Более десяти лет восстановление золотого стандарта было символом всемирной солидарности. Чтобы создать политические предпосылки для устойчивости валют, устраивались бесчисленные конференции от Брюсселя до Спа и Женевы, от Лондона до Локарно и Лозанны. При самой Лиге Наций было образовано Международное бюро труда — отчасти для того, чтобы обеспечить равные условия конкуренции для всех государств и таким образом сделать свободной торговлю, не ставя под угрозу уровень жизни. Валютный вопрос находился в центре всех кампаний, организованных Уолл-стритом с целью разрешить проблему трансферта и вначале коммерциализировать, а затем и мобилизовать репарации; Женева выступала в роли спонсора процесса реконструкции, в котором совместное давление Лондонского Сити и неоклассических монетаристских пуристов Венской школы было поставлено на службу золотому стандарту; к этой цели направлялись в конечном счете все усилия, предпринимавшиеся на международном уровне, в то же время правительства отдельных стран подчиняли, как правило, требованиям защиты валюты свою политику и прежде всего действия, связанные с внешней торговлей, займами, банками и валютным курсом. Каждый готов был согласиться, что устойчивость валюты зависит в конечном счете от свободы торговли, однако все, кроме доктринеров-фритредеров, ясно сознавали безотлагательную необходимость таких мер, неизбежным следствием которых стали бы ограничения в сфере внешней торговли и внешних платежей. Импортные квоты, моратории и соглашения о замораживании обслуживания долга, клиринговые системы и двусторонние торговые договоры, бартерные договоренности, запреты на вывоз капитала, контроль над внешней торговлей — все это появилось в большинстве стран, пытавшихся решить сходные проблемы. Однако над всеми мерами, предпринимавшимися ради защиты валюты, витал страшный дух автаркии. Целью их было освобождение торговли, следствием — ее удушение. Вместо того чтобы обеспечить для своих стран доступ к мировым рынкам, правительства собственными своими шагами закрывали для них путь к любым международным связям, а сохранение пересыхающего ручейка торговли требовало все более тяжелых жертв. Судорожные попытки поддержать внешнюю стоимость валюты как средства международной торговли толкали народы, против их собственной воли, в царство автаркической экономики. Весь арсенал ограничительных мер, означавших радикальный отказ от традиционных принципов политической экономии, в сущности, стал результатом вполне консервативных фритредерских мероприятий.
С окончательным падением золотого стандарта курс этот резко изменился на прямо противоположный. Жертвы, приносившиеся во имя восстановления золотого стандарта, нужно было приносить снова — чтобы жить без него. Институты, придуманные с тем, чтобы стеснить жизнь и торговлю ради поддержания системы стабильных валют, использовались теперь с целью адаптации экономической деятельности к постоянному отсутствию подобной системы. Вероятно, именно поэтому механическая и технологическая структура современной промышленности сумела выдержать удар, вызванный крахом золотого стандарта, ибо в борьбе за его сохранение мир, сам того не сознавая, готовился к таким действиям и к такому типу социального и экономического устройства, которые требовались для адаптации к его гибели. Однако теперь цель была противоположной; в странах, более всего пострадавших в долгой и изнурительной битве за недостижимое, реакция разочарования высвободила титанические силы. Ни Лига Наций, ни международная финансовая олигархия не смогли пережить золотой стандарт; с его смертью как мирный интерес Лиги Наций, так и главные орудия его реализации — Ротшильды и Морганы — совершенно исчезли из политической жизни. Треск разорвавшейся золотой нити стал сигналом к началу революции планетарного масштаба.
И все же крах золотого стандарта определил, самое большее, дату этого события, но никак не мог — ввиду громадности последнего — быть его действительной причиной. В значительной части мира кризис сопровождался полным уничтожением институтов, унаследованных от XIX в., буквально всюду эти учреждения подверглись реформам и преобразованиям, изменившим их почти до неузнаваемости. На смену либеральному государству во многих странах пришли тоталитарные диктатуры, а ключевой институт века — свободный рынок как основа производства — был вытеснен новыми формами экономической организации. Одни крупные нации, в корне изменив самую суть своего мировоззрения, развязали захватнические войны, желая поработить планету во имя неслыханных прежде теорий о природе человека и Вселенной, — другие нации, еще более крупные, решительно встали на защиту свободы, которая приобрела теперь для них столь же небывалую ценность. Крах прежнего миропорядка, хотя именно он и привел в действие спусковой механизм трансформации, не мог, разумеется, объяснить ни масштаб, ни содержание этого процесса. Ведь даже если нам известно, почему то, что произошло, произошло внезапно, мы по-прежнему можем не понимать, почему это вообще произошло.
То, что трансформация сопровождалась беспрецедентными по масштабу войнами, не было случайностью. К механизму социальных перемен была подключена история, судьба народов оказалась связанной с их ролью в институциональной трансформации. Подобного рода симбиоз не является в истории чем-то исключительным: хотя национальные группы и социальные институты имеют различное происхождение, в борьбе за существование им свойственно тяготеть друг к другу. Общеизвестный пример такого симбиоза — взаимозависимость между капитализмом и судьбой морских наций Атлантики. Торговая революция, столь тесно связанная с подъемом капитализма, открыла путь к могуществу для Португалии, Испании, Голландии, Франции, Англии и Соединенных Штатов, и пока каждое из перечисленных государств пользовалось возможностями, которые предоставлял ему этот широкий и мощный процесс, сам капитализм распространялся по нашей планете при содействии этих держав.
Закон этот действовал и в обратном смысле. Нации в ее борьбе за существование может служить препятствием тот факт, что ее институты или некоторые из них находятся в данный момент в состоянии упадка; пример такого отжившего свой век инструмента — золотой стандарт в годы Второй мировой войны. С другой стороны, государства, которые по своим внутренним причинам не желают сохранения статус-кво, могут быстро осознать слабости существующей институциональной системы и активно содействовать ускорению создания новых институтов, более выгодных с точки зрения их интересов. Подобные страны подталкивают вниз то, что уже рушится, крепко держатся за то, что — движимое собственным импульсом — развивается в удобном для них направлении. В таком случае может показаться, будто эти страны и положили начало процессу социальных перемен, тогда как в действительности они лишь извлекают из него пользу, а порой даже искажают общее направление процесса, чтобы поставить его на службу своим целям.
Так Германия, потерпев поражение в войне, сумела осознать скрытые пороки миропорядка XIX в. и использовать это знание для того, чтобы ускорить его крах. Ее политики, сосредоточившие в 30-х гг. все свои помыслы на этой задаче разрушения — задаче, которая нередко требовала создания новых методов и форм торговой и финансовой деятельности, войны и социальной организации, — в своих попытках подчинить ход событий собственным целям приобрели некое пагубное интеллектуальное превосходство над государственными деятелями других стран. И однако — подчеркнем еще раз — сами эти проблемы не были созданы правительствами, которые лишь использовали их в своих интересах; они были реальными, объективными, исторически заданными, и всем нам, как бы ни сложилась судьба отдельных государств, придется решать их в будущем. С другой стороны, здесь выступает с полной очевидностью принципиальное различие между двумя мировыми войнами: первая соответствовала типу войн XIX в. — простое столкновение сил, вызванное сбоем в системе равновесия, вторая уже стала частью вселенского переворота.
