— На таком самолете я когда-нибудь взлечу и разобью эту гадину, — полушутя-полусерьезно сказал мальчик.

И отец грустно улыбнулся. Ведь в Корее, где тогда хозяйничали японцы, сын корейца не мог стать ни летчиком, ни лектором, ни инженером — только столяром, или плотником или каменщиком. Для того, чтобы учиться, нужны были деньги, а откуда им взяться у горького бедняка…

Через месяц после того, как Советская Армия прогнала японцев из Кореи, Ли Дон Гю внезапно исчез. Мать его надела белые траурные одежды, потому что думала, что сын утонул или подорвался на минах, которые японцы, убегая, расставили всюду — и прежде всего в тех местах, где ходят мирные люди на глухих горных тропинках и обочинах дорог, на межах рисовых и гаоляновых полей. А старая бабушка Ли потихоньку от всех сходила в буддийский храм, над дверью которого висит надпись: «Сюда входи только с чистым сердцем», и долго со слезами расспрашивала будду, вернется ли внук. Но древний бог только таращил свои выпуклые глаза и был холоден и молчалив, как бронза, из которой он был отлит.

Через неделю Ли Дон Гю вернулся домой веселый, одетый в синий комбинезон и в фуражке с каким-то значком, похожим на птицу.

— Меня приняли в летную школу, — сказал он отцу.

И он, улыбаясь, посмотрел на деревянную игрушку, которую когда-то смастерил.

С каким волнением молодой летчик впервые сверху рассматривал родную землю! Он видел склоны гор, словно покрытые верблюжьим одеялом, — так плотно жались на них одна к другой пышные кроны лиственниц и сосен. Крылья его машины отражались в прозрачных озерах, которые сверху казались каплями росы, брызнувшей в самую гущу леса. Он любовался ровным ковром рисовых полей и густыми зарослями гаоляна. На полях работали люди в соломенных шляпах, казавшиеся сверху крохотными. И домики у подножия гор стояли, как игрушечные, блестя кровлей, похожей на скользкую рыбью чешую.

Ли Дон Гю и его друзья были мирные люди. Они распыляли со своих самолетов белую жидкость, от которой умирали личинки малярийных комаров; они посыпали минеральными удобрениями плантации, и рисовые колосья становились крепче и гуще. Они несли неусыпную вахту, поднимаясь над городами и селами родной страны в те часы, когда все спало, и зорко сторожили, чтобы откуда-нибудь не вынырнул злобный враг.

Американские фабриканты построили свои машины, чтобы сеять смерть и разрушение. Им невыгодно, чтобы эти машины стояли без дела. Мирный труд простых людей им ненавистен. И они послали свои машины в разные страны — во Вьетнам, в Грецию, в Малайю, в Китай и Корею.

Настал день, когда Ли Дон Гю и его друзьям пришлось пересесть на боевые самолеты, чтобы защитить свою страну от зловещих серых птиц, точно таких же, каких однажды юный столяр увидел в журнале. Теперь Ли Дон Гю видел «летающие крепости» ежедневно. На своем самолете он кружил над городами, которые были превращены в развалины американскими воздушными разбойниками, и молча стискивал зубы. Он вспоминал отца, неграмотного столяра, который утверждал, что только злые люди могли построить такие машины. Но теперь он твердо знал: есть у народа смельчаки, которые захотят сбить и собьют эти машины. Он сам бил эти бронированные чудовища всюду, где настигал, бил беспощадно и точно.

Однажды три огромные серые машины появились прямо перед Ли Дон Гю. Они неуклюже ползли по небу, как свинцовые дождевые тучи.

Чуть-чуть нагнувшись, Ли Дон Гю произнес в телефон одно только слово: «Бей!»

И его друг в самолете, который шел следом, услышал это короткое слово и одобрительно кивнул головой, как будто Ли мог его видеть.

И вот два легких маленьких самолета ринулись навстречу бронированным великанам. Стиснув зубы, Ли Дон Гю шел в атаку, стремительный и неуловимый. Казалось, он сросся со своим истребителем — так чутко повиновался ему истребитель, так ловко выскальзывал он из убийственного огня.

