Юра открыл глаза значительно позже и сразу же взялся за голову. Тору мог только представить его чувства в этот момент. Если он действительно выпил столько, то его пробуждение стоило назвать воскрешением.

Юра сел на кровати, поморщился и лёг обратно, шумно выдохнув.

Тору почти пожелал ему светлой Пасхи, но вовремя взял себя в руки. После вчерашнего ему не хотелось даже косвенно упоминать религию – это казалось подлым предательством и настоящим плевком в душу открывшемуся ему Юре.

— Сколько лет прошло?

— А?

— Мне кажется, что я как Аанг, – Юра потянулся и уронил голову на согнутые колени, – проспал не меньше сотни лет.

— Я думал, что ты встанешь к обеду, – признался Тору, – но ты крепче, чем я ожидал.

Юра посмотрел вниз и поморщился.

— Я блевал?

— Всё в порядке, – отмахнулся Тору, – если не считать того, что моя мама теперь будет считать тебя моральным уродом.

— Да я обычно так не пью. Вообще ничего не помню, – признался Юра, – поэтому можешь шантажировать меня как угодно.

Покачнувшись, он встал с кровати и потянулся.

— Какой кошмар, – выдохнул Юра, – будь добр, водички. Помру сейчас.

— Ты такой наглый, – возмутился Тору, но за водой, конечно, сходил. По дороге он обдумывал свои чувства: вроде бы, всё осталось, как раньше, но что-то не давало покоя и заставляло чувствовать себя потерянно и глупо.

— Я не наговорил ничего?

— Наговорил, – ответил Тору. – Знаешь, сколько всего?

— Ты можешь просто сказать и не мучить и так замученного меня? – проворчал Юра.

— Это ты-то несчастный? – переспросил Тору, нарочито ярко удивившись такой наглости.

— Я, – уверенно ответил Юра. Не найдя подходящих слов, Тору кинул в него подушкой.

— Ты невозможный! Больше никогда так не делай.

— Как?

— Как сегодня, – объяснил Тору, – приполз ко мне в таком состоянии, что всё спиртом провоняло, а потом ползал по полу и много чего ещё творил. Дурак.

— Всё, что я сказал, неправда.

— Хорошо, – соврал Тору, – с прошедшим днём Зимбабве, да?

— Спасибо, – кивнул Юра и на манер тоста поднял пустой стакан, – стоп, – вдруг смутился он, – я и к тебе с этим?

— А к кому-то ещё? – сделав удивлённый вид, спросил Тору.

— Мы с Кирой пили. Коньяк. Отцовский. Родительский алкоголь вкуснее, – добавил Юра и поморщился, – даже думать не могу. Гадость какая.

— Конечно, не можешь. Все мозги вымыло.

— На самом деле, мне стыдно, – признался Юра, сжав уголок брошенной в него подушки, – хотя бы перед отцом. Те ублюдки тоже, наверное, ничего не помнили на утро. Зато я помню до сих пор и всю жизнь буду. Вот так всегда – один пьёт, делает, а помнят и мучаются другие. Стыдно до ужаса.

— Ты никого не убил, – успокоил Тору, – только доверие моей матери.

— И на том спасибо, да?

— Конечно. В наш век хорошо не приносить никому смерти, – он посмотрел Юре в глаза. Ураган смерти стих, оставляя после себя лишь дуновение приятной прохлады. Однако теперь она засела гораздо глубже в зрачках, точно выжидая своего часа.

— Смерть, – задумчиво произнёс Юра, – это ещё и жизнь такая, наверное. Не может же оно всё вот так просто, по щелчку? Раз – и нету. Закончился человек.

— Есть теория о параллельных мирах, – заметил Тору, – их много. Может быть, вообще всё не настоящее. Я мир таким с самого детства вижу. Или вот квантовое бессмертие – про то, как мы умираем только для одного мира. По идее, я тогда под поездом и остался. А твой отец, – он запнулся, но, заметив спокойствие Юры, продолжил, – остался жить в других вселенных.

— Не знаю насчёт бессмертия. Но параллельные миры не теория, – уверенно сказал Юра, – они реальны. Я уверен и даже не буду ничего доказывать.

— Я тоже уверен, – вспомнив о Юмэ и Дримленде, согласился Тору.

— А вообще, хочу, чтобы меня кремировали.

— А вам можно?

— Мне – да. Хочу так. Не хочу гнить. Хочу либо потеряться где-нибудь, либо стать пеплом.

