— Лучше бы чем-то полезным занялся, – холодно сказала она, но ограничилась лишь словами. Укрывшись от её глаз, Тору затолкал картины обратно в ящик – углы листов заметно помялись и пошли волнами. Ему вдруг захотелось погрузиться в покачивающуюся синеву моря и никогда не вынырнуть на сушу.

Тору жалел, что не родился прекрасной длинноволосой русалкой с переливающимся на солнце хвостом и сверкающей чешуёй. Он мог бы вечерами взбираться на пологие камни и чарующей песнью заманивать моряков на дно и верную смерть. Тору хотел увидеть, как в глазах гордых и смелых мужчин, на которых он никогда не был и не будет похож, гаснет жизненный свет, как эмоция страсти и вожделения сменяется холодом обречённости и осознания собственной беспомощности. Подарить на прощание душевную ласку… но всё это было только глупыми девчачьими сказками. Никаких русалок, а тем более ходящих на грани с безумием мальчиков, ставших русалками, никто никогда не видел. Или видел, но тщательно скрывал.

Лучше бы и правда занялся чем-то полезным, – подумал Тору, закрыв глаза над красочно иллюстрированной книгой.

Проснулся он в затенённой комнате с чёрными стенами: с трудом можно было разглядеть окружающую обстановку, но над головой монотонно покачивалась спасительная лампочка – вокруг неё торчали оголённые провода, но ругаться на единственный источник света не приходилось.

Тору понял, что всё ещё спит. Он мог полностью контролировать себя: тело, послушное и гибкое, как пластилин, следовало каждой команде, а мысли были ясными и оставляли возможность анализа. Такого не случалось ранее, обычно Тору приходилось наблюдать за своими действиями со стороны, будучи не в силах на них повлиять. Краски быстро сменялись, стирались и образовывались вновь, загадочные образы наслаивались друг на друга, придавая снам притягательную незавершённость. Однако сейчас всё выглядело совершенно иначе: вокруг не было ни одного яркого пятна, способного вытянуть Тору в привычный абстрактный сюжет и унять нарастающую в груди тревогу. Сердце болезненно колотилось о рёбра, будто сдавленные тугим ремнём. Он хотел как можно быстрее проснуться.

Тору огляделся, надеясь обнаружить что-то, кроме начавшей моргать лампочки, но его по-прежнему окружала невнятная пустота. Он вытянул руку перед собой и захотел пересчитать пальцы, – тупая боль в мизинце становилась всё острее – но ладонь упёрлась в ледяное шершавое стекло. От неожиданности Тору вздрогнул, но сохранил самообладание, попытавшись понять, почему не заметил ничего раньше – вставшее перед ним полотно было матовым и не позволяло взглянуть на то, что стояло за ним. А за ним могло находиться что угодно, и от этого по спине Тору забегали крупные мурашки.

В помещении вдруг стало мучительно холодно, но проснуться не получалось. Тору теснее прижал к себе ворот домашней кофты, пытаясь получить желаемое тепло. Он попробовал ущипнуть себя за дрожащую руку и укусить внутреннюю поверхность щеки, но это не помогло и принесло лишнюю боль. На языке расплылся солёно-металлический вкус. Мизинец чувствовал себя всё хуже, но на нём не было следов повреждений. Тору тяжело вздохнул, опасаясь, что больше никогда не увидит мирных абстракций.

Лампочка закачалась с большей амплитудой, заскрипела и заискрила, подсвечивая матовое стекло с противоположной от Тору стороны. Это помогло ему разглядеть размытый силуэт человека. Нельзя было разобрать ни его возраста, ни национальности, но невысокий рост – всего на несколько сантиметров выше Тору – и тонкое, почти щуплое, тело подсказывали, что незнакомец, если и был старше, то ненамного. Лицо его было смазанным и не имело чётких границ, поэтому у Тору не было уверенности в том, что перед ним действительно находился человек, однако всего две пары конечностей успокаивали напряжённое воображение. Существо – Тору решил называть увиденное именно так – походило на мужчину или, вернее, мальчика, поэтому ворох прочитанных историй про женщин-ёкаев, пугающих сильнее всего, тяжёлым грузом упал с плеч .Возможно, существо знало, как помочь Тору выбраться из комнаты, поэтому ему следовало быть обходительным и вежливым.

