— Вот товарищ Андроникашвили. Доцент из Тиблисского университета. Он там заведует кафедрой. Он хотел бы поработать у нас год-полтора. Он расскажет нам одну из своих работ. Потом мы решим. Пожалуйста! Вам надо будет уложиться в пятьдесят минут, — сказал Капица и добавил: — Всегда лучше рассказывать более сжато, чтобы оставить побольше времени на дискуссию.

Как потом выяснилось, эта фраза, которую он произносил неизменно, находилась в вопиющем противоречии с практикой ведения семинара. Только доклад кончался, Капица задавал два-три вопроса, Ландау говорил: «В общем интересно», а вопросы, доносившиеся со стороны круглого стола, Капице обычно казались несущественными, и оставшееся время все чинно высиживали, говоря о том о сем и поглядывая на стрелки часов…

— Вы разрешите мне рассказать о моей работе, посвященной теории фазовых превращений первого рода в конденсированных системах?

— Да, пожалуйста. Все, что хотите.

Неужели Шальников, который изображает из себя моего друга, будет, как и все, жевать эти бутерброды и хлебать чай? Таки есть: громче всех жует! Кому же мне рассказывать? И самому очень хочется есть — ведь я сегодня от страха даже не пообедал!

— Ну, что же вы? — как бы очнувшись, услыхал я голос председателя.

И я начал.

Пошло как будто гладко. Во всяком случае, все сидели с понимающим и одобрительным видом, хоть и держали стаканы в руках.

И вдруг заминка.

— Что обозначает в вашей формуле буква «и»? — спрашивает Капица. — Кстати, и буква «пи» у вас должна была сократиться!

Что за черт! Никакой буквы «и» на доске нет, а известное всем школьникам «π» должно стоять здесь намертво, безо всяких сокращений…

— Петр Леонидович имеет в виду не «и», а «Е»! Это, Петр Леонидович, у него, наверное, обозначает энергию, — говорит Шальников, лучший и, пожалуй, единственный толкователь капицевских оговорок.

Ах, вот что! Он русские буквы произносит на английский лад, соображаю я. Значит, его интересует не «пи», а «p», то есть давление. Видно, они здесь не только жуют бутерброды, но и слушают. Довольно внимательно.

И речь моя зазвучала четче, внятней. Скажу даже — ритмичней.

— Этого вашего вывода я не понимаю, — снова прервал меня Капица.

— Как же это вы не понимаете? — сорвалось тут у меня, и я с удивлением взглянул на председателя.

— Нет-нет, кажется, я и в самом деле понимаю, — поспешил согласиться Петр Леонидович.

Наконец и доклад, и дискуссия окончены. Я сел уплетать бутерброды. Все позади, и меня уже не так сильно страшит приговор, который вот-вот будет произнесен.

— Ну что же, — медленно сказал Капица. — Направление ваших работ вполне совместимо с тем, что делается в моем институте. И я не вижу причин, почему бы вам не поработать у нас. Некоторое время. Мы тоже занимаемся фазовыми превращениями. Правда, не первого рода, а второго. Я имею в виду жидкий гелий и сверхпроводимость. Ну, как вам понравился, товарищи, доклад нашего гостя?

Я обернулся к Шальникову:

— Спасибо вам громадное, Александр Иосифович, за вашу выдумку определить меня сюда.

— Рад за вас.

…После следующего доклада (докладывалась статья из только что полученного журнала) Капица спросил:

— Кто автор этого эксперимента? А кого он благодарит? Это хорошая научная школа и эксперимент первоклассный. Отличие хорошего опыта от хорошей теории заключается в том, что теория очень быстро стареет и заменяется новой теорией, основанной на более совершенных представлениях, и скоро совсем забывается. Другое дело — эксперимент! Хорошо продуманный и тщательно поставленный опыт входит в науку навсегда, делается ее частью. А трактовать этот опыт в разные времена можно по-разному.

Он помолчал и потом сказал задумчиво, ни к кому не обращаясь:

— Некоторые из изучавшихся этим автором явлений было бы удобнее наблюдать в зеленом ультрафиолете.

— Петр Леонидович! — подскочил Шальников. — В ультрафиолетовой части спектра никакого зеленого цвета нет. На то он и ультрафиолет. Вы, вероятно, имели в виду что-нибудь другое?

