– Есть, – и Карислав, подхватив мальчишку на руки, направился к воротам, а Елисей, все еще не отводя пистолета от живота мандарина, двинулся следом.
Выйдя из ворот детинца, они плотной группой направились к воротам города. Елисей понимал, что только за воротами, где можно будет укрыться в лесу, пленные будут в безопасности от погони. И поэтому он подгонял своих спутников, под их торопливыми шагами сминались опадающие с перегнувшихся через заборы садовых деревьев лепестки цветов. Навстречу попадались горожане, направляющиеся на площадь по зову вечевого колокола. Они с удивлением озирали израненных ротников, но расспросов удалось избежать, так как большинство горожан сегодня не торопились на вечевую площадь, сбитые с толку внезапной переменой сигнала.
У ворот их задержала охрана. Ротники, охраняющие ворота тоже не знали в чем дело и сразу же набросились с вопросами. Елисей ответил:
– Произошел переворот, власть в городе захватил мой отец, вы можете выбирать, или пойти к нему на службу, или уходить из города.
Сержант, командовавший стажей, ответил за всех:
– Мы ведь присягали Городу и Правде Русской, не гоже нам слово свое менять.
– В таком случае, охраняйте ворота, и выпускайте из города всех, кто захочет выйти, а когда на вас нападут люди князя отходите в лес.
Карислав приблизился к офицеру.
– Елисей Петрович, а как же вы, неужели останетесь?
– К сожалению, мне с вами не по пути, – задумчиво произнес Елисей, он раздумывал о своих дальнейших действиях.
Да, конечно, он разделял мнение своего отца о том, кто же должен управлять Городом. Но брать власть так, как взял ее отец он не хотел. Он понимал, что гибелью ротников смерти не ограничатся. Погибнут многие уважаемые в городе люди, и, в первую голову, опасность грозила Изяславу, который был наиболее популярен. А вместе с ним опасность грозит и его семье, а значит и Утрянке. Это решило его колебания.
– Я остаюсь, прощайте! – Он крепко пожал руку Кариславу, а затем и другим ротникам и направился прочь от ворот, а за ним поплелся освобожденный Чжо-Лин.
Отойдя немного от ворот, Елисей обратился к китайцу:
– Ты, Чжо-Лин, можешь идти на площадь, ты можешь там понадобиться отцу, а я заверну здесь неподалеку в одно место.
Оставив мандарина, он бегом направился к дому Изяслава, взбудоражив по пути всех сторожевых собак.
Петр Алексеевич, самозваный князь, через бойницу в стене Детинца разглядывал волнующееся и шумное людство, собирающееся у подножья Детинца. Внизу волновалось настоящее море, состоящее из голов, шапок, белых, цветных и вышитых рубах и кафтанов. Князь был одет в древние княжеские доспехи своих предков: бахтерц, железную юбку, поножи и поручи. Все доспехи, включая и латные сапоги, были сделаны очень искусно и, хотя драгоценных металлов и камней на них было не так уж и много, все же доспехи выглядели очень внушительно и красиво.
Сегодня народу на Вечевой площади было меньше обычного. Не видно было женщин, разнообразивших одинаково одетую толпу яркими одеждами, и шныряющих обыкновенно по площади подростков, пришли в основном главы семейств, прихватив, на случай, для подмоги наиболее сильных родичей и работников. К нему подошел Гарко, и князь коротко бросил в его сторону:
– Хватит звонить, больше уже, пожалуй, никто не подойдет.
– Слушаюсь, господин, – и шаги приказчика стали удаляться, а вскоре колокол затих.
Петр Алексеевич медленно спустился вниз. Пройдя мимо баррикады, из-за которой выглядывали стволы орудий, готовые осыпать картечью каждого, кто ворвется в ворота, он занял место во главе отряда телохранителей. Отряд состоял из десятка китайцев в цветастых, расшитых диковинными цветами и драконами халатах и вооруженных ружьями, и двух громил-преступников, ставших его личными телохранителями. Последние были одеты в синие ротницкие мундиры.
Перед князем распахнулись тяжелые ворота Детинца, и отряд, под лязг оружия и амуниции, вышел из крепости. Они прошли по широкой дуге, мимо собравшихся людей и поднялись на степень, возвышение, сделанное у стены. Ворота Детинца при этом остались открытыми. «Это неплохой психологический трюк, – подумал Петр Алексеевич, – пусть видят, что мы их не боимся».
