— Мне настолько нравится твой японский, что я сделаю вид, что всё понял.
— Как думаешь, роса может бороться за жизнь? – спросил Тору. – Или не за жизнь. Бороться ради борьбы. Может ли быть так, что, как только борьба, даже бессмысленная, прекратится, жизнь сразу исчезнет? И как может исчезнуть жизнь из воды? Как определить, живая перед тобой росинка или уже перенёсшая тысячи смертей и рождений? Смотрели ли на одну из её молекул динозавры?
— Погоди, погоди, – остановил его Юра. – А ты можешь ещё раз? На японском, медленнее.
Тору безропотно ещё раз прочёл строки, будто в самом деле забыв про вопросы, которые успел задать. Юра неуверенно, запинаясь и подбирая похожую интонацию, попытался повторить несколько слов.
— Говори мягче, – подсказал Тору, – так, будто хочешь рассказать маленькому ребёнку сказку.
Юра попробовал ещё раз, но снова прозвучал излишне резко и угловато.
— Ну нет, – выдохнул Тору, задумавшись, – мягче. Как будто ласкаешь любимого человека. Сейчас ночь, подключи фантазию. Ну или память, в конце концов, ловелас.
Он крепче прижал телефон к уху. Тору определённо нравилось чувствовать себя учителем.
— Может быть, в постели я груб и нетерпелив? – он почувствовал, как Юра ухмыльнулся – его ухмылка пробежала по спине мурашками. На фоне послышался едва различимый шорох. Кроткий и невинно-неловкий. Отвлекающий. Тору глубоко вдохнул, прикрыв глаза, и крепче сжал телефон в напрягшихся пальцах.
— С японским нельзя быть грубым, – объяснил он, – иначе будет сильный акцент и…
— А с японцами? – Юра коротко и сдавленно вздохнул. Тору надеялся, что он просто смеётся над ним и его неловкими комментариями. Но Юра определённо не смеялся.
— Я не пробовал с японцами, – Тору сказал первое, что пришло в голову. Мысли спутались. В комнате стало душно.
— Тогда покажи ещё раз, – попросил Юра, перейдя на расслабленный низкий шёпот. Наверное, он хотел спать, а Тору утомил его глупыми разговорами. Но класть трубку не хотелось. Нежелание прерывать звонок было гораздо больше, чем боязнь прослыть бессовестным эгоистом.
Тору медленно повторил строки, чувствуя, как ускоряется пульс. Это не было похоже на паническую атаку. Нет. Совсем нет. Обволакивающее тепло, окутывающее тело, – на мгновение в нём будто снова прорезалась жизнь.
— Боюсь, что мой учитель сегодня слишком мягок, и мне далеко до успеха, – Юра шумно втянул воздух через нос. «Уже зевает, – успел подумать Тору, – какой же я скучный». В трубке что-то звякнуло. Тору до крови прикусил губу.
— У тебя получится, – приободрил он, усомнившись, что получится у него самого. – Просто делай так, как я говорю. Поначалу всё всегда идёт тяжело.
— А потом становится хорошо, – продолжил Юра. Тору прислушался к его потяжелевшему дыханию и своему давно ощутимому стыду.
— Именно так, – согласился он. — Поэтому повтори ещё раз. Плавно. Понимаешь, русский, он сам по себе грубее.
— Зато ты универсален, – заметил Юра, – твой русский не хуже японского. Хотя мягкий японский звучит как-то, – он ненадолго прервался, и в трубке послышались тихие плавные шорохи, – естественнее.
— Мне больше идёт быть мягким японцем? – переспросил Тору. Он повернулся на бок, продолжая плотно прижимать телефон к уху. Он хотел слышать всё: от едва уловимого шороха до скрипа компьютерного кресла. Происходящее отвлекало, вытягивало из мыслей и заставляло ещё хотя бы на мгновение продлить нежное чувство жизни.
— Тебе обязательно выбирать?
— Повтори, – попросил Тору, хватаясь за ниточку, держащую его над пропастью, – ещё раз.
Кобаяси Исса никогда не простил бы ему. Никогда.
Юра повторил успевшие отложиться в памяти строки. Тору, наконец, был удовлетворён и отметил его старания восторженным вздохом. Возможно, из него в самом деле получился хороший учитель.
— Спасибо тебе, – вымученно произнёс Юра. Неужели поэзия могла его так утомить? Какая нелепость. Тору уткнулся лицом в подушку и разочарованно простонал. Каким же он был трусом!
