– Что скажешь, Елисей Петрович? – спросила она певучим голосом, подходя ближе.
Пригладив растрепавшиеся при беге волосы и одернув гимнастерку (сказалась прочно вложенная в детстве почтительность к старшим), Елисей вкратце поведал ей все случившееся.
– Вам необходимо покинуть Город, вы можете уйти через Полевые ворота, там точно еще стоят верные присяге ротники. – закончил он свою речь.
– А Изяслав? – спросила Светланка.
– О нем можете не беспокоиться, Светланка Ивановна, я сделаю все, чтобы он тоже выбрался из Города.
– Можем ли мы верить тебе, ведь это твой отец пошел против Правды Русской?
– Я не согласен с отцом в методах взятия власти и не хочу насилия. Я очень прошу вас поверить мне.
– Мы поверим тебе, – наконец решила Светланка, оглянулась. – Утрянка, Марина, Ульяна, собирайте самое необходимое. Сувор, готовь телеги, как только придут братья и подмастерья, они помогут тебе, – и вновь обратилась к Елисею. – Спасибо, Елисей Петрович, и до свидания.
– Скорее всего, прощайте, – услышала Утрянка, спеша к дому, она уже не видела взгляда, брошенного ей вслед Елисеем.
В верхней светлице в доме князя стол накрыт словно к празднику. На белой скатерти расставлены драгоценные кубки для хозяина и троих гостей, матово поблескивают бутылки с лучшим вином, привезенным из Китая, пенится в жбанах хмельной мед. На узорчатых тарелках разложены фрукты и легкие закуски деликатесные. Но не радует изобилие на столе старшин магаданских, ведь не для праздника они сюда пришли. И настороженно глядят на хозяина из-под кустистых бровей черные глаза кузнеца, напряженно сидит знатный кожевенник Иван Балагур, старшина Торгового конца. А рядом Радок Виновный, рыбак и старшина Морского конца нервно теребит край скатерти.
Елисей, опираясь на ружье, сидел на плоской деревянной крыше клети в тени большого грушевого дерева, как раз напротив окна верхней светлицы. Он наблюдал за разгорающимся спором. Громкий голос Изяслава был слышен даже через оконное стекло, хотя слов нельзя было разобрать. Но это и не нужно было, Елисей и так знал, что он сейчас отстаивает вольности Городские и Правду Русскую. Остальные старшины лишь время от времени вставляли в спор свое слово. Больше всех говорил отец, он был хорошим оратором, но сейчас у него явно не было шанса убедить своих оппонентов.
Постепенно тон голосов повышался, Елисей видел, как отец, яростно жестикулируя, что-то втолковывает Изяславу. Внезапно палец кузнеца уперся в грудь князя, он произнес несколько слов и повернулся, чтобы уйти, за ним встали и остальные старшины. Но в тот же момент, видимо по приказу князя, в горницу вбежали китайцы-охранники и накинулись на старшин. Не ожидавших нападения Балагура и Виновного они скрутили быстро, но Изяслав, напрягшись, раскидал охранников и бросился к окну.
Елисей поднял ружье, беря окно на прицел. Со звоном разбитого стекла до него долетел голос отца:
– Убейте его, стреляйте же кто-нибудь!
Выскочив на крышу пристройки, Изяслав побежал прочь от окна, в котором появились двое китайцев с ружьями. И тут он заметил Елисея, на секунду остановился в нерешительности. Но в этот момент ружье в руках офицера выбросило сноп пламени и один из китайцев, выронив оружие, свалился в глубину комнаты. Падая, он толкнул второго, и тот выпустил свою пулю в небо.
Выстрелив, Елисей закричал:
– Скорее, Изяслав Георгиевич, бегите к Щитной улице, там возьмете коня, привязанного к нашему забору, и покидайте город, ваши родные тоже должны уже выехать.
– Спасибо, – прокричал кузнец и, тяжело топоча по крышам клетей и переходов, с неожиданным проворством проскакивая под ветвями деревьев, побежал в сторону Щитной улицы.
Погоня не заставила себя долго ждать. Из окна выскочили трое китайцев с ружьями и двое слуг, один из которых вооружился тяжелым медным канделябром, а второй саблей убитого Елисеем китайца.
Подняв тяжелый ружейный приклад, Елисей страшным ударом замертво свалил первого из подбежавших. Но остальные накинулись на него скопом, и ему пришлось здорово поработать кулаками и прикладом, чтобы раскидать своих противников.
