимого корыстолюбия; одни считали его сеятелем раздора в отношениях между государствами, другие — проводником идеи бесхребетного космополитизма, подтачивавшего жизненные силы зрелых и мужественных народов. Во всем этом есть известная доля истины. Финансовая олигархия, институт sui generis[3], характерный для последней трети XIX и первой трети XX в., функционировал в качестве основного связующего звена между политической и экономической организацией мира в эту эпоху. Он обеспечивал необходимыми инструментами международную систему сохранения мира, систему, которая приводилась в действие с помощью великих держав, но которую великие державы сами по себе не смогли бы ни создать, ни поддерживать. Европейский концерт действовал лишь время от времени, тогда как финансовая олигархия функционировала в качестве постоянного института, чрезвычайно гибкого по своей природе. Независимый от отдельных правительств, даже самых могущественных, он находился в контакте со всеми без исключения; самостоятельный по отношению к центральным банкам отдельных стран, даже Английскому банку, он был прочно с ними связан. Теснейшие связи существовали также между финансистами и дипломатами: ни те ни другие не стали бы всерьез рассматривать какой-либо долгосрочный план, мирный или военный, не убедившись прежде в добром расположении другой стороны. И все же главный секрет столь успешного сохранения всеобщего мира заключался, несомненно, в особенностях организации, положения и функционирования самой международной финансовой системы.
