Мужчины поднимаются из-за стола.

Ок Суль заворачивает в тряпочку ячменную лепешку и, с поклоном провожая гостя, вкладывает снедь в его заскорузлую руку. Тот недоуменно смотрит на сверток и, не глядя на хозяев, бормочет слова прощания и опрометью выскакивает на улицу, на ходу вытирая рукавом глаза.

Осенний холодок бежит по ногам, но Ок Суль не сразу закрывает дверь и все глядит и глядит вслед убегающей спине, расплывающейся в ее немигающих глазах.

Тревожным выдалось лето 45-го года на Карафуто. 10 августа губернатор объявил об эвакуации японских подданных с острова, и они в смятении и спешке начали покидать свои дома. Увязывали в тугие узлы самое ценное и спешили в Одомари, куда приплывали корабли, чтобы вывезти как можно скорее верных сынов Императора на родину.

С раннего утра в соседнем доме царила суматоха. Юркой мышкой сновала жена соседа из дома на улицу, вынося и укладывая на подводу то и дело норовящие упасть большие и маленькие баулы. Вышедший из дома сосед оглядел телегу и сильным движением руки сбросил на землю доверху наваленные тюки. Зазвенели разбившиеся чашки, мягко шмякнулось в грязь тряпье. Миоко всплеснула руками, но умолкла под градом гневных ругательств мужа. Через час соседи уехали, усадив в повозку испуганных детей и прихватив лишь два небольших узла. Входную дверь в суматохе оставили распахнутой, и она весь день громко хлопала на ветру.

Днем торопящаяся в лавку Ок Суль невольно замедлила шаг у соседского забора, послушала жалобный скрип петель, постояла в нерешительности и все же зашла во двор к Миоко Мицухиро. Неподалеку от крыльца она нашла валяющуюся доску и надежно подперла дверь.

Бесчисленные подводы, ехавшие по улицам Тойохары, поднимали клубы пыли. Ок Суль быстро дошла до лавки Хасимото, но та была закрыта. Судя по беспорядку и валявшимся повсюду грязным обрывкам бечевки и бумаги, хозяева покинули ее в сильной спешке.

Вечером Ок Суль уложила детей спать пораньше и вновь принялась за домашние хлопоты. Чтобы кастрюли засверкали, нужно взять немного золы и до серебряного блеска тереть закопченные стенки, потом сполоснуть и расставить на кухонной полке. Сияющий посудный ряд ненадолго дарует спокойствие, но, чуть отступив, смятение возвращается, вновь и вновь терзая сжимающееся в страхе сердце.

Закончив, Ок Суль присела у печки и уставилась невидящим взглядом на горячую заслонку, за которой гудело яростное пламя. Сильно хлопнула дверь. Ок Суль поднялась навстречу вбежавшему в дом Сан Илю, и слова замерли у нее на губах. Всегда аккуратно причесанные волосы мужа были спутаны, словно свалявшаяся псиная шерсть, с куртки ручьями стекала вода.

Едва слышно она спросила:

– Что случилось?

Сан Иль прошагал к окну в заляпанных грязью сапогах, оставляя мокрые следы на чисто подметенном полу, вцепился руками в раму, лбом уперся в рассохшееся дерево. Ок Суль подошла, заглянула снизу в лицо мужа.

– Что с вами?

– Император Японии объявил 15 августа о полной капитуляции. Война проиграна.

– Проиграна? – переспросила она, чувствуя, как в животе сворачивается тяжелый ком. – Что же теперь будет?

Муж повозил лбом по рассохшейся деревяшке, повернул голову, взглянул на нее:

– Ханасива, надсмотрщик, сказал, что русские солдаты не щадят никого. Когда советская армия дойдет до Тойохары, нас ждут пытки и смерть. Сказал, что они вырежут детей у нас на глазах, но сначала отрубят им пальцы и выколют глаза, а жен… – он умолк, не в силах продолжать.

Ок Суль покачнулась, сползла на земляной пол, но тут же вскочила, метнулась к тяжелому сундуку, подаренному на свадьбу, рывком подняла кованую крышку. На пол полетело тонкое одеяло, следом перештопанные по многу раз детские вещи. Выбежала на кухню, вернулась с кастрюлей и парой чашек, трясущимися руками схватила концы одеяла, чтобы завязать узлом крест-накрест. Руки не слушались, и она крикнула:

– Помогите же мне!