3
Со смотровой башенки, укрепленной на общественном амбаре, на которой стояли старшины земского войска, открывался большой обзор. Далеко протянулись во все стороны света зеленые вблизи и синеватые далее, лесные массивы и не было видно им конца и края. Лишь изредка леса прорезывались вырубками, на которых стояли починки, или заимки. Внизу виднелись прилепившиеся друг к другу, словно шляпки опят на пне, крыши домов и клетей Преславского починка. А вокруг ограждающего починок деревянного тына, меж засеянных полей и на новых вырубках, раскинулись палатки, в которых жили беженцы из Магадана и собиравшиеся земские ополченцы. Гонцы были отправлены далеко, до самых дальних пограничных с соседними землями пригородков и поселений. И теперь что ни день, то больше собиралось людей, чтобы вышвырнуть прочь из Города самозваного князя. Приходили и в одиночку, и семьями, и ватагами, подходили и целые отряды из ближайших пригородков. Уже сейчас, по прошествии двух недель после переворота в Магадане их собралось почти двадцать тысяч, а через пару недель, когда подойдут войска из дальних пригородков войско, пожалуй, удвоится. Но это учитывали и воеводы князя, разведка земцев донесла, что войско, ведомое самим князем, направляется к лагерю земцев. Войско, численностью в двенадцать тысяч человек было составлено из наемников, преступников, собранных князем заранее по всем русским землям, и перешедших на сторону князя горожан.
Капитан Гречишный, немолодой уже командир ротников пригородка Командорского доказывал старшинам:
– Даже двойное превосходство в силах не гарантирует нам победы, ведь князь собрал под своим началом искусных в воинском деле китайцев-наемников и хорошо вооружил их за счет арсенала Города, а мы взяли людей от сохи, или от кузнечного горна, вооруженных чем попало, начиная от охотничьих ружей и заканчивая луками со стрелами.
– Но ведь китайцев у князя только четыре тысячи, а все остальные, это либо преступники, либо силком взятые горожане, они сами перейдут на нашу сторону, – возражал ему Изяслав.
– Все наше упорство и боевой задор разобьются об огонь этих четырех тысяч мушкетов, а когда мы начнем отступать, то вслед нам, лишившимся порядка и командования, бросят орду преступников.
Гречишному вторил его коллега из Коломенского:
– А когда противник начинает отступать, то побеждающие меньше всего думают о переходе на его сторону.
– Так что же вы предлагаете? – спросил военных Изяслав.
– Отступать…
– … и собирать силы, – в голос произнесли офицеры.
Но старшины из гражданских накинулись на них с упреками в трусости:
– Да каждый из русских перешибет пополам десяток китайцев, а своим по ушам надаем, да отправим по домам!
– Нам уже и сейчас кормить войско и беженцев нечем, а если мы начнем отступать, то беженцев будет еще больше.
– От такой войны разорение одно народу выйдет, если всех с насиженных мест срывать.
Всех повершил Изяслав, бывший главным на совете:
– С нами Правда, а в Правде сила, а посему битве быть здесь.
– Мы подчиняемся, – отвечал за всех офицеров капитан Гречишный. – Но с таким шапкозакидательством, ничего кроме поражения в бою не ожидаем!
Елисей Петрович Князев-Магаданский задумчиво рассматривал строящиеся для битвы земские полки. За его спиной позвякивали стременами и оружием двести всадников, набранных им самим из молодых городских парней. Невеселые мысли бродили в голове офицера. За последнее время он видел столько зла, что теперь уже горько сожалел, что не бежал вместе с освобожденными им ротниками.
После бегства Изяслава, к которому он приложил руку, его посадили под домашний арест и более недели он просидел в своей комнате. Не смотря на то, что его изолировали, он все же узнал, что всем офицерам, отказавшимся служить князю, грозит расстрел. Та же участь ожидала и почти всех уличанских старшин и Ивана Балагура с Радоком Виновным. Тогда он заявил отцу, что вместе со всеми ему придется казнить и своего сына, ибо он не может не разделить участь своих товарищей по оружию. Его вмешательство спасло офицеров и уличанских старшин от гибели, но они все равно остались под арестом, а полковник Корнилов и старшины городских концов были убиты в своих камерах.