— Как нет? — удивился Капица и добавил с полной уверенностью: — В ультрафиолете есть свой зеленый цвет…

Несомненно, Петр Леонидович хотел высказать еще какие-то необычайно интересные идеи — из тех, что он высказывал часто и неожиданно. Но в данном случае даже сам Шальников, всегда знавший, что хотел сказать Капица, не сумел догадаться, какая мысль крылась за случайно сорвавшимися с его уст словами.

— У нас до девяти еще семнадцать минут. Можно поделиться новостями. Какие у вас в Тиблиси новые анекдоты?

— Я, Петр Леонидович, не рассказываю анекдотов. Ну, совершенно не умею.

— Жаль!

— Петр Леонидович, это неправда. Элевтер Луарсабович отлично рассказывает анекдоты и знает их целую кучу.

— Да что вы! Ведь я вам рассказывал только настоящие происшествия!

— Ну расскажите что-нибудь в этом роде…

Будь проклят этот Шальников, — какие тут происшествия после доклада, когда у меня еле язык ворочается!

Происшествие получилось неинтересным, все слушали вяло.

— Ну что же, сейчас ровно девять, и мы можем расходиться, — заключил Капица. — А вы останьтесь, — сказал он мне, — мы обсудим, когда вы к нам приедете и что будете делать…

В январе 1940 года, вернувшись из Тбилиси, я вручил Капице свою «верительную грамоту»:

«…прикомандировывается к Институту физических проблем АН СССР сроком на один год для повышения квалификации».

— У вас, говорят, умер отец?.. Соболезную… Напомните мне, чем вы занимались до сих пор.

— Хотел изучать, с какой вероятностью в маленьких зернышках сплава, изолированных друг от друга, могут образовываться зародыши новой фазы…

— Пожалуй, это как раз то, что нужно нам, — после паузы объявил Капица. Он вскочил, подбежал к доске и стал чертить на ней полюса электромагнита, какую-то кривую, которая, по-видимому, должна была изображать сосуд Дьюара, и траектории коллоидных частиц — мельчайших зернышек металла, которые предстояло получить моим методом.

— Вы будете диспергировать в жидком азоте металлические сплавы, которые могут быть сверхпроводниками, и затем вводить их в дьюар с жидким гелием, помещенный в неоднородное магнитное поле. По тому, какое количество металлических частиц отклонится магнитным полем, мы сможем узнать, какой процент вещества в сверхпроводящем сплаве находится в состоянии сверхпроводимости…

«Лиха беда — начало!» Для этого я должен был заставить мелкие частицы металлического сплава, охлажденные до температур ниже критической, лететь через неоднородное магнитное поле. Сверхпроводимость некоторых частиц должна была, по идее, разрушиться магнитным полем, остальные же частицы, оставшиеся сверхпроводящими, должны были отклониться…

— Сделайте все необходимые расчеты, — продолжал Капица, — и приступайте к работе. Я вам выделю комнату в подвале — там у нас есть фундамент для крепления лабораторных приборов. Вы установите на нем ваш прибор для приготовления коллоидов, закрепите в нем дьюар с жидким воздухом и со следующего месяца начнете опыт. А пока прибор будет готовиться, вы ознакомитесь с техникой низкотемпературного эксперимента. Я рекомендую проделать все опыты студенческого практикума, который разработан в моем институте для студентов Московского университета. У меня все сотрудники предварительно проходят этот практикум…

На этом аудиенция окончилась.

Забегая вперед, скажу, что предложенному Капицей опыту не было суждено состояться — наука о сверхпроводимости пошла другим путем.

Нет, на этот раз я влюбился не в девушку. Всеми моими помыслами завладел Институт физических проблем. Вряд ли сейчас мои чувства могут кого-нибудь удивить: Институт атомной энергии, Институт теоретической и экспериментальной физики, Объединенный институт ядерных исследований в Дубне, Физический институт имени Лебедева, да и сам Институт физпроблем в теперешнем его виде, учреждения Сибирского отделения Академии наук СССР, физические институты Украины, Армении, Грузии — все они сейчас богаче, многолюднее, обеспеченнее, чем тогдашний Капичник, оборудованы новейшей техникой: ускорителями, атомными реакторами, установками для термоядерного синтеза.