Когда князь поднялся на степень, находившийся там бирюч прокричал в народ:
– Эй, людство! Эй, магаданцы! Эй, хозяева! Неустройство ваше видя и печалуясь о бедах ваших, не желая прежнего беспорядка при вашем обилье решил ваш посадник! А что он решил, о том он сам скажет.
Шагнув к самому краю степени, Петр Алексеевич заговорил ровным громким голосом, покрывающим значительное пространство:
– Решил я не быть избранным на крик старшиной, решил сам быть вашим князем. Решил взять на себя Город со всеми пригородами, пригородками и землями. Отныне я ваш князь!
Обведя взглядом площадь, по которой еще перекатывалось эхо его слов, повторяемое специальными бирючами тем, кто стоял в задних рядах, он продолжил:
– Решил я исправить и Правду Русскую в чем она нехороша. А в чем хороша – так оставлю. В Городе будет постоянно жить иноземная дружина, а вместо прежних ротников я наберу новых, положив им против прежнего жалованья вдвое. При их помощи буду я охранять пределы магаданские и брать для Города новые земли. Я объединю под своею рукой все земли русские, и пойдут вам от этого прибытки немалые.
Князь вновь сделал паузу:
– А теперь, идите же ко дворам и занимайтесь своим делом, а если что мне еще от вас понадобится, о том я вас оповещу. А старшинам городских концов ко мне собраться.
И закончил:
– Помните, я ваш князь, самовластный владыка, ныне живите спокойно. Ступайте! Я сказал.
Толпа медленно и нехотя задвигалась, и Петр Алексеевич увидел, как поднялась чья-то рука с тяжелым ножом, чтобы метнуть в него. Но не успело оружие сорваться из руки покусителя, как со стены Детинца скользнула меткая стрела, и на площади осталось лежать бездыханное тело. Когда люди уже разошлись, двое вернулись и подняли товарища, князь не препятствовал.
После ухода отца и младших сыновей с работниками на Вече, домашние Изяслава, волнуясь, не находили себе места. Светланка попыталась было вовлечь дочерей и работниц в утренние домашние дела, но раннее и тревожное пробуждение давало о себе знать. Работа валилась из рук женщин, а оставленный отцом дома «за себя», старший сын Сувор, бесцельно бродил по двору, не зная за что взяться.
– Как ты думаешь, что могло случиться в городе? – расчесывая длинные черные волосы Утрянки, спросила, живущая в семье Изяслава в работницах сирота Марина.
И дочь хозяина и работница были в одинаковых простых домашних сарафанах и плетенных из кожи босоножках. Украшения дома носить не полагалось.
– Не знаю, но что-то нехорошее, не даром же отец не взял на Вечевую площадь маму. – Ответила Утрянка, придирчиво разглядывая в зеркале свое лицо, с крупными, но приятными чертами и странно контрастировавшими со смугловатой кожей, голубыми, материнскими, глазами.
– А мне страшно, – призналась подруга.
– Вернется отец, все и узнаем, – успокоила ее Утрянка и добавила. – Дай я тебя тоже расчешу.
Внезапно их разговор был прерван сильным стуком в ворота и девушки, сорвавшись со своих мест, бросились во двор. Когда они выбежали из дома, во дворе уже собрались почти все домашние, а Сувор уже не слишком любезно переговаривался с кем-то через окошко. Утрянка услышала голос, от которого ее бросило в жар.
– … у вас мало времени, немедленно позови мать!
В ответ заскрипели петли калитки, и Елисей шагнул на Изяславов двор. Огромный, как и отец Сувор навис над ним, сжав кулаки.
– Ты мне не приказывай! – задиристо проговорил он.
– Силу молодецкую еще успеешь показать, а теперь я повторяю, у вас мало времени, – остановил его сын князя. – Позови скорее мать.
Сын посадника был не намного ниже Сувора, хотя и значительно уже в плечах, но военная выправка и привычка повелевать, позволяла ему держаться в психологическом плане, если не выше, то уж точно на одном уровне с физически сильнейшими людьми. Не смотря на разницу в физической силе, голос офицера, не привыкшего повторять приказания, заставил Сувора на несколько мгновений замяться. Этого вполне хватило, чтобы Светланка вышла вперед, мягко и ненавязчиво оттеснив сына от ворот.