Сан Иль стряхнул с себя оцепенение, вышел на улицу. Вскоре вернулся, держа в руках топор. Она застыла, а он тихо сказал:

– В дорогу двинемся утром. Люди говорят, что в порт Одомари один за другим приходят корабли, вывозят японцев домой. Слухи идут, что и нас отправят, но никто не знает когда. Будем ждать. А сейчас ложись. Если придут русские солдаты, я не дам вам мучиться перед смертью.

На циновке завозились сонные дети. Сын перекатился на край и уткнулся головой в подушку, дочка прерывисто вздохнула и вновь мерно засопела.

– Нужно собраться в дорогу, – Ок Суль стиснула зубы, чтобы унять мелкую дробь, и принялась как можно аккуратнее увязывать теплые вещи. Отбросила свадебное чогори, и шелковая ткань с тихим шелестом опала на дно сундука. Вместо ненужной тряпки лучше взять побольше еды – сушеные бобы, соль и ячмень. Горсть белых рисовых зернышек разлетелась по полу, когда она начала пересыпать крупу в холщовый мешок. Ок Суль сильно закусила губу от досады, худые плечи затряслись, и безвольным тюфяком она повалилась на пол. Слезы защипали глаза и закапали на пол. Так нельзя. Она ожесточенно провела по лицу рукавом и с усилием поднялась. Тише, тише. Как это она забыла про котелок и ложки, глупая.

Утром она разбудит детей, оденет теплее. Долгая дорога покажется короче, если сказать им, что они отправляются на море. По морю плавают корабли. Они сядут на самый большой и поплывут в Корею.

Сколько они прожили на Карафуто? Почти шесть лет. Ни разу она не ела досыта за эти годы, ни одного дня не было легко на сердце. Тягучая тоска по дому саднила, делая боль привычной, родной. На то и рожден человек, чтобы страдать, нести терпеливо свою ношу, не жалуясь и не ропща. Каждому уготована своя участь.

Она редко давала волю слезам – ни к чему расстраивать мужа, надрывающегося на тяжелой работе. Никогда не обижал ее Сан Иль, и она каждое утро благодарила небо за хорошего мужа и старалась быть достойной женой. К его приходу в доме всегда было чисто, на печке булькала горячая похлебка, пусть часто сваренная из пары ложек проса и травы.

Иногда Сан Иль приходил темнее тучи, зло срывал шахтерскую робу, доставал из кухонного шкафа бутылку мутной рисовой бражки и наливал полный стакан. Садился за стол и ел, сгорбив сильные плечи, держа ложку подрагивающими пальцами с черными каемками под ногтями.

Ни словом, ни взглядом не перечила она ему в такие минуты. Ставила на чистый стол чашку с дымящимся супом, клала до блеска натертую ложку и деревянные хащи. Садилась возле печки, поглядывая, чтобы в нужный момент легко подняться и налить ему горячей воды в чашку.

Поев, Сан Иль клал ложку на стол, глядел на льющийся из чайника кипяток, кивком головы давал понять, что воды достаточно. Иногда, с усилием разомкнув плотно сжатые губы, говорил:

– Досталось сегодня от Ханасивы. Плеткой всю спину исхлестал, пока я волок бревно. Ребята сказали, что он вчера в карты проигрался, от этого, видать, злой, как черт.

Или:

– Помнишь Ман Су с нашей деревни? Такой маленький, улыбчивый.

Она с готовностью вскидывала голову:

– У реки жил? Смеялись над ним, что у него одни сестры. Пять девочек и один сын в семье. Такие круглоглазые, похожие друг на друга, как горошинки?

Сан Иль кивал:

– После смены надсмотрщик отдубасил его палкой за то, что неправильно поклонился, не низко. Ман Су не проявил смирения и благодарности за преподанный урок, стал прикрывать голову руками. За это попал в такобею. Оттуда живыми не выходят. Заковывают в железные кандалы и отправляют на самые тяжелые работы. Держат впроголодь в холодных норах. Надсмотрщики избивают до полусмерти за любую провинность или просто по прихоти. Страшное место. Люди мрут как мухи.

Ок Суль прижимала руку к губам, опускала голову. Сан Иль садился у печки, курил, смотрел на огонь.

Она убирала тарелки со стола, мыла посуду, шла стелить постель. Ложилась первой, согревая теплом, ждала мужа, чтоб дать ему отдохновение.

Нет такого места на Земле, где бы ни выжил человек, если есть рядом родная душа, если есть, кому терпеливо ждать, внимательно слушать и жалеть всем сердцем.