– От судьбы не уйдешь. Если нам суждено умереть на чужой земле, так оно и будет. Вставай с земли, не то заболеешь.

Ок Суль прижала головы детей к коленям, замотала головой:

– Останемся, прошу вас! Утром придут корабли и заберут нас. Японцы не могут нас бросить!

Сан Иль взглянул на дрожащие губы жены и готовые пролиться из глаз слезы, поднялся, сильным рывком взвалил на плечи тяжелый тюк и пошел прочь, не оглядываясь. Ок Суль схватила детей за руки и, спотыкаясь, засеменила за мужем по дороге.

Боо-оммм, бооо-омммм – торжественно загудел колокол и до краев, словно чашу, наполнил торжественным звоном раскинувшийся между сопок Одомари. В расположенном неподалеку синтоистском храме началось молитвенное собрание.

Сан Иль остановился, покачался в такт призывному звучанию и зашагал к храму, возле которого уже стояло немало повозок. Возле поросшей мхом стены он нашел свободный пятачок, бросил тюк на землю, достал топор из-за пояса и ушел. Через час вернулся с большой вязанкой дров.

Смеркалось. Ок Суль поставила на огонь надраенный котелок, и вскоре пляшущие языки пламени покрыли блестящее дно жирной копотью. Рис пополам с просом быстро закипел, из-под крышки полезли большие мутные пузыри. Ок Суль набрала жидкой похлебки в тарелку, с поклоном протянула ее мужу. Поев, он вытянулся на одеяле и мгновенно уснул. Она разделила остаток каши с детьми. Проглотив свои порции, сын и дочь прикорнули рядом с отцом. Августовская ночь выдалась беззвездной, и лишь всполохи артиллерийских снарядов освещали редкие облака.

Ок Суль обтерла пучком травы дно котелка, засунула железную посудину в тюк и пристроилась с краю. Земля холодила спину, трава мягко шелестела на ветру. Ок Суль следила, как мечутся по стенам храма суматошные тени, прислушивалась к тихим разговорам и смятенному шепоту вокруг. Наконец усталость взяла свое, и она смежила тяжелые веки.

Едва забрезжил рассвет, Ок Суль открыла глаза и тихонько освободила затекшую руку. Ми Ен перекатилась на другой бок, по-щенячьи посапывая. Ок Суль приподнялась и едва сдержала удивленный возглас. Рядом с ними не было ни клочка свободной земли. Повсюду, куда ни кинь взгляд, шевелился живой человеческий ковер.

На завтрак поели сухих лепешек, запили водой. Сан Иль увязал в тюк одеяло, и, осторожно обходя лежащих вповалку людей, они зашагали к повозке.

Выйдя на дорогу, Ок Суль ахнула. Все окрестные сопки, крыши домов, всякая мало-мальская высота была занята людьми, всматривающимися в серые волны, мерно накатывающие из залива. Историки скажут, что в те дни в Одомари скопилось около двадцати тысяч человек.

Вскоре из-за горизонта показался корабль, и толпа ринулась на пирс. Люди смели оцепление, и у шаткого мостка, перекинутого между берегом и бортом, заволновалось яростное людское море. Тюки валились в воду, матери из последних сил поднимали над головами младенцев, мужчины не жалели кулаков, прорываясь к хлипкому настилу между причалом и судном.

Под надсадный вой сирены матросы ударами батогов отогнали последних смельчаков и откинули узкий трап.

Сан Иль заскрипел зубами в отчаянии и проклял собственную нерасторопность. Ему бы отшвырнуть рядом стоящих людей и силой пробить дорогу, но он лишь бессмысленно суетился в толпе, заслоняя телом жену и детей.

Тяжело груженный корабль медленно отчалил от берега. Судно было уже на середине залива, когда море у правого борта внезапно вскипело бурунами, водная толща гневно вздыбилась и обрушилась на палубу, сметая и вышвыривая людей, словно надоедливых муравьев. Первая бомба проделала пробоину в обшивке. Еще удар – и корабль начал тонуть.

Крики ужаса огласили Одомари. Оцепенев, стояли недвижно мужчины, обезумевшие женщины рвали волосы и катались по земле.

До поздней ночи не стихали стоны людей, оплакивавших несчастных, принявших смерть в морской пучине. Суматошно машущие руками черные фигурки несколько часов виднелись на водной глади, но постепенно исчезли, и к ночи на поверхности колыхались лишь изодранные ошметки да прибойной волной долго выносились на берег куски обшивки.

