Бочкогрудый вожак их повел себя куда разумнее: при первом же выстреле бросился на пол и распростерся в каком-то эле от моих ног. Теперь он, вскочив, бросился на меня. Навершием палице служила массивная шестерня – она-то и опустилась там, где его плечи соединялись с шеей, причем в удар этот я вложил все имевшиеся силы.

С тем же успехом я мог бы огреть палицей арсинойтерия. В полном сознании, не утративший ни капли сил, вожак рыскунов с разбегу, точно помянутый арсинойтерий на волка, бросился на меня. Палица отлетела в сторону, а чудовищной силы толчок вмиг выбил из меня дух.

Слепящая вспышка – и вожак рыскунов, словно в попытке схватиться за голову, вскинул кверху семипалые ладони, однако от головы на его плечах остался только обрубок шеи, дымящийся наподобие пня во время лесного пожара. Великан вновь с разбегу бросился в атаку, но не на меня – на переборку, врезался в нее, отлетел прочь и вновь неистово, слепо рванулся вперед.

Второй выстрел едва не рассек его надвое.

Опершись об пол, чтобы подняться, я оскользнулся в его крови. Чья-то рука, немыслимо сильная, обхватила меня за пояс и подняла с пола.

– Сам стоять можешь?

Голос ее хозяина оказался знакомым: то был Сидеро, внезапно, к немалому моему удивлению, показавшийся мне одним из старых друзей.

– Думаю, да, – ответил я. – Благодарю тебя.

– Ты сражался с ними.

– Не слишком успешно, – заметил я, вспомнив, как водил в бой войска. – Можно сказать, из рук вон скверно.

– Но все же сражался.

– Да, если тебе так угодно.

В комнату хлынула толпа матросов, ощетинившихся фузеями и окровавленными ножами.

– А снова сражаться с ними согласишься? Постой, не отвечай, – с этим Сидеро качнул стволом собственной фузеи, призывая меня к молчанию. – Твой пистолет и нож я сберег. Возьми.

Действительно, мой пояс с оружием так и остался на нем. Прижав фузею к телу культяпкой правой руки, Сидеро расстегнул пряжку и вернул мне все разом.

– Благодарю тебя, – повторил я.

Ничего другого мне в голову не приходило; подумалось только, вправду ли он ударил меня, бесчувственного, или мои подозрения напрасны?

Металлическое забрало, заменявшее Сидеро лицо, не выражало никаких чувств, а его резкий голос – тем более.

– Теперь отдохни. Отдохни и поешь. Поговорим после. Этот бой не последний. Отдых! – рявкнул он, повернувшись к столпившимся рядом матросам. – Отдых и прием пищи!

И то и другое казалось весьма заманчивым. Драться за Сидеро я вовсе не собирался, однако перед мыслью о сытной еде в компании товарищей, которые постерегут мой покой во сне, устоять не сумел. А улизнуть (так мне в то время казалось) успеется и после.

У матросов нашлось немало съестного, а вскоре мы отыскали запасы убитых нами рыскунов и спустя недолгое время уселись за восхитительный ужин из чечевичной похлебки со свининой, приправленной огненно-пряными травами, хлеба и вина.

Возможно, где-то неподалеку, кроме печи и съестных припасов, имелись и койки либо гамаки, но я лично слишком устал, чтобы разыскивать их. Правая рука еще изрядно побаливала, однако я точно знал, что уснуть это не помешает, а ноющая боль в голове унялась благодаря выпитому вину. Но едва я (пожалев мимоходом, что Сидеро не сберег вместе с поясом моего плаща) собрался улечься на отдых там же, где сидел, рядом присел на корточки матрос отменно крепкого телосложения.

– Помнишь меня, Севериан?

– Очевидно, должен бы, раз уж тебе известно мое имя, – ответил я.

На самом деле матроса этого я совершенно не помнил, однако в его лице чувствовалось нечто знакомое.

– Прежде ты звал меня Заком.

Я в изумлении поднял брови. Лампы светили неярко, но даже со скидкой на сие обстоятельство спутать его с прежним Заком было бы невозможно. Наконец я сказал:

– Не поминая вопроса, в который ни одному из нас не хочется углубляться, должен заметить, что с тех пор ты здорово изменился.

– Это все одежда. Снял с мертвеца. Побрился. У Гунни есть ножницы, она меня еще постригла.

– Гунни тоже здесь?

Зак кивком указал в дальний угол.