Какое-то время мальчик стоял неподвижно, но стоило Тору сделать небольшой шаг ему навстречу, как он сразу же отпрыгнул назад.

— Тебе всё равно нельзя ко мне прикасаться, – голос существа подтвердил догадки Тору: перед ним был ребёнок. Ребёнок, говорящий на ломаном английском. Ребёнок, не разрешающий прикоснуться к нему даже через стекло.

С английским у Тору не было особых проблем: уровень по-прежнему оставлял желать лучшего, но его хватало для понимания беглой речи. Однако обстановка в целом заставляла испытывать ужасный дискомфорт. Он нахмурился, но вовремя спохватился и принёс горячие извинения, низко поклонившись. Он решил ждать, пока случится что-то, что внесёт ясность в происходящее, и надеяться, что это что-то его не убьёт.

Лампочка успокоила движения, затихла, и мальчик вдруг снова заговорил:

— Ты выглядишь как китаец, – он усмехнулся, но усмешка звучала добродушно, – такой вежливый. Мой прошлый друг был не таким. Но мне нравятся твои узкие глаза.

— Я японец. Тору. Акияма Тору, – добавил Тору, надеясь, что несовершенство его английского не разозлит существо.

Оно запретило прикасаться к нему, но об обратном никто не упоминал, поэтому стоило быть настороже. Кто знает, что произойдёт в следующее мгновение? Тору никогда не раскрывали истинные причины ночных смертей. Может быть, его бабушка встретила свой конец, потому что странный ребёнок за матовым стеклом откусил ей голову?

Посреди размышлений Тору вдруг замер: почему сон был на чужом языке? Он настолько перетрудился в изучении английского? Или ему стоило предположить, что стоящее перед ним «нечто» было живым? Но разве чудовище не могло быть всемогущим в пределах созданного им пространства и говорить на русском или японском? Или, выбрав английский, разве он был бы таким косноязычным? Значит, бояться неприятного сна стоило только из-за тревоги, которую он вызывал? Кажется, никто не откусит ему голову и не заставит вновь встречаться с дающей непрошенные советы бабушкой.

Он чувствовал себя растерянно, будто из глубины стен на него уставилось множество кроваво-красных глаз. «Зря сказал такую глупость», – подумал Тору. Не стоит распространяться о себе, если до сих пор не уверен в том, что перед тобой стоит. «Пусть это будет человек, даже не очень хороший, прошу, Ками-сама», – пронеслось в голове.

— Приятно, – сказал собеседник и, задумчиво промычав, продолжил, – только я не хочу, чтобы ты знал моё имя. А как тебе меня называть…Проблема.

— Проблема? – переспросил Тору.

— О нет, нет, только не зови меня проблемой, – посмеялся мальчик, – придумай что-нибудь своё, японское. Ты такой забавный, что даже не верится. Думал, мне вновь не повезёт.

Тору неопределённо кивнул.

— Юмэ, – прошептал он, – я буду звать тебя Юмэ, хорошо?

Если существо с лёгкостью описало его внешность, значит, могло видеть происходящее по эту сторону стекла. «Прошлый друг», о котором было вскользь упомянуто – что он имел в виду? Ещё одна жертва? Значит, глупость об откушенной голове вовсе не была глупостью? Тору не решался спросить, но даже через несколько минут, расслабившись в почти дружеской беседе, сгорал от любопытства.

– У тебя много вопросов, да? – мальчик посмеялся, и в этот раз в смехе его Тору услышал что-то недоброе. – Ты уже заскучал. Хочешь выбраться отсюда?

Тору сглотнул вязкую слюну. Во рту стало горько. Мизинец будто кольнуло булавкой – так остро, что перед глазами заплясали цветные звёзды.

— Я же сплю сейчас, да? – переспросил Тору, скорее, формально. В нереальности происходящего он ни на минуту не сомневался.

— И я сплю, что ж теперь? Ты впервые видишь такие сны? Обычно сюда попадают только те, кто давно практикуют…но ладно. Что тебе вообще снится обычно?

— Цвета, – ответил Тору, – похожие на картины, очень яркие. Динамичные даже, – добавил он. – А что практикуют?