— Разумно. Я бы тоже хотел потеряться. В лесу или на дне реки. Хотя после – уже всё равно.

— Думаешь, это страшно? – вдруг спросил Юра. Тору посмотрел на него в растерянности. Был ли смысл спрашивать это у неудавшегося самоубийцы? – Что ты чувствовал тогда? Что чувствует человек, готовый вот-вот проститься с жизнью?

— Не верится, – коротко ответил Тору, – просто не верится, что всё на самом деле подходит к концу.

Он не хотел погружаться глубже – выросшая между ними стена не давала открыть душу. Юра был не таким, каким Тору привык его видеть. Он почти не шутил и выглядел слишком поникшим даже для того, кто переживал страшное похмелье. Тору старался не придавать этому слишком большого значения. В конце концов, с чего бы ему быть весёлым и бодрым?

— Заразил меня. Видишь, тоже гружусь теперь, – невесело усмехнулся Юра.

— Даже ты про смерть заговорил, – удручённо заметил Тору.

— Даже я?

— Я не имел в виду, что ты не можешь, – исправился он, – просто непривычно. Обычно ты веселее и говоришь о другом.

— Ну да, – пожал плечами Юра, – и со мной бывает, наверное.

Он несколько секунд смирял подушку пустым взглядом, а потом подорвался с места и пошёл умываться. Тору удивился такой резкости, но промолчал – мог двигаться после такой попойки и хорошо.

Из ванной слышался кашель, заглушаемый шумом воды. Тору показалось, что он стал ещё более выраженным и мучительным – ему захотелось тотчас же зайти в ванную вслед за Юрой, но он решил не лезть не в своё дело. Пусть этим занимается Кира, которой можно рассказать все секреты и имени которой нет на дурацких коробках.

Тору скрестил руки на груди и отвернулся от вымышленного обидчика – а злиться на Юру всё равно не получалось.

Вскоре Юра вернулся в комнату, но выглядел ещё более уставшим, чем раньше.

— Наверное, у меня тут такая атмосфера, мертвецкая.

— Тогда давай вернёмся ко мне, – предложил Юра, – у меня даже ты не говоришь о смерти.

— Юр, нет, – скрепя сердце ответил Тору, – я и так с мамой поругался. Не надо. В другой раз.

Отказывать было больно. Отказывать было нужно.

— В другой раз, – кивнул Юра, задержав на Тору пронзительный взгляд, – хорошо, – он улыбнулся будто немного вымученно. На губе блеснуло красноватое.

— Тогда мне пора? – нерешительно спросил он. Тору кивнул в ответ, не найдя в себе силы заговорить. – За беспокойство прости, перед Анной Николаевной извинись за меня. Мне правда жаль.

Юра извинился так прямо, как мог. Казалось, что в одно мгновение он разучился формулировать мысли и генерировать шутки. На душе стало неспокойно.

Душе нужно было молчать.

Когда дверь за Юрой закрылась, Тору понял, что всё было безвозвратно утрачено.

Шаг тридцать четвёртый. И, мне кажется, мир, никогда не утратит нас

Дни тянулись один за другим. Ранняя подготовка к сессии отвлекала от лишних мыслей и давала почувствовать себя вновь живым. Разговоры с Юрой приносили всё больше боли: было невыносимо смотреть на медленное угасание того, что совсем недавно пылало и освещало путь яркостью языков пламени. Тору несколько раз хотел окончательно оборвать их отношения, но постоянно натыкался на обращенный к себе тёплый взгляд Юры и, сжимая в кулаки влажные ладони, отступал. Ему снова не хватало воли и смелости, он продолжал мучить их обоих и терзаться виной.

Как он мог отпустить Юру сейчас? Как мог одним решением оборвать связь, позволившую ему остаться в живых? Без Юры было плохо, с Юрой – ещё хуже. Тору понимал, что зависим, понимал, что происходящее было неправильным, но не мог сопротивляться больной привязанности.

Ему нужно было время. Время, которого – Юра был прав – с каждым днем оставалось всё меньше. Ситуация превращалась в замкнутый круг, не имеющий ни конца, ни начала.

Тору знал, что через несколько недель его переживания по поводу коробки исчезнут, но он не хотел упускать то, что имел сейчас. Он мирился с противоречивыми чувствами внутри себя и старался притворяться, что между ними не происходило ничего странного. Юра вёл себя также, но точно не мог не замечать натянутой струны напряжения.