– Хочешь с ней поговорить? Она тоже, по-моему.

– Нет, – решил я. – Передай ей: утром поговорим.

Как ни хотелось мне сказать еще что-нибудь, в голову пришло только:

– И еще передай: все, что она для меня сделала, с лихвой искупает любые провинности.

Зак, кивнув, отошел.

Разговор о Гунни напомнил мне о хризосах Идас. Заглянув в кармашек ножен, я удостоверился, что монеты на прежнем месте, а затем лег и уснул.

Когда (написать «поутру» не рискну, так как в действительности времени утреннего или вечернего на корабле не бывает) я проснулся, большинство матросов были уже на ногах и дружно поедали остатки вчерашнего пиршества. К Сидеро присоединились два довольно стройных автоматона – думаю, точно таким же некогда был Иона. Все трое, стоя в некотором отдалении от остальных, о чем-то беседовали вполголоса, так что подслушать их разговора мне не удалось.

В каких должностях состоят эти наделенные свободой воли машины, общаются ли они с капитаном и старшими офицерами чаще Сидеро, я, конечно, не знал, а пока размышлял, имеет ли смысл обратиться к ним и назвать себя, оба покинули нас и скрылись в хитросплетениях коридоров. Сидеро, словно прочитав мои мысли, подошел ко мне.

– Теперь мы можем поговорить, – сказал он.

Я, согласно кивнув, объяснил, что как раз собирался сообщить ему и остальным, кто я таков.

– Бессмысленно. Я навел справки сразу же после встречи с тобой. Ты не тот, за кого себя выдаешь. Автарх в безопасности.

Я принялся убеждать его в своей правоте, однако Сидеро прервал меня, вскинув кверху ладонь.

– Оставим пререкания. Уж я-то знаю, что мне сообщили. Прежде чем снова вступать в спор, позволь мне объясниться. Я причинил тебе вред. Увещевать и карать – мое право и долг… но со временем это начало доставлять мне радость.

Я спросил, не имеет ли он в виду удара, нанесенного мне, пока я лежал без сознания, и Сидеро кивнул.

– Я не должен был…

Казалось, это еще не все, однако Сидеро умолк.

– Не могу объяснить, – после продолжительной паузы признался он.

– Что такое моральные соображения, нам известно, – сообщил я.

– Однако не так, как нам. Вы верите, будто знаете, как надлежит поступать. Мы – знаем точно, но часто совершаем ошибки. Мы вправе жертвовать людьми ради собственного спасения. Мы вправе передавать людям приказы вышестоящих и отдавать приказания сами. Мы вправе исправлять и карать. Но мы не вправе уподобляться вам, а именно это я и совершил. И должен искупить вину.

Я ответил, что вину он уже искупил, причем сполна, когда спас меня от рыскунов.

– Нет. Сражались с ними мы оба, ты и я. Это не в счет. Нанесенную тебе обиду я искуплю вот как. Нам предстоит большой бой. Возможно, последний. Прежде рыскуны только воровали. Теперь затевают резню, захват корабля. Капитан слишком долго их терпел на борту.

Критика в адрес капитана явно далась Сидеро весьма и весьма нелегко: я всем нутром чувствовал, как ему хочется отвернуться.

– Но тебя я от всего этого освобожу, – продолжил он. – Тогда мы и будем квиты.

– То есть мне не придется идти в бой вместе с тобой и твоими матросами, если я сам того не захочу? – спросил я.

Сидеро кивнул.

– До начала боя недалеко. Уходи поскорее.

Разумеется, именно это я и замышлял, однако теперь об уходе не могло быть и речи. Одно дело – сбежать от опасности по собственной воле, благодаря собственному хитроумию, но если тебя гонят прочь, отстраняют от битвы, будто какого-то скопца, в чем же тут доблесть?

Вскоре наш металлический предводитель скомандовал построение. Когда все мы выстроились в ряд, вид товарищей не внушил мне ни малейшей уверенности: в сравнении с ними иррегуляры Гуасахта показались бы несокрушимым воинством. У нескольких, как и у Сидеро, оказались фузеи, еще несколько вооружились легкими аркебузами наподобие тех, что помогли нам изловить Зака (увидев одну из них в руках самого Зака, я с трудом удержался от смеха). Еще у горстки матросов имелись пики либо копья, но большинство бойцов, включая Гунни, стоявшую в некотором отдалении от меня, не глядя в мою сторону, не могли похвастать ничем, кроме ножей.