Никого не жалеет злая судьба, по своей прихоти уравнивая перед лицом смерти японцев и корейцев, сперва даруя зыбкую надежду и тут же отнимая ее.

Сан Иль повалил Ок Суль на землю, когда увидел черный дым над кораблем, не дал смотреть, как гибнут люди.

Они еще несколько ночей спали в окрестном лесу на земле, а днем вновь и вновь толкались в плотной толпе у пирса, тоскливо провожая взглядом отходившие суда. В один из дней по Одомари разнеслась новость о том, что в Маоке высадился советский десант, и русские вот-вот войдут в город, а японские корабли навсегда покинут залив Титосе.

Услышав это, Сан Иль зажмурился изо всех сил, и перед глазами в кромешной тьме вспыхнули радужные круги. Он потряс головой, разлепил веки и повернулся к жене.

Взгляд Ок Суль был устремлен поверх его головы, на чернильное небо, где по одной зажигались яркие звезды. У ее ног играли дети. Она стояла, запрокинув голову и подставив лицо теплому августовскому ветру, когда Сан Иль окликнул ее.

Мягким движением Ок Суль подхватила дочь, усадила на спину, накрыла платком и завязала крепкий узел. Ми Ен обхватила тоненькими ручками ее шею, положила голову на плечо и через несколько минут засопела, согревшись материнским теплом.

Сан Иль взвалил на плечо тюк, сжал ладошку сына в своей руке: «До дома сорок километров. К завтрашнему вечеру дойдем».

Новые жильцы вселились в дом Мицухиры поздней весной, когда отцвела белая черемуха и дружными полчищами в распадках пошли в рост высокие травы.

Дом простоял всю зиму заброшенным и начал потихоньку ветшать, но сегодня кто-то настежь открыл заколоченные с осени ставни. Дерево на гладко оструганных дощечках рассохлось, там и сям торчали ржавые гвозди, наличники были ободраны, словно какой-то неведомый зверь терзал их острыми когтями.

Ок Суль, возвращаясь из лавки, замедлила шаг, обрадованно улыбнулась – хорошо, что соседский дом не будет больше пустовать: не к добру жить рядом с заброшенным домом.

Вечером у запертой калитки остановилась подвода. Сошедший с нее коренастый мужчина в военной форме сперва внимательно оглядел улицу, потом протянул руки и легко ссадил с высокой телеги молодую рыжеволосую женщину. Она одернула платье, поправила тоненький поясок и поднялась на цыпочки у забора, разглядывая дом.

Мужчина снял с подводы два чемодана, черный футляр, похожий на большую грушу, увесистую стопку книг, перевязанных толстой бечевкой, открыл заскрипевшую калитку и решительно прошел во двор.

Тойохара Ольге не понравилась – пара центральных улиц с двухэтажными каменными домами да узкие улочки, расползавшиеся от центра ровно расчерченной сеткой. Нищета вокруг, грязь, копоть, сажа. Каторга – одним словом.

Но место службы не выбирают, поэтому она со вздохом принялась обустраиваться в доме. Подметая, выбивая коврики, нося ведра с водой, она несколько раз мельком видела за забором щуплую спину соседки. Та с утра до вечера корпела на грядках, двое детей копошились рядом.

Через неделю, когда соседка шла мимо, Ольга окликнула ее через забор и прыснула, увидев, как та испуганно присела.

– Здравствуйте! – Ольга распахнула калитку и вышла на улицу. Ее глаза с головы до ног быстро обежали маленькую черноволосую женщину, отметили потрепанную кофту, старые шаровары из серой мешковины, босые ноги в смешных деревянных шлепанцах. Ок Суль опустила глаза и низко поклонилась.

Ольга обошла ее сбоку и принялась разглядывать Ми Ен, привязанную к спине матери. Малышка открыла сонные глаза, и через секунду испуганный рев огласил улицу. Ок Суль принялась приседать, качая дочку, но она все больше заходилась в плаче, видя перед собой незнакомое лицо.

Ольга заискивающе заворковала: «Не плачь, дитятко, не плачь, моя хорошая!» Ми Ен завопила пуще прежнего, и Ок Суль стремглав кинулась к себе во двор. Калитка захлопнулась, а Ольга еще несколько минут стояла на безлюдной улице, растерянно улыбаясь.