Он коротко «угукнул» в трубку, всё ещё не решаясь прервать звонок. Ему нужно было сказать Юре что-то очень-очень важное, но смелости предательски не хватало.
— Теперь сможешь спать? – спросил Юра, будто почувствовав его замешательство. – Я же всё правильно понял?
— Понял что?
— Ты завтра на парах опять спать будешь, – Юра возмутился, а Тору почувствовал, каких трудов ему стоило промолчать. Губы невольно тронула улыбка. – Спокойной ночи. И про таблетки не забывай.
— Ты…понял, да, – зажмурившись, повторил Тору. – Прости, что побеспокоил так поздно и…спасибо.
— Ерунда. Было лучше дебильного стрима.
Юра первым сбросил вызов, оставив Тору наедине с клокочущим в груди сердцем. Он долго смотрел на затухающий экран телефона, пока, наконец, не погрузился в беспокойный сон.
Они друг друга поняли. В этот раз вместе. Поняли и негласно предпочли молчать – а там и без слов будет понятно.
Может быть, Тору ещё стоило побороться за выбранный путь. А сдаться всегда успеется.
Шаг двадцать третий. Увядшее расцветает в твоих руках
Следующим утром Тору смог по-новому взглянуть на самого себя. Он чувствовал, что может удержать на плечах тяжесть рутины. Хотя бы сегодня. Хотя бы в течение этой недели.
Мать ворвалась в комнату так неожиданно, что Тору успел лишь накрыть одеялом лежащий на кровати мусор.
— Доброе утро. Поешь, собирайся и не опоздай. Я побежала, буду поздно, – дверь закрылась, сквозняк покачнул занавески. Тору облегчённо выдохнул, собрал с кровати салфетки и привёл комнату в порядок. Где-то до сих пор лежали разбросанные вещи, а пыльный подоконник выглядел потемневшим, но сил на большее не осталось. Тору сел на край кровати и в безмыслии полчаса осматривал комнату: пространство больше не казалось захламлённым, поэтому он со спокойной душой собрался в университет, не забыв захватить с собой несколько наспех собранных бутербродов – у него неожиданно проснулся зверский аппетит, который не мог выдержать дурной привычки выходить из дома без завтрака.
Жевать, идя по скользким дорогам, было неудобно и неловко – Тору казалось, что на него смотрят десятки осуждающих глаз. Отвоевав у совести один бутерброд, остальные он сложил обратно в рюкзак. Чужое любопытство утихло, оставив после себя грязные следы.
Как назло, в вагоне пили кофе и аппетитно жевали бургеры. Девушка, держащая пластиковый стаканчик прямо над его головой, заставляла Тору нервничать. Из вежливости или из страха быть обидно испачканным в самом начале дня он уступил ей место. Все мысли занимали лежащие в рюкзаке бутерброды – места не осталось даже для панических атак.
Доехав до нужной станции и выплыв на платформу вместе с несущей его толпой, Тору закрыл глаза на осуждение и разрешил себе съесть злосчастный бутерброд. Сосуществовать с голодом не получалось – Тору не мог вытащить внимание из недовольного желудка.
Может быть, всем действительно было всё равно? На бутерброды, на его внешний вид и на него самого? Скольких людей из толпы он смог запомнить? Девушку со стаканчиком кофе? Он совершенно не помнил её лица. Бутерброд вдруг показался ему гораздо более вкусным.
День обещал быть спокойным, но до омерзительного скучным – как обидно было это осознавать, впервые за долгое время почувствовав себя хорошо. Юра опоздал на первую пару. Сказал, что проспал, и Тору возликовал, убедившись в том, что он тоже умел уставать. Однако позже Юра признался, что просто решил прогуляться пешком, пропустив два подходящих автобуса.
В перерывах Тору даже успел пообщаться с Кирой, сегодня выглядевшей ещё более счастливой, чем обычно. Как оказалось, её отец открыл несколько новых филиалов клиники и в честь этого устраивал пышное застолье. Тору и Юра были приглашены – Кира сказала, что Роман Александрович не будет возражать против двух близких друзей, но не упомянула сразу, что «близких друзей» она пригласила не меньше восьми человек.
Юра сразу согласился и многозначительно посмотрел на Тору. Тору не хотел идти ни на какие семейные вечеринки. И не на семейные. Тору просто не хотел никуда идти: уже сейчас, в одиннадцать часов дня, он чувствовал себя разбитым и вымотанным. Он неуверенно покачал головой, но Юра, махнув на его возражения рукой, пообещал Кире прийти к шести часам вечера. «Вдвоём с этим упрямым ослом».