Четырнадцать человек били по истребителю из одной «крепости», четырнадцать — из второй, а Ли Дон Гю, неуязвимый, продолжал вертеться, как игрушечный деревянный волчок. Наконец, улучив ту единственную секунду, в течение которой вражеский пулемет молчал, Ли Дон Гю вынырнул вдруг у самого бока «крепости», дал короткую точную очередь в одно из немногих незащищенных мест и взмыл вверх.

Глядя вниз, он увидел знакомую картину: красные языки пламени и черный дым, который валил из подбитой машины. Он удовлетворенно улыбнулся, хотел поправить шлем на голове, но тут заметил, что по руке струится кровь. Боли он не чувствовал, и думать о ране сейчас было нельзя: справа от него молодой летчик, его друг, дрался со второй «крепостью». Злобно рыча, она обстреливала маленький самолет.

Через секунду Ли Дон Гю был уже рядом с другом. Он вновь повторил свою головокружительную пляску, и огненные очереди врага не смогли его уязвить. Он успел еще раз прокричать в телефонную трубку: «Заходи от солнца, только от солнца!» И молодой летчик понял его и повернул свою машину так, что она шла теперь оттуда, откуда прямо в глаза американцам било жаркое августовское корейское солнце. Ослепленные этим нестерпимым потоком света, враги не могли накрыть цель, и их пули летели мимо истребителей.

А потом Ли Дон По, улучив удобное мгновенье, ударил в незащищенный бок «летающей крепости». Взмыв вверх, он твердо знал: сейчас из раненного насмерть чудовища хлынет черный едкий дым.

Ли Дон Гю посмотрел на свою меховую рукавицу. Она была полна крови, и красная струйка медленно стекала по рукаву.

Трубка у его уха сказала изменившимся от напряжения, хриплым голосом:

— Вторая падает. А третью уже не догнать…

И Ли Дон Гю увидел медленно падающую «летающую крепость», вторую уничтоженную за эти короткие минуты боя. Третья удирала без оглядки — черная точка еле виднелась в чистом небе.

Вдруг из той машины, что стремительно падала, начали вываливаться какие-то предметы: один, два, три… пять… восемь… двенадцать…

«Парашютисты», отметил про себя Ли Дон Гю и медленно пошел на посадку. Вот он поровнялся с одним из американских парашютистов и увидел его лицо: перекошенный от ужаса рот и глаза, почти вылезшие из орбит. Завидев рядом с собой самолет, американец, подвешенный к парашюту, судорожно вскинул вверх руки.

Ли Дон Гю огляделся и увидел, что все парашютисты летят с поднятыми вверх руками. Это было так неожиданно и так смешно, что он громко захохотал и услышал, как у самого уха захохотала телефонная трубка.

Очень хотелось Ли Дон Гю поговорить с этими летчиками, которые не знают даже, что такое воинская честь. Когда он вернулся на аэродром, врач, осмотрев его раненую руку, категорически запретил очередной вылет. Ли Дон Гю попробовал протестовать, но потом, вздохнув, сел в автомашину и поехал туда, откуда уже позвонили, что задержано двенадцать американских парашютистов и что двое разбились насмерть из-за того, что их парашюты не раскрылись.

Перед домиком, где временно помещались военнопленные, было множество народа. Возле окон толпились деревенские мальчишки. Люди расступились, и Ли Дон Гю вошел в дом. Американцы сидели на цыновках и жадно ели рис и вареную рыбу.

Два молоденьких солдата-корейца, опершись на ружья, с презрением наблюдали за тем, как едят пленные. Увидев Ли Дон Гю, часовые вытянулись и отдали честь. Затем один из них протянул летчику несколько деревянных дощечек.

— Это мы нашли у троих на шее, — с отвращением сказал паренек.

И Ли Дон Гю прочитал аккуратно вырезанные на дощечках корейские слова:

Ли Дон Гю крепко сжал в руке дощечку и повернулся к пленным. Они молча смотрели на его грудь, украшенную звездой Героя Корейской Народной республики.

Переводчик, приехавший с Ли Дон Гю